Домохозяйка понимает, что повторяющиеся манипуляции вводят жизнь в русло регулярности. Даже в крупице реальности она способна обнаружить пульсирующее напряжение и поддержать его. И тем самым спасти всех этих неблагодарных вертопрахов, которые не застилают по утрам постель, не используют для масла отдельный нож и никогда-никогда не снизойдут до мытья пола за кухонной плитой.

Домохозяйка управляет событиями, ведет их к счастливому финалу. Без отдыха, курортов и лавров плавно переходит к очередному сценическому действию. Вся площадка — несколько десятков квадратных метров. Из декораций прежде всего — стиральная машина, холодильник, окна, мебель и пол. Домохозяйка одновременно руководит семьей, являясь той самой знаменитой Матерью-Кормилицей-Поилицей.Домашний матриархат, связанный главным образом с едой, затыкает женщине рот. Как это, как это у вас нет власти? А кто же, если не вы, истинные Королевы Домашнего Очага, don’t you see? [8]

Настоящая власть — это власть снизу, скрытая, замаскированная грудами тарелок и остатками жареной утки. Что касается еды, то здесь женщина сама решает, что подавать, как подавать и когда подавать. Всех советчиков пошлет куда подальше, но и кулинарного рецепта тоже никому не выдаст. Наработается в душной кухне и от вечного стояния у газовых конфорок заработает варикоз. Зато в награду — съест остатки обеда, вылижет тарелки, обглодает косточки. А когда все уже спят, Мать-Кормилица-Поилица войдет в сияющую чистотой кухню и нежно погладит кухонную утварь. Спите, малыши, тихо, завтра вас снова ждет работа.

Мир не плох, домохозяйка не грустит. В доме у всего есть свое место, у каждого в семье своя роль. Здесь кастинг неуместен: домохозяйка просто берет со стола сценарий и начинает играть свою роль. Ведь кто-нибудь да должен это сделать. Правда, домашнее хозяйство сейчас в значительной степени механизировано, но голова как была одна, так одна и осталась. А дети? Они идут по стопам Королевы кухни или бунтуют и уходят из дома.

Вот и наша Маня, кроме обязанностей по дому, приступает к зарабатыванию денег.

«Манил всех взгляд ее очей печальных» — и сразу было видно, что девушка создана не для базара. Вдаль смотрела Мария и мечтала о прекрасных королевских покоях. Тем временем, как та самая Золушка, была прислугой за все. Вокруг головы порхали обрывки базарных разговоров. Долетавшие от продавцов специй:

— Ты, хрен собачий, всю жизнь мне исковеркал.

— Кто? Я? Да ладно, хорош врать-то.

А рядом:

— Была я на этой утренней службе, скажу я вам, дорогая моя, там еще ксендз красиво говорил об умерших и этих, как их там, политиках.

Мария старалась не прислушиваться ни к гомону, ни к отдельным словам — тех, что бормотали, тех, что цедили сквозь зубы, тех, что выкрикивали слова или выплевывали. Она хотела тишины, монастырского уединения, випасаны [9] и отключения всего базара от электричества. Ее мать, кулема из хозтоварного ряда, со своей единственной дочкой разговаривала голосом зычным и не терпящим возражений. Она держала власть в своих руках и умела быть резкой. Как цвет, в который красят посуду. Говорила, что отец мало порол Маньку, чем и испортил. Что она лентяйка и горбатая. Что волосы у нее реденькие — косы не заплетешь. Чтобы тело немного приоткрыла, когда за прилавком, потому как парни если и подходят, то еще быстрее отходят.

Факт, у Марии с противоположным полом не слишком ладилось. Никаких разбитых сердец, только старперы ручку, бывало, поцелуют и на декольте уставятся. Да и существует ли она, любовь? А то, может, она только там, за стеклом телевизора и только в Америке или в Бразилии?

Подойдет баба к ее прилавку и скажет: «Дайте-ка мне тот чайник, а то у меня мужик опять, черт бы его побрал, сжег. Все футбол свой смотрел, поставил воду на чай и забыл. Одни убытки от него, я его в доме только и держу, чтобы спинку мне почесал, когда зачешется. Сорок лет вместе, как-никак!» На что мать Марии, смеясь: «А больше он вас нигде не чешет?»

