И только я выхожу из переулка на улицу Санта-Мария-ла-Нуова, рядом со мной останавливается Джованна на голубой «веспе».

— Садись, садись, presto! — командует она сурово, не глядя на меня.

Делаю, что велено, и — поехали, петляя по узким улочкам так, что вскоре у меня ноги по колени мокры от брызг, летящих из-под колес. Мы мчимся по площади Беллини. Приходится ухватиться за Джованну.

— Помедленнее! — кричу я ей.

Выскакиваем на улицу Санта-Мария-ди-Константинополи. Это первая на нашем пути прямая улица, и девчонка прибавляет газу. Я прижимаюсь к ней, хочу снова попросить ехать помедленнее, но теряю равновесие и едва не соскальзываю с сиденья. Вся левая сторона лица у Джованны разбита. Левого глаза не видно за жутким синяком, и губы вздулись. Кожа на скуле лопнула. Похоже, будто кто-то с размаху ударил ее по лицу деревянной доской.

Джованна видит, что я разглядываю ее, но ничего не говорит. Скорости мы не сбавляем. У меня появляется мысль: это моя вина. И на всем оставшемся пути я без конца твержу про себя: «Это моя вина, это моя вина». Что я наделал?

Мы не останавливаемся возле виноградника, как в прошлый раз, а въезжаем в него и едем до тех пор, пока полностью не скрываемся за кустами. Джованна слезает с «веспы» и шагает прочь. Я следом. Земля мокрая, идти тяжело. Гроздья ягод блестят, с них срываются капли. В молчании мы приближаемся к старой винокурне. Джованна открывает дверь нараспашку и входит. Я жду снаружи. И секунды не прошло, как раздается ее пронзительный вопль, в котором разочарование, страх и гнев. Вхожу. Джованна сидит на лавке. Только теперь я отчетливо вижу, как ее изуродовали. Девчонку едва можно узнать: детская мягкость, округлость, прелесть ее лица исчезли. Я стою, не в силах вымолвить ни слова.

— Зачем? — вопит она на меня. — Зачем ты ходить к Масканьи? Ты ему говорить, что я хочу бежать. Зачем? Ему дела нет до меня.

— Нет, — отвечаю я в отчаянии, — я ему ничего не рассказывал.

Приходится лгать, но я уговорил Луизу пообещать, что ее муж нигде ни о чем не проговорится.

Джованна начинает плакать. Хочет закрыть лицо руками, но это оказывается слишком больно. Тогда она низко склоняет голову, и слезы капают на пол. Гнев уступил место отчаянию: ее здорово избили, и она не знает, куда обратиться.

— Кто это тебя так? — глупо спрашиваю я. Я же видел, как ей досталось только за отказ перевести слова Гаэтано. Если он прослышал о ее намерении удрать, этого с лихвой хватило бы, чтобы измордовать Джованну.

— Джованна, мне очень жаль. Я даже имени твоего не упоминал. Просто мне нужен был совет, чтобы тебе помочь. Я у вас тут совсем запутался. — Качаю головой в ужасе от содеянного мной. Сажусь рядом с ней на лавку в ожидании, что она завопит, прогонит прочь, но девчонка лишь отворачивается и осторожно смахивает слезинку с кончика носа.

— Джованна, обещаю, что обязательно помогу тебе. — Я выговариваю это тихо, но твердо. Я даю себе зарок.

Никакой реакции. Я повторяю:

— Послушай меня. Я обязательно тебе помогу. Обязательно что-нибудь придумаю. — Что именно, я понятия не имею, но это придет позже. Сейчас важно, чтобы Джованна поверила мне.

Выждав еще немного, кладу руку ей на плечо:

— Джованна, ты должна верить мне, когда я говорю, что даже представить себе не мог, как все обернется. И Алессандро, я уверен, этого не хотел.

Джованна шепчет:

— Ты дурак, — и поворачивается ко мне спиной.

Минут пять уходит на то, чтобы уговорить ее сесть прямо. Всякий раз, когда я кладу ей на плечо руку, она резким движением высвобождается.

В конце концов Джованна оборачивается и говорит обреченно:

— Завтра, на суде, их выпустят. Моего старшего брата. И тогда моя famiglia будет самой сильной в Napoli.

— Ты не хочешь, чтобы твой брат вышел на свободу?

Джованна пристально вглядывается в мое лицо.

— Мой брат убийца. Это ерунда. — Она указывает на свои раны. — Если он узнает, что я пытаюсь бежать, он убьет меня и тебя убьет.

