Станция была незнакомая, красивая, а бомжей на ней не оказалось ни одного. Ромочка не мешкал и не глазел по сторонам. Раз здесь нет бомжей, это плохо. В самом лучшем случае здесь недавно проходила чистка, в худшем — бомжей отлавливали и арестовывали, как только они здесь объявлялись.

Они поднялись в город — заваленный осенней листвой и какой-то неестественно чистый. Ромочка понял, что они с Белой не так далеко от тех мест, где когда-то заблудились, хотя и выше по течению, еще на своем берегу. Он успокаивал себя тем, что знает название своей станции, может по-человечески объяснить, где он живет. А если понадобится, он снова отловит каких-нибудь беспризорников и заставит сказать все, что ему нужно. Больше он не заблудится.

Машины сверкали. Тротуары, хотя и в трещинах, были выметены. Ромочка сразу понял, что собаке здесь нечем поживиться. На подоконниках первых этажей загорали кошки; на Ромочку и Белую они даже не смотрели. Ромочка невольно ускорил шаг. Стало чуть легче, когда он увидел белое здание центра имени Макаренко — он сразу узнал его по описанию. Здание старое, но недавно его покрасили. Оно напомнило Ромочке бомжа, который выходит из «центра социальной адаптации», а попросту ночлежки. в ночлежках бомжей подвергают санобработке, моют, одевают во все чистое. Они с Белой перелезли через оштукатуренный забор, остановились и осмотрелись.

В здании было много окон, сверкающих на солнце, но попасть внутрь, понял Ромочка, будет трудно. Хотя здание было достаточно старое и здесь имелись внешние водостоки, все окна закрывались металлическими решетками. Прутья в решетках напоминали пальцы, растопыренные перед чьим-то лицом. Красиво, но через такую решетку не перепрыгнешь и между прутьями не протиснешься. Ромочка заметил, что внутри за окнами тоже имеются решетки. Значит, через окно проникнуть в центр нельзя.

Здание было старое, четырехэтажное, приземистое — оно как будто разрослось в длину. В парке у самого забора росли недавно посаженные кусты; чуть дальше высились каштаны и ольха — старые деревья, наверное, ровесники самого здания. Сбоку Ромочка увидел сравнительно новую игровую площадку. На ней играли четверо детей, одетые в яркие футболки: красную, синюю, зеленую, фиолетовую. Мальчики в красной и белой футболках гонялись друг за другом и звонко кричали, никого не боясь. Ромочка презрительно оскалился: домашние!

Решив, что достаточно насмотрелся на новый дом Щенка, он направился обратно к метро. Важно было добраться до дома, не заблудившись.

Три дня подряд Ромочка и Белая ездили к центру имени Макаренко — осматривались. Хмурясь, Ромочка оглядывал здание из-за забора. Обошел его с тыла, изучил параллельный переулок и открытую парковку, а вечером осмотрел запертые ворота. Парковка оказалась открытой и непостоянной — ни одного гаража-ракушки. Значит, понял Ромочка, здесь никто не живет, кроме детей. У персонала есть дома в другом месте, хотя все приходят и уходят в разное время. На стоянке всегда есть машины, даже ночью.

Сторожевой пес громко лаял, но оказался трусоват. На вторую ночь он уже обожал Ромочку и охотно водил его по всей территории. Днем Ромочка наблюдал за людьми, которые приходили и уходили. Если Щенок и здесь, на улицу его не выпускают.

На четвертый день Ромочка оделся в самое нарядное — то есть в наименее рваное. Его волновало, что Щенка поместили в такой чистый и красивый дом. Наверное, надо бы как следует порыскать на свалке и поискать приличные куртку и брюки, которые можно надевать только для поездок в центр имени Макаренко. Ромочка оглядел себя сверху вниз, стоя под дождем в развалинах, и смахнул прилипшую к штанине грязь. Ладно, он и в этом выглядит очень даже ничего. Вполне по-человечески. Сегодня он будет мальчиком, а не собакой, а если вызовут милицию… он их удивит! Он расправил плечи.

У самого входа он велел Белой подождать в парке и притвориться старой бродячей собакой, а сам направился в чужое белое здание. Сердце прыгнуло куда-то в горло и билось там, отчего ему стало трудно дышать.

