Палуба под ногами у Геленджика раскачивалась, как живая. Пес передвигался медленно, словно крался, широко, по-морски, расставляя кривые лапы. Волны с размаху разбивались о сейнер, подлетали к серому, тревожному небу и, обессилевшие, со стоном плюхались на палубу. Геленджик приседал, закрывал глаза. Вода хватала его за хвост, за лапы, за уши, тащила к борту, он неумело цеплялся за гладкую палубу, сопротивлялся изо всех сил. Сейнер выпрямлялся, прежде чем накрениться в другую сторону. В это короткое мгновение пес приподнимался, быстро отряхивал взъерошенную шерсть, делал два-три неуверенных шага и снова приседал, закрывал глаза.

Обратный путь с юта, куда его унесло водой, едва он высунулся, к камбузу представлял правильный зигзаг. Дверь камбуза при новом крене резко распахнулась. Оттуда показался толстый сердитый человек. Его рука протянулась, чтобы закрыть дверь. Пес жалобно заскулил.

– Ах ты, бедолага, – удивился человек – Ты что там забыл?

Это был кок. У него, конечно, имелось имя, как у каждого человека, а может, не только имя, но и фамилия и даже отчество, но Геленджик ко всяким именам относился с презрением. Люди очень непрактичны. Они запоминают друг друга по именам, фамилиям и отчествам, хотя гораздо проще было бы запомнить по запаху. Ведь запах борща, например, которым всегда так вкусно пахнет кок, при всем своем желаний не спутаешь с запахом машинного масла, которым вполне терпимо пахнет моторист, или с запахом табака, которым насквозь пропах капитан. Нет, Геленджик уже давно всех на сейнере называл по-своему. Моториста, веселого и надоедливого человека, – Машинное масло, капитана – Табак, ласкового и разговорчивого кока – Борщ.

– Ах, ты, непутевый!

Борщ выбрал момент и ринулся на помощь. Подхватив на руки тяжелую собаку, кок в несколько прыжков оказался около камбуза. Но все-таки в самую последнюю секунду волна их накрыла.

– А, черт! – фыркнул Борщ. – Нептун проклятый!

Геленджик ткнулся острой мордой ему в руку и благодарно лизнул шершавым языком.

– Да ну тебя, – сердито отмахнулся Борщ, – шляешься когда не надо. Какой дурак тебя выпустил на палубу? Тебя же могло смыть… Понимаешь ты это, дурья твоя башка? Не понимаешь?

Пес виновато смотрел в глаза коку, изредка, когда его вкусно пахнущий друг повышал голос, прикрывал глаза и легкомысленно вилял хвостом. Он все понимал. За свою короткую жизнь Геленджик успел перевидеть много людей. Среди них попадались и такие, которые соблазнительно пахли, но самым хорошим был все-таки Борщ.

Знакомство с людьми началось сразу же, как только у глупого щенка прорезались узенькие щелочки, чтобы видеть. Первый, кого Геленджик увидел, был низенький и злой хозяин дома, забора, двора, сарая и конуры, в которой щенок жил вместе с четырьмя братьями и одной сестренкой. Хозяин сразу невзлюбил Геленджика. Ему не нравилось, что щенок родился с белым ухом и белым пятном на боку. Хозяин почему-то ругал за это пятно соседского пса, всегда грязно-белого, непричесанного, с постоянным репейником на хвосте, и называл нехорошими словами мать, длинношерстную черную суку с грустно вытянутой мордой.

Через полтора месяца к Геленджику стали приходить знакомиться разные люди. Они осторожно стучали в калитку и, когда хозяин впускал их, первым делом хватали щенка, открывали ему пасть и заглядывали в нее. Кто их знает, что они хотели там увидеть. А хозяин, вместо того чтобы запретить, бегал вокруг и верещал:

– Разве это пятна? Это же пятнышки. Издалека их даже не видно. Вот отойдите на два шага и вы увидите, что он весь черный, просто жуковой, вороненый. А за то, что это чистокровный колли и со стороны отца и со стороны матери, я могу поручиться своей головой. Высокой нервной организации собака. Вы только побольше с ней разговаривайте, чтобы она развивалась. Вы – музыкант. Так она петь с вами будет. Это уникальная порода. Скажу вам по секрету, есть такой писатель Панферов – знаете? Первую колли он привез из Англии в багажнике своей машины Умопомрачительная родословная. Здесь, в нашем городе, нет настоящих любителей собак. Им подавай что погрубей: бульдога там с отрубленным хвостом али волкодава, а на настоящую интеллигентную собаку им наплевать.

