– Машина побольше нужна, но не тебе, а мне, я бы хотела открыть свой бизнес…
После рождения Михася Иоанна открыла было школу иностранных языков. Однако она не предвидела ни мощной конкуренции, ни того, что у детей, оставленных на няню, начнутся бесконечные ангины, аллергии или просто тоска, мешающая посещать занятия.
– Что? Зачем это тебе? У тебя нет времени. – Марек резко затормозил.
– Есть у меня время. Я уже придумала, как вести дела и не оставлять Мацюся. У нас будет хотя бы минимальный доход на случай, если… если ты надумаешь поискать работу получше, – деликатно намекнула она ему на грозящий крах.
– У нас есть сбережения.
– Небольшие.
– Ладно, шут с ней, с машиной. Скажи лучше, какие у нас планы на новогодний вечер?
– Будет десять человек, включая нас, и еще Клара придет.
– Они же с Яцеком собирались в горы.
– Яцек плохо себя чувствует.
– И она придет без него? Ты бы отправилась развлекаться, если бы я был болен?
– Я не сказала, что он болен, он плохо себя чувствует. У него депрессия. Он хочет быть один.
– Ну, что и требовалось доказать, это она вогнала его в депрессию.
– Марек…
– А я ведь тебе говорил: акупунктура вредна, организм защищается, как может. Я видел, она все время его колола – от насморка, от чихания…
– Просто она тебе не нравится.
– Клара мне нравится, мне ее иглы не нравятся. Пытки еще никому никогда не помогали. Ты знаешь, откуда взялась акупунктура? Как, она тебе не говорила? Китайцы пытали так своих узников. Неплохо, правда? Доктор Менгеле [33]позавидовал бы!
– Не сравнивай ее с фашистами. О твоих знакомых тоже многое можно было бы сказать.
– Например?
Проснувшись от громкого разговора, расплакался Мацюсь.
– Что все они… солидарны, [34]– презрительно произнесла Иоанна. – Останови машину, мне надо его покормить.
Иоанна отстегнула корзину и взяла сынишку на руки. Мареку не хотелось продолжать разговор. Его нервировало, что она критикует его приятелей, называя их «менеджерами катастроф». Они все дружили еще со студенческой скамьи. «Тогда просто было весело и ни капли ответственности», – вспоминал Марек вечеринки, на которых они пили, покуривали, танцевали под хиты MTV и со слезами слушали рыжего урода с наждачным голосом из «Simply Red». Они не были пофигистами западного пошиба, заботящимися только о фирменных шмотках, но они и не были студентами конца сермяжного периода социализма. Они вошли в разнообразные структуры, не успев как следует повзрослеть, понять, кто же они на самом деле. Но они были способные ребята и умели крутиться. В начале девяностых молено было выбирать только между структурами власти и мафии. Первые друзьям Марека и ему самому показались немного честнее, и они пошли во власть. Демократия свалилась на Польшу, как подачка Запада, как гуманитарная помощь для оголодавших, жаждущих нормальной жизни людей. Более дальновидные задумывались: что будет, если ее на всех не хватит? Или того хуже: люди, объевшись западной жратвой, возжелают чего-нибудь своего, родного… Ведь за демократией тоже стоят традиции, и связанные с ней свободы и убеждения впитываются на протяжении жизни многих поколений. Польская же традиция – это католицизм. И стало ясно, что здесь вовсе не демократия, основанная на вере в закон и в человека, а верав воскресшего богочеловека способна дать власть над сердцами. Сердец миллионы; что же до умов, то их всего какая-то горсточка, которую можно не брать во внимание. Их слишком мало, чтобы ставить под сомнение порывы душ.
Иоанне приходилось наблюдать, как многие их друзья обращались к вере исключительно из соображений выгоды. Ее поколению было легче: даже неверующие, пропитавшись учениями нью-эйдж, переходили на светлую папскую сторону без особого драматизма, в отличие от своих отцов, озабоченных Марксом. Однако и тут не обходилось без чудес. Господь мог являться своим неофитам, например на пути из Гданьска или Кракова в Варшаву. Лучший друг Марека, ожидая прибыльной должности на телевидении, которым управляли мажоры-молокососы, испытал поразительное небесное вмешательство в свою жизнь. Он попал в автомобильную аварию, однако же еще до приезда «скорой» знал, что ничего с ним не случится. Это ему сообщил Иисус с билборда; правда, лицо у Сына Божьего, было женское, точнее, это было лицо женщины, рекламирующей стиральный порошок. Иисус молвил словно в глубине души потерпевшего: «И что ты делаешь? Куда стремишься? Подумай, для чего Я тебе возвращаю жизнь. Иди и храни чистоту в словах, поступках и чреслах своих». Другим виделись сверхъестественные знаки в непредвиденной беременности или в жгучем взгляде нищего, и они спрашивали друг друга: «Это оно?» – то есть наступило ли обращение, после которого можно читать Символ веры.
Иоанна относилась ко всему этому скептически. Прежде они с Мареком были умеренными католиками, и, по ее мнению, вся эта правокатолическая суета молодежи была не чем иным, как погоней за властью. Когда они с Мареком впервые праздновали сочельник в новом доме, Иоанна предложила гостям вместе петь колядки. Сначала дело шло вяло, так как не все знали слова, но потом… Иоанна хорошо запомнила эту картинку: вставая, кто-то зацепил провод, и лампочки на елке погасли. Марек, пытаясь зажечь их, случайно включил телевизор, по которому как раз передавали колядки. В ту же минуту все новообращенные с энтузиазмом принялись перекрикивать телевизор: «Ой, люли, волхвы пришли…» – как будто на них и впрямь внезапно снизошел Святой Дух, но не в пламени, а в огнях елочной гирлянды путем подключения ее к сети. Но стоило вынуть штепсель…
И штепсель был вынут. Все стихло, когда Валенса проиграл Квасьневскому и «молодые правые» потеряли власть. Тогда среди неофитов нашлись и подстрекатели, и предатели… Однако же, как только появилась надежда на возвращение, всех в очередной раз объединил Святой Дух. На все мерзости, совершенные еще недавно, накладывали целебный пластырь Божьего милосердия – и пожалуйста, не видно и следа.
Иоанна была слишком прямолинейной по своей натуре, чтобы принимать такое положение вещей как должное. Догадывалась она и о финансовых махинациях приятелей Марека, которые жили рядом с ними (этот район, огражденный солидным забором, «молодые правые» строили для себя все вместе). Коттеджи отделялись друг от друга небольшими изгородями, и, стоя у такой, Иоанна не раз утешала заплаканную жену какого-нибудь из «апостолов новой нравственности». Это-то и мешало ей верить в их благие намерения.
Но семья самой Иоанны выдержала этот «крестовый поход» – не распалась. Младший сынок рос здоровым, и это было самое главное. У Мацюся был хороший аппетит, он требовал грудь – ведь именно там, как известно, вода чудесным образом превращается в обильно текущее молоко. Девять месяцев тело Иоанны было для него хлебом насущным – или, ежели угодно, мