– Ну и что из этого следует? Интеллектуально насыщенная бессмыслица.

– Марек, дорогой, а кто сказал, что мир обладает смыслом? Некоторые цепочки событий в этом мире, возмолено, и ведут к апокалипсису, но к морали не ведет ни одна. Ты лучше займись чем-нибудь, собирайся на работу.

– Ты не благословишь меня?

– Представь себе, нет.

–  Santo subito [88]…нет?

– Подойди ко мне и ничего не говори больше. Взамен благословения я дам тебе поучение об истинном браке.

Марек покорно встал перед фотографией.

– Когда неисчислимое множество существ – огромная процессия отцов и матерей, тянущаяся из глубокого прошлого, – дает обет верности нескончаемому потомству, поколениям, которые только должны появиться на свет, – вот это и есть истинный брак.

Лупа в металлической оправе лежала на книге, которую Павел отложил в сторону. Окружность выпуклой линзы вырезала из слов шары: нечеткость у их краев создавала иллюзию быстрого движения, будто буквы кружат по орбитам, невидимым глазу. Павел использовал лупу не для чтения: с ее помощью он искал клещей и блох в шерсти своих собак. Пати спала, в ее тело вжались щенята, свисающие с сосков желтой бесформенной бахромой. Недоверчивый Найденыш прятался в прихожей.

Лупа нужна была Павлу и для того, чтобы разглядывать строение тел экзотических насекомых, подвешенных в рамках над рабочим столом, – индийского палочника, изумрудной бабочки из Малайзии и цикады. Человеческие души он мог разглядеть без специальных приборов, невзирая на попытки пациентов скрыть истину. Здесь все тайное становилось явным. Люди умаляли свои провинности, умалчивали о пороках, но в процессе терапии эти, на их взгляд, мелочи возрастали до размеров грехов и трагедий. В кабинете врача беззвучный язык тела порой взрывался криком отчаяния.

Клара, его прекрасная Клара, которой Павел восхищался, сидела напротив, поджав под себя ноги, лгала и от этого становилась некрасивой. Ее жесты противоречили словам. Говорила, что радуется своей беременности, – и обхватывала себя руками, будто желая защититься от чего-то. Уверяла, что рассталась с Юлеком, – и потирала кончик носа, а это свидетельствовало о том, что она не верит собственным словам, произнесенным минуту назад.

– Я не разбираюсь в делах, не знаю, как оформить фирму на другого владельца, ничего не смыслю в налогах… Для этого у меня есть бухгалтер, – барабанила Клара пальцами по ребру стакана. – Я прислушалась к себе – так, как ты мне советовал. – Она должна была доложить Павлу, как прошел короткий разговор с Юлеком. – Он появился у меня в кабинете – помятый какой-то, невыспавшийся. Много говорил о жене: жена, жена, он зависит от ее денег… деньги… и где-то там, далеко, – я. Он не может отказаться от фирмы… а я понимаю, что он не может отказаться от жены. У него ответственность. Останься он сейчас один, ему пришлось бы все начинать с абсолютного нуля. А я думаю: должен ли абсолютный ноль становиться отцом?… Впрочем, я бы ему поверила, если бы… – Она рванула из коробочки бумажный платок.

– …если бы?

– Если бы врал он лучше.

…Она простила Юлеку внезапное исчезновение – он довольно убедительно оправдывался, но вожделение имитировал из рук вон плохо. В том, что касается собственного тела, притвориться, сфальшивить невозможно. Его страсть была искусственной, заимствованной из их прошлого. Вот он прибежал и вынужден прощаться – как же, всему виной его супружница, femme fatale, [89]имеющая над ним непреодолимую власть исключительно в силу предоставляемых кредитов. Страданием он заряжался от плеера в кармане – Кларе слышны были жалобные оперные причитания из висящих на его шее наушников.

– Так сложилось. – И он ушел.

Разумеется, так сложилось. Я ухожу и оставляю тебе машинку для пыток, она заводится механически, но твоя память будет заводить ее автоматически.

– Ты сказала ему о беременности?

– Угу. И ты не поверишь, он поцеловал мне руку.

– Многозначительный жест.

– Павел, пожалуйста, перестань.

– Ребенок от него? – кивнул Павел на еще плоский живот Клары.

– Наверное…

– Анализ сделаешь?

– Вообще надо бы в моем-то возрасте… И я бы точно узнала, от кого ребенок… – На самом деле Клара жутко боялась чудовищной иглы, с помощью которой берут на анализ немного околоплодной жидкости. – Но это риск выкидыша. – Ей была известна статистика неумелых анализов подобного рода.

– А Яцеку ты сказала?

– Нет… Я его не хочу… Он не заслуживает…

Она прикрыла отекшие ноги пледом, который весь был в собачьей шерсти.

– Не заслуживает ребенка?

– Ну, я скажу ему через месяц, через два… – Она старалась отодвинуть от головы Яцека гильотину правды. К ней самой эта правда пришла гораздо деликатнее: текла по канальцам предчувствий, просачивалась сквозь частички времени, позволяя к себе привыкнуть.

– Так кто же будет отцом?…

– Я куплю квартиру и буду жить одна.

– Радикальное решение. А вот предположим, что ты сойдешься с Юлеком, – она было запротестовала, но он жестом остановил ее, – а ребенок окажется от Яцека…

Можно было бы рассказать Кларе о бурой мыши – единственной в природе самке, которая хитростью сравнима с женщиной: когда появляется новый, более сильный самец, бурая мышь избавляется от беременности. Но такая притча оскорбила бы ее.

– Я боюсь его депрессии. Мне одной было трудно, а уж если ребенок… Что я сказку ребенку? «Папочка у нас больной и недееспособный»?

– Возможно, его депрессия – однократный эпизод и больше никогда не повторится…

– Мне и этого хватило… Люди меняются… Я не знаю, что у него внутри, кто он на самом деле. Мне это все слишком дорого стоило. Я больше не хочу.

– И ты тоже говоришь о деньгах, как Юлек.

– Я?

– «Мне это все слишком дорого стоило».

– Павел, не придирайся к словам, я не твоя пациентка. Ты не вылечишь меня. Никто меня не вылечит. Я взрослая. Я знаю, чего хочу.

– Хочешь ребенка?

Клара не ответила. Да он и не слушает ее, а только переспрашивает, проверяет, как когда-то перед сессией проверял, хорошо ли она подготовилась. Со времен учебы изменилось только то, что теперь он на месте экзаменатора, – восседает на своем троне врача весь такой важный, среди полок с книгами, встроенных в стены довоенного каменного дома, и предлагает пациенту одноразовые платочки. Использованные валялись на плетеном ковре с тибетским узором. Пять, шесть… Клара насчитала десять. Десять засморканных, заплаканных свидетельств ее поражения.

– То, что у тебя есть деньги, – замечательно, – ласково заметил Павел.

– Да, сейчас это важно.

– Важнее, чем Юлек и Яцек? – усомнился Павел.

– Важнее всего ребенок. А у этих…свои проблемы.

– Клара, беременность не может быть местью.

– Местью за что? За их идиотизм и трусость?

Он погладил ее по голове.

– Клара, у меня найдется для тебя комната, и она всегда в твоем распоряжении. Днем и ночью. Рядом парк, дорожка для матерей с колясками.

Она наконец заметила, что машинально выдергивает нитки из пледа, и смяла их в комок. Детская коляска – это уже что-то очень конкретное.

– Я скучаю по нему. Ненавижу – и скучаю. Это все гормоны, да?

– Разновидность любви.

Он редко употреблял само это слово – «любовь». Идеал любви, некогда воспетый в стихах и легендах, был для него фантастичен и потому неубедителен. А то, как упавшую с пьедестала святости любовь ныне пытаются реанимировать в сериалах и эстрадных шлягерах, и вовсе не укладывалось в какой-либо литературный жанр. Прежде напряжение страсти удовлетворялось в мягких мещанских гостиных, а теперь требуется разрядка еще и в психотерапевтических кабинетах. Когда к Павлу приходили несчастные влюбленные, он, не обнаруживая своего цинизма, выслушивал их, посматривая на насекомых под стеклом. Тела, четко разделенные на голову, туловище и брюшко. Природа, руководствуясь первобытным чутьем, абсолютно правильно разделила мышление, пищеварение и наслаждение размножения. А у млекопитающих, увы, брюшко соединено с туловищем. Хуже того: человек всегда претендовал на главенство разума, силился подчинить ему телесные порывы. Но в любовном безумии, как и в психозе, влечения вырываются наружу – выпячивается брюшко! В своеобразном психическом «мешочке» годами накапливаются обиды и комплексы. Пытаясь соединить потребности брюшка с голосом разума, несчастные изгибаются в самые уродливые психологические фигуры. А все для того, чтобы, отбросив прочь ограничения, налагаемые здравым рассудком, изведать счастье червей и насекомых. Ощутить экстаз самца богомола, которого пожирает самка, наслаждение фиговой мушки, умирающей тут же после совокупления.