Он застыл на месте, готовый бежать в любой миг. Три закрытые двери, одна дверь сзади и лестница впереди. Есть еще окна, но через них не выберешься — Ромочка понял это еще давно. Он обернулся к задней двери, приложил к ней ухо — не щелкнет ли замок. Потом сжал дубинку обеими руками, широко расставил ноги и чуть согнул колени. Впереди стоял стол; за ним сидела тетка. Увидев Ромочку, она вытаращила глаза и схватила лежащий перед ней тряпичный квадратик. Потом постучала пальцами по какой-то доске, наклонилась к ней и крикнула:

— Доктор Пастушенко, спуститесь в приемный покой!

Она его боится! Ромочке стало полегче.

Вонючий гулкий коридор вонял мылом и чем-то едким. От тетки пахло потом и еще чем-то незнакомым. Не цветами, не фруктами и не мясом. Не животным. Высокие стены недавно покрасили, зато железные перила лестницы облупились и потрескались. Ромочка чуял, что здесь живут дети. Он снова испугался и затосковал. Как будто что-то подсасывало его изнутри. На площадке для игр кричали дети; сверху доносился топот маленьких ножек. Но Щенка он не чуял.

— Доктор Пастушенко! — завизжала тетка, наклоняясь еще ближе к доске и закрывая нос платком. Глаза ее снова и снова косили на верхнюю площадку лестницы, где находилась еще одна дверь. Ромочка тоже следил за той дверью и ждал.

Он вздрогнул, увидев, как из двери — не той, за которой они с теткой следили, а другой, напротив, — вышла молодая женщина. От нее веяло цветами и чем-то химическим. На голове у женщины красовалась копна блестящих каштановых волос — таких же длинных, как у него, только не спутанных, а кудрявых.

Женщина нагнулась, посмотрела на Ромочку черными глазами и вдруг застыла, как молодая лосиха. Ее рука тоже взлетела к носу, но она тут же опомнилась и опустила ее. Наступило молчание; она разглядывала его.

— Наталья Ивановна! Наталья Ивановна! Сделайте что-нибудь, ну пожалуйста! Я все вызываю и вызываю доктора Пастушенко, а он не откликается!

— Все хорошо, Анна, — тихо ответила женщина-лосиха. Ну и голос у нее! Сочный, сладкий, разноцветный. Не переливающийся, как у Певицы, а тускло мерцающий… как угольки в догоревшем костре. Ромочка попятился. Женщина-лосиха чем-то похожа на Певицу. Они как Черная и Белая. Похожие и разные. От нее пахло как от женщины, которая живет с мужчиной и несет на своем теле его запах, отпугивая остальных самцов. Зато от нее не пахло болью и бедой, как от Певицы. Ромочка и испугался, и удивился, и забеспокоился. Как бы не забыть, зачем он сюда пришел!

— Брат Щенок! — хрипло произнес он.

— А-а-а-ах! — звонко воскликнула женщина-лосиха. — Да, без доктора Пастушенко нам точно не обойтись.

Ромочкино сердце заколотилось еще быстрее. Щенок здесь, он где-то здесь — иначе она бы ничего не поняла.

По лестнице загремели чьи-то шаги, шаги взрослого мужчины. Потом на ступеньках показались большие ноги в мужских туфлях, и холодный, скрежещущий голос крикнул:

— Анна, я здесь. Ужас… чем здесь так воняет?! — С этими словами мужчина показался весь и вдруг замер.

Лосиха повернулась к нему, а Анна заметалась за столом.

Лосиха улыбнулась. Дышала она тихо, неслышно.

— Представляешь, он ищет брата, которого зовут… как бы ты думал… Щенок!

Услышав последнее слово, мужчина вздрогнул.

— Да, Щенок, — повторила Лосиха, как будто тыча в мужчину заостренным прутом.

Все долго молчали.

Мужчина стоял перед окном, поэтому Ромочка не очень хорошо его разглядел. Только увидел, что он высокий и худой. А еще почуял, что Лосиха носит на себе его запах.

— Твой брат здесь, — сказал мужчина, и его голос шуршал, как осенние листья. — О нем хорошо заботятся.

Потом мужчина шагнул вперед, и Ромочка впервые увидел его глаза: серые, омраченные грустью и острой тоской, но добрые. Мужчина подошел довольно близко; хотя он как будто не обращал внимания на Ромочкину дубинку, он опустился на колени, показывая, что не угрожает. Ромочка почуял запах, идущий от головы мужчины; в его волосах соломенного цвета мелькали белые пряди. Нисколько не стесняясь, мужчина зажал нос большим и указательным пальцами и гнусаво спросил: