Марианек пошел на кондитера, на повара, как говорили тетки. Отец не дождался получения сыном диплома, умер, инфаркт. Не выдержал с этим парнем, потому что был этот парень невесть что, какое-то Homo Incognito. Гомо Непой мичто. Учился хорошо, заботился о доме, о матери, но совершенно не мужик. Нет чтобы выпить, побуянить, пожить себе в радость. А этот — ну чисто баба. Подделка какая-то. Что может сделать отец с таким сыном, а ничего не может, вот он тогда взял и умер.
Матери одной было трудно, поэтому сыну приходилось работать по вечерам в заведении, которое шефствовало над их училищем. И где: на самом на «Веделе»! Лакомства приносил матери, горькую жизнь подслащивал. Все постепенно стало налаживаться. Но через год после получения диплома, когда он уже вышел на широкую дорогу жизни и зарплату домой стал приносить, умирает мама. Открылась недолеченная в свое время язва, здоровье у женщины оказалось совсем запущенное; врачи ее разрезали на операционном столе, а там уже все залито, все внутренности. Так и не спасли, да и нечего уже было спасать.
Вот Мариан и осиротел, один остался в квартире на Опачевской. Так и живет до сих пор в этих двух комнатах. Мамину одежду из шкафа не убирал. Много раз доставал, то простирнет ее, то освежит, прогладит. Но всегда вешал назад, на старое место, не выбросил и не отдал бедным. Такой уж он был сентиментальный. Но это только по отношению к матери, от отцовских вещей он быстро избавился. Еще когда мама была жива. Считается, что у сына к матери больше тяга, что иначе как-то чувства формируются. Отец хорош, когда на рыбалку, мяч погонять, а мать и обнимет, и поговорит. Я в этом не очень разбираюсь, но мать, она помягче, что ли.
А как остался наш Мариан один, так и жил, будто остановилось время, будто ничто уже не имеет значения. Только принципы, базовые ценности и достойная жизнь. Хорошо еще, были у него знакомые, потому что вечно сидеть одному — это неправильно. Приятели по «Фантазии» всегда были к нему снисходительны, хотя ценности их укладывались в ряд: пиво, водка, лень. Тем не менее они радовались, когда вечером открывалась дверь и входил несгибаемый (потому что в специальном корсете, который поддерживал искалеченную спину) пан Мариан. Будто свет заглянул в окошко. Барменши тоже торопливо поправляли одежду, машинально бросали взгляд в зеркальца, не потекла ли тушь с ресниц над кофе-экспрессами.
Барменшипостоянно высовывались из-за барной стойки и слушали разговоры посетителей. Кафешные терапевткинесли свое добровольное дежурство независимо от времени суток. Как знать, может, как раз утром и проявляется худший вид депрессии, когда ни за что не желаешь принимать то, чему только предстоит быть. Вот мы и не просыпаемся, не встаем, пальцем о палец не ударим, чтобы сделать день добрым.
— Добрый день, как там сегодня самочувствие? Как всегда, как всегда, ха-ха. Великолепные пирожные привезли сегодня утром, так что рекомендую, французское тесто. Я люблю рассыпчатые, вот только что съела, правда они так крошатся, кошмар, сразу надо крошки смести. У каждого деликатеса есть свой минус. Взять хотя бы калории. Оно понятно, мужчины об этом не заботятся, что, кстати, плохо, нельзя так наплевательски относиться к себе, это вам и внешний вид, и самочувствие, и эстетика; это только женщины вечно калькулируют, складывают, подсчитывают, какие там пустые, а какие необходимые, килокалории на этикетке у них вроде таблицы умножения. Только и слышишь, что банан 74, вафли 550, а ред-булл, например, всего 45, хотя и это тоже многовато. И, как мантру, из уст в уста передают эту информацию, сравнивают, одно рекомендуют, от другого предостерегают. Мужикам все по фигу. Прислушались бы, что-то, может, в голове бы и отложилось. А так только когда их врач отругает последними словами, придут домой и «с сегодняшнего дня я вегетарианец». Дня два продержится, а потом в машину и за фастфудами. А пузо растет. У самих под носом базар, сходили бы, купили, там такие дешевые и для здоровья полезные овощи, загляденье. Да куда там. Боятся слишком здоровыми стать. Вот и весь разговор. Ну как, еще одно пирожнице? Хорошее ведь?
Вечером пан Мариан заставал в кафе совсем другую атмосферу.
— А кто это тут у меня за стойку лезет, чего ищем? Какие еще соломинки? Вы только подумайте, какой эстет. А вчера нахрюкался, аж пиво у него по рубашке лилось на пол… потом уборки на целую ночь, так насвинячил. Больше чтоб мне за стойку не заходил, тут могу находиться только я, персонал. Если чего надо, подам. Самообслуживание, понимаешь, может, еще сам приборы возьмешь или еду подогреешь. Деловой. Садись там и сиди, а то надрался и ходит по заведению, людей пугает. Вон, садись к пану Мариану, поговори, может, культурнее сделаешься. Или лучше нет, куда тебе, лахудре такому, до него. И как только Мариола тебя выносит, наверняка Бог на небе ей воздаст. Сущее наказание с таким алкашом. А ну, пошел, пошел, не то тряпкой по твоей пустой башке, нечего мне тут прикладываться, это тебе не кушетка. А устал — иди домой. Сам подумай, как все выглядит, если кто со стороны посмотрит: хуже, чем в вокзальном баре. А накурили-то — хоть топор вешай. Ну, пошел, пошел, не стой над душой, не гундось. Уже пять раз от тебя слышала, что я красивая. А в кредит, сам понимаешь, умер — и взятки гладки. Смотри, поганец какой: комплиментами сыплет, а сам закуски тырит. Думает, я такая дура — стою тут и ничего не вижу. А вы, пан Мариан, все это видите и снова к нам приходите. Уж вы-то должны ходить в какое-нибудь заведение, где шоколад пьют. В ресторан при гостинице, что ли. Мы тут для вас, небось, как дикари, да? Неужели не чувствуете, а, пан Мариан? Ведь мы столько лет знакомы — скажите честно, что вы обо всех нас думаете. Что у нас вроде как притон, разве не так? Ах, вы, как всегда, такой любезный, но я все равно не поверю. Ох, стоит вам что-нибудь сказать, так человек сразу светлеет и ему легче на душе становится. Спасибо вам большое за ваше доброе отношение. Вы такой… такой, ну просто слов нет.
Он здесь отдыхал, спасался от полной изоляции в скорлупе своих занятий, привычек и фобий. Только в «Фантазии» он не мыл руки каждые десять минут, потому что мания чистоты здесь его отпускала. Только здесь он мог не прикидываться более твердым и решительным, чем был на самом деле. Если хотел, мог ни с кем не разговаривать, и эта едва уловимая дистанция очень ему подходила. Он чувствовал себя в полной безопасности, как дома, как у себя.
Панипаны часто избегают людей. Они сидят по домам, ходят в магазины самообслуживания и стесняются взглянуть кассирше в глаза. Они вполне осознают свое отличие от остальных, но делают вид, что этого нет, что все в порядке. Они придумывают истории о своей жизни, что они вдовцы, что, мол, несчастная любовь в молодости и вот — психотравма. Что с матерью связаны, что ухаживают за ней и не могут бросить ее ради другой женщины. Что кошечки, собачки, что квартирка маленькая или зарплата низкая. Как тут семью заводить, чувство ответственности должен человек иметь. Некоторые так вживаются в свою выдуманную жизнь, что начинают в нее верить. Один такой говорил всем, что его жена поехала работать в Австрию. Выбрал эту страну, потому что у него там была сестра, от которой часто приходили открытки и посылки. Так что он выставлял всю корреспонденцию на комод, и как зайдет кто-нибудь из соседок, то сразу: «А, вижу-вижу, жена написала, ну и что у нее, когда возвращается?», а этот Панипан входил в роль и начинал вешать лапшу на уши, что все хорошо, бизнес идет замечательно, только вот временная разлука. Но не беда, скоро он сам туда в отпуск поедет, навестит, а сам грустный такой, весь в этих своих мечтаниях. А однажды так разошелся, так кричал, что жена направо и налево изменяет, что он знает от товарища, который встретил ее там, что про собственную фирму она все наврала, а на самом деле работала по борделям и стриптизершей на шесте вертелась. Тело свое, то есть мужнину собственность, выставляла на всеобщее обозрение, а ей за это платили. Какие же, однако, женщины жестокие, вы только не обижайтесь, но и меня поймите — я вне себя, меня обманули. После чего шли уверения, что не все женщины такие, утешения и грустные взгляды, посылаемые при каждом удобном случае. А когда он был в хорошем расположении духа, то радостно докладывал, что приятель наврал, потому что завидовал успехам его супруги, что все хорошо, потому что он с ней поговорил по-мужски по телефону, и она плакала, умоляла, чтобы он поверил ей, что ведь она, она бы никогда, что это ее ранит, унижает. И все по новой. Что же ему теперь, собственной жене, которая в верности поклялась перед алтарем, не верить? А все эти истории Панипан брал из телесериалов. Смешивал их, переплетал польское производство с венесуэльским, что-то там добавлял от себя, и весь дом жил этим. Если бы его да в сценаристы, вот бы было дело. Миллионы, большие миллионы мог бы срубить.