Хозяин говорил о маленьком приморском городке, где нет настоящих любителей собак. Может, это был Очаков, а может, не Очаков, даже скорее всего не Очаков. Геленджик не знал, в каком именно городе он родился, потому что о географии имел самые смутные представления.

Музыкант оказался неплохим человеком. С ним было интересно, чего, при всем своем миролюбии, Геленджик не мог сказать о жене музыканта. Она встретила их во дворе и даже, как показалось Геленджику, удивилась.

– Что это такое? – брезгливо спросила она.

– Не догадываешься?

– Нет.

– У тебя же сегодня день рождения.

– Ну и что?

– А этот четвероногий друг – подарок тебе. Знатная собачка. Чистокровный колли. Я его назвал Геленджиком. Правда, оригинально?

– Оригинально, – сказала жена. – А ты подумал, зачем мне твой колли?

– Подумал. Ты же хотела собаку.

– Плюшевую, понимаешь, плюшевую! – истерически закричала жена.

Геленджик от испуга забился под крыльцо. Жена убежала в дом, а музыкант как стоял, так и сел на ступеньки. И тут, в этот торжественный, счастливый для щенка момент появился отправлявшийся на сейнер Борщ.

– Послушайте, – сказал музыкант, – у вас когда-нибудь бывают дни рождения?

– Когда-нибудь бывают.

– Хотите, я вам сделаю подарок? Вон под крыльцом чистокровный колли. Ради бога, возьмите его себе или деньте куда-нибудь. Зовут его Геленджик, я был его хозяином всего час, счастливым хозяином. А теперь… – Он махнул рукой.

Пузатый корабль напомнил Геленджику двор, где он бегал со своими четырьмя братьями и единственной сестренкой. Посередине возвышался дом с окошками и дверьми, кое-где лежали разные интересные вещи: две бухты каната, лебедки, сети, корзины для рыбы. Только под ногами была не земля, а деревянный настил. А землю, несколько ведер песка, Геленджик нашел в трюме, в укромном уголке.

Море показалось Геленджику огромным, как небо. Может, это было черное море, или синее, или красное, пес не знал. Собаки не различают цветов. Мир для них состоит из двух красок: из черной и белой. Если бы спросили у Геленджика, какого цвета ярко-красный помидор, он бы ответил, что черного. Конечно, для нас, людей, мир, состоящий только из двух красок, показался бы скучным, но собаки к этому привыкли.

В первую же неделю своего пребывания на сейнере пес понял, что главный на судне Табак, что он не любит, когда кто-нибудь во время работы бездельничает или мешается под ногами. Но Геленджик не мог себе отказать в удовольствии вытаскивать из воды вместе со всеми сети с рыбой. Он тоже весело хватался за веревку и старался тянуть. Если же его сердито прогоняли, он хватал кого-нибудь за штаны и тянул. Геленджик считал, что помогает ловить рыбу. Какую рыбу, ему было все равно: может, скумбрию, может, сельдь, может, осетра или кефаль. Все рыбы казались ему одинаковыми, ко всем рыбам он относился с одинаковым безразличием. Они были очень скользкие и противно вздрагивали, когда он их касался носом.

Борщ посмотрел на часы.

– Время обеда, значит? На шторм тебе, братец, наплевать? Тебе подавай жратву. Собака она и есть собака. – Он загремел кастрюлями. – Условный рефлекс называется. Подошло время, и подавай есть. После академика Павлова знаем мы о вас, о собаках, все. Не зря Павлов памятник вам, собакам, поставил. Не слыхал? Ну, что ты на меня смотришь, как будто что-нибудь понимаешь? Я вот с тобой говорю, как с человеком, а ты ничего не понимаешь. Только строишь глазки, делаешь вид, что понимаешь.

Борщ что-то сердито говорил, но ласковые руки его хорошо знали свое дело, они наливали в миску вкусный суп.