И Мария опускает глаза, потому что на базаре научилась жизни. Теперь-то она знает, кто такая уличная девка и что такое точка G. В киосках лежат журналы «Bravo Girl», а внутри — полезные советы. Удивительное тайное знание из области родительского алькова. «Дорогая “Браво”, мне тринадцать лет, и вот уже два года я это делаю с моим парнем. Пишу тебе, потому что не знаю, если мы так долго целуемся с языком, то могут ли потом у нас появиться дети? Ваша постоянная читательница». И редакция отвечает, что о проблемах созревания лучше всего поговорить с мамой, с педагогом или ксендзом и что, кроме того, парни любят покусывать соски. Рядом цветные снимки, на которых изображены обнимающиеся пары в неглиже. Как в песне:

Фантазия Марии работает, но она не в состоянии возбудить себя любовью. Даже если на какой-то момент у нее и засосет внизу живота, потом все равно охватывает отупение. Она мечтает о любви, но не знает, что с ней делать. Запрокинуться в артистическом изломе, томно закатить глаза и приоткрыть рот?

Вечером она спрашивает сама себя, всем ли положена любовь на этом божьем свете. Слова порхают в голове Марии, и если ее вдруг спросить: «О чем ты думаешь?», то она, удивленная тем, что нашелся кто-то, кто ее заметил и обратился к ней с вопросом, ответила бы: «Я? Думаю?» Ее контакты с людьми, с подругой — все это шло по инерции и потому, что «так надо». Поздороваться с соседкой, ответить клиенту. Даже заполнить в газетном психологическом тесте рубрику «Увлечения» для Марии проблема. Какие уж там увлечения с такими серыми волосами, с мечтами о номере «Моды на успех» или хотя бы «Нашего церковного прихода».

Тем временем жизнь в районе Охота — это вам не красочный сериал на телеэкране. Реальность здесь сводится к функциям, воспроизводимым с пиететом. Поддайся гипнозу в знакомой и безопасной среде, в удобной монотонности — и ты выживешь, перекантуешься до самого конца этой жизни. Женщина Нерассуждающаявсегда может заняться уборкой, не так ли?

В маленькой двухкомнатной квартирке на Опачевской беспорядок образовывался, можно сказать, сам собой. Достаточно было закрыть глаза или выключить свет, как бумаги и пыль начинали размножаться и почковаться. Двадцатилетней Маньке оставалось только, глубоко вздохнув, надеть фартук, в котором она работала на рынке, и пуститься в обход. Прихожая: вразнобой стоит обувь, надо выровнять. Ой, а грязная-то какая! Стало быть, надо тряпочкой протереть и почистить. Кроссовки, кеды, старые сапоги. Ее обувь выглядела хуже, чем у остальных членов семьи. У нее никогда не доставало сил подумать о чем-то для себя. Одежду она снашивала до последней нитки, обувь заменяла, только когда в подошве появлялась дыра или туфли скособочивались, причем на обе стороны сразу. Наконец, ботинки блестели, и их можно было ровненько поставить рядком. От самых маленьких до самых больших. Нет, может, лучше одни за другими, парами, готовыми маршировать. Хм… а как все-таки лучше?

Потом надо будет пропылесосить коврик, потому что на нем оседает все принесенное с улицы. Комочки глины, грязь, собачьи какашки. Хоть и лежит тряпка, никто из домочадцев не потрудится вытереть подошвы. Наверное, потому, что никому из них не приходилось убираться так тщательно, как это делает она.

Грязь отовсюду приносили мимоходом. Дыхание улицы, тротуара, земли. В убранном и ухоженном интерьере это было словно скрежет на фоне согласного звучания всего остального. Надо избавиться от него, выкатив самые мощные орудия: пылесос, щетку, мокрую тряпку, губку. Слава богу, справилась. Теперь надо навести порядок с пальто и куртками. Что творится: еще мгновение, и нагромождение верхней одежды вырвет из стены рахитичные крючки. Следует все снять, разложить по ранжиру, проверить, нет ли дыр. Отцу заглянуть в карман в поисках запретных сокровищ. Ничего нет. Использованные носовые платки, двадцать грошей, обертка от жвачки. Далее: остатки батончика, водочная этикетка. Проходят часы, а Манька успевает управиться только с прихожей. Это хорошо: чем больше времени уходит на бессмыслицу, тем лучше, тем ближе конец всей этой бессмыслицы.