— Тони, будь добр, узнай, какими в среднем партиями предлагаются казначейские обязательства.

Тони снял трубку. Филлипс снова повернулся к Делбою.

— Делбой, почему бы тебе не рассказать всем этим молодым, наивным и необстрелянным мальчикам и девочкам, о чем мы с тобой говорили, а я тем временем взгляну на курс облигаций. Как-никак мы с тобой должны обучать новичков. Объясни им, что такое обезьяна.

— Ну хорошо, Валлаби, наверное, кто-то должен этим заняться. — Оба усмехнулись. — Как всем известно, обезьяна — это маленькая горилла; если быть точным, она вдвое меньше. А одна горилла, разумеется, равна двадцати Гавайям, ну а что такое Гавайи — всем известно. — Джон кивнул. — Итак, две обезьяны равны одной горилле, а одна обезьяна равна десяти Гавайям.

Итого «горилла» означала тысячу, «обезьяна» равнялась пятистам, а «гавайи», пятидесятый штат США, соответствовал пятидесяти.

Джон снова кивнул.

— Спасибо, Делбой, ты все растолковал лучше некуда. Ну а теперь можешь также объяснить моей команде, почему ты считаешь, что эти опционы — волнистые попугайчики?

— Естественно. Все дело в том, что они… — Делбой изобразил щебет австралийского попугайчика, — …чип-чип-чип. [1]

Зал дружно разразился смехом, но Джону уже надоела болтовня, и он, отбросив легкомысленный тон, снова заговорил на деловой ноте:

— Спасибо, Дел, но я, пожалуй, все же займусь облигациями, — Джон повернулся к Тони: — Будь добр, проверь, по какому курсу идут в среднем облигации доходностью пять и три восьмых процента со сроком погашения февраль две тысячи тридцать первого года. Меня интересует предложение, — резко добавил он.

Тони тотчас же связался с группой слежения за рынком в противоположном конце зала, выслушал ответ и прикрыл ладонью трубку телефона.

— Они предлагаются по сто девять и восемь тридцать вторых пакетами по сто и одиннадцать тридцать вторых пакетами по двести пятьдесят.

Начиная отвечать, Джон непроизвольно поднял правую руку и постучал себя по левому плечу, подчиняясь давней привычке. Жест восходил к работе по торговле опционами на старой Лондонской фондовой бирже и означал, что он будет покупать.

— Бери пакеты по двести пятьдесят по лучшей цене.

Тони молча выполнил инструкции босса и, закончив операцию, крикнул Джону:

— Пакеты по двести пятьдесят куплены по сто девять и одиннадцать тридцать вторых.

— Спасибо, Тони. Занеси их в реестр, на счет номер один.

Джон только что приобрел на двести пятьдесят миллионов долларов тридцатилетние государственные облигации правительства Соединенных Штатов и положил их на счет банка. Его рабочий день начинал набирать обороты.

Тони снова прижал трубку к уху.

— Долгосрочные контракты немного прочнее. Пакет по двести пятьдесят предлагается по сто девять и одиннадцать тридцать вторых.

— Опять же, бери их по тринадцать. — И снова правая рука Джона непроизвольно прикоснулась к левому плечу.

Тони не отрывал трубку от уха.

— Куплены по тринадцать. Теперь у вас пятьсот по средней цене сто девять и двенадцать тридцать вторых. Это дает доходность чуть выше четырех целых семидесяти четырех сотых процента.

Джон кивнул. Теперь тридцатилетних облигаций у него набралось на пятьсот миллионов долларов, что полностью соответствовало позиции, которую он вкратце изложил на утренней планерке. По меркам Джона покупка высоколиквидных, но уже несвежих тридцатилетних государственных облигаций не считалась крупной сделкой.

Общее недавнее возбуждение, порожденное обнародованием средней зарплаты в промышленности и сфере услуг, пошло на убыль. Зал возвращался к нормальному ритму, динамичному, но не лихорадочному. Джон полностью сосредоточился на детальном анализе поведения цен на рынке долгосрочных контрактов. Он искал подходящие уровни, чтобы или увеличить свою торговую позицию, [2]если рынок будет продолжать падение, или же уменьшить ее с получением прибыли, если рынок начнет подниматься. Этот процесс назывался техническим анализом.

Дополнительное жалованье и премии Джон зарабатывал, сопоставляя цены акций с другими важными экономическими показателями и тем самым определяя наиболее благоприятные моменты для деятельности на рынке. Также в его задачи входило слежение за равновесием экономических и психологических факторов рынка, на основе чего делались предположения о влиянии каждого из них на цену государственных облигаций. В конечном счете все сводилось к постоянной борьбе на финансовом рынке.

Ближе к вечеру, с недоеденным сэндвичем во рту, который заменял запоздавший обед, Джон сорвал трубку с одного из непрерывно звонивших телефонов, и его лицо сразу просияло.

— Дэ… Дэвид?! — выпалил Джон. — Черт побери, ты где? Я уже несколько недель тебя не слышал.

— Извини, Джон, я в Монголии. Давно хотел тебе позвонить, но спутниковый телефон в лагере сломался, пришлось дожидаться, когда меня подбросят до Улан-Батора.

— До Улан-Батора? Ты все еще торчишь в этой забытой богом дыре?

У Джона и его младшего брата было много общего. Тяга к странствиям затащила их в противоположные уголки земного шара, за многие тысячи миль от скотоводческой фермы родителей. Помимо прочего, братьев объединяло нежелание заниматься сельским хозяйством, чего от них требовал отец. Джон и Дэвид унаследовали от родителей схожие красивые черты лица; оба были высокие, с темными волнистыми волосами, что не давало им затеряться в толпе. Но если Джон выбрал экономический и юридический факультеты Мельбурнского университета, Дэвид посвятил себя геологии. Твердо решивший сделать себе имя в золотодобывающей промышленности, Дэвид работал в самых негостеприимных уголках планеты, от северо-востока Австралии до юга Африки, в тропиках Индонезии и в раздираемой гражданской войной Анголе, и вот сейчас оказался в морозных степях Монголии.

— Да, торчу! Больше двух месяцев проработал в поле.

Джон не колебался ни мгновения.

— И наконец решил дать себе передышку? Великолепно, братишка, ты едешь сюда.

— Джонни, я звоню по конкретному делу. Я возвращаюсь домой и собираюсь жениться.

Оглушенный известием, Джон не сразу пришел в себя. Новость захватила врасплох. Было такое чувство, что Дэвид одержал над ним верх, первым придя к алтарю.

— Что могу сказать? Удивлен, но и очень рад за тебя. Хороший шаг. Я полагаю, это Люси?

Дэвид громко рассмеялся.

— Ну разумеется. Я даже представить себя не могу ни с кем, кроме милой, пышущей здоровьем австралийской девушки. Все эти шустрые нью-йоркские птички высокого полета не по мне, братишка. Да я и не смог бы позволить их себе, даже если бы захотел. Если честно, я очень волнуюсь.

— Ты счастливый человек. Надумал вернуться домой насовсем? — Этот главный вопрос братья не раз задавали себе и друг другу.

— Да. Решил наконец осесть. Можно не говорить, что мама и папа не возражают.

Джона захлестнула волна зависти.

— Не сомневаюсь, братишка. Мама будет вне себя от радости, а отец сможет передать тебе ферму.

— Не так быстро, Джонни. Я еще не решил окончательно, где буду жить. Но разумеется, ферма — один из вариантов, и отец меня уже обрабатывает.

— Знаешь, нам действительно нужно встретиться. Дэвид, заверни сюда. По дороге домой.

— Джонни, я в долбаном Улан-Баторе, а не в Лос-Анджелесе. Нью-Йорк мне никак не по пути.

Когда Джон разговаривал с братом, его акцент звучал резче.

— Чепуха, отговорки! Ты собираешься жениться, я намечаю кое-какие карьерные шаги, и нам нужно встретиться. Заверни сюда, устроим дикий мальчишник. Разнесем этот город в пух и прах, и потом ты сможешь со спокойной совестью идти под венец. Ты летишь Нью-Йорк, и не хочу слышать никаких возражений!

Дэвиду приходилось бывать в самых экзотических уголках земного шара, но мысль о бурной холостяцкой пирушке в Нью-Йорке с братом, которого он давно не видел, показалась очень заманчивой.