Побои дали себя знать. Гаэтано своего добился. Теперь она понимает, что семья ни за что и никогда ее не отпустит. Это грубым почерком написано у нее на лице. Яснее порицание семьи и не выразить.

— Я тебе помогу, — убеждаю ее опять.

В голове складывается план: купить ей билет на поезд во Францию. В поездах теперь паспорта не проверяют. В Париж она доберется уже к вечеру — и будет свободна. А куда ей потом деваться, на что жить? Я могу ей отдать все свои деньги, но на них протянешь разве что несколько дней.

Нет, Джованна должна ехать в Лондон. Там мой дом, мои друзья. Она будет в безопасности, за ней присмотрят. Это самое малое, что я сейчас могу сделать.

— Мне надо придумать, как переправить тебя в Лондон, — говорю.

Джованна наконец предается своему отчаянию и, рыдая, падает мне на грудь. От рыданий содрогается все ее тело. Держу ее крепко, сильно, чтобы она уверилась: я позабочусь, чтобы у нее все было в порядке.

Так, обнявшись, сидим довольно долго. Знаю, ей важно ощутить мою решимость, поверить в нее. Минут через десять Джованна отстраняется, утирает слезы, содрогаясь от боли в ссадинах. Повинуясь неведомому порыву, склоняюсь и целую ее в лоб. Девчонка слабо улыбается.

— Мы обязательно что-нибудь придумаем, — говорю я. — Но понадобится время. Ты куда поедешь?

— Я поеду домой. Я должна ехать домой. Больше меня бить не будут. Я пообещала не встречаться с тобой.

В первый раз я упомянут как действующее лицо этой драмы, и роль моя подтверждена: я тот, кто помогает Джованне. Теперь мне известно, что мне угрожает опасность избиения. Почему бы им и не предупредить меня таким же образом? Страх обернулся во мне гневом против Алессандро. Он-то зачем сюда влез?

Мягко произношу:

— Скажи, Алессандро на самом деле общался с твоим семейством?

Впервые за все время Джованна прибегает к одному из типичнейших неаполитанских жестов — молитвенному, как бы напоминая мне, что в Неаполе так дела не делаются. Алессандро не классный руководитель, навещающий родителей непослушного ученика. Напрямую никто ничего не говорит, все — обиняком.

— Нам надо будет скоро увидеться. Завтра. Сможешь? — спрашиваю я.

Джованна пытается заглянуть мне в глаза.

— Я тебя сама найду.

Мы выходим наружу, окунаясь в солнечный свет. Земля под ногами уже твердая, гроздья и листья на виноградных лозах высохли. Мы стоим, глядя друг на друга. Когда мы были тут в прошлый раз, я чувствовал себя как в кино: приключения, тайный сговор о побеге… Теперь все по-настоящему: прекрасная юная девушка с разбитым лицом и я — тот, от которого она ждет помощи. Я должен принять серьезное решение и действовать. Хватит праздных фантазий об идущей за мной по пятам каморре, о дружбе с харизматиком Алессандро, о влюбленности в Луизу — отныне лишь одно имеет значение, и это — Джованна.

Вернувшись к синьоре Мальдини, я звоню Луизе и прошу ее о встрече. Прямо сейчас. Деталей не раскрываю, но лучше ей прийти сюда. Луиза говорит, что я веду себя странно, и сообщает, что, кажется, убедила Алессандро отказаться от мысли услать нас в Палермо, и, заметив, что муж тоже какой-то странный, игриво спрашивает: что происходит с ее мужчинами? У меня нет времени это обсуждать. Увидимся через час. Вешаю трубку, но тут же снова набираю ее номер: встретимся в кафе в конце моей улицы. Луиза интересуется, к чему такая спешка. Увидимся — расскажу, отвечаю я. Она спрашивает, зайдем ли мы после ко мне. Мне понадобилось время, чтобы уразуметь, о чем она говорит, но затем все мои мысли вытеснило единственное воспоминание: Луиза рядом со мной в постели. Да, говорю машинально, снова вешаю трубку и иду к себе в комнату. В раздумьях принимаюсь шагать туда-сюда, сажусь на кровать, вскакиваю и опять начинаю метаться. Прикидываю, что мне рассказать про Джованну и что мне может от Луизы понадобиться. Еще необходимо выяснить, знает ли она, какие действия, поступки Алессандро имели следствием избиение Джованны. Задача будет не из легких: с какого бока ни подступись, получается, что я обвиняю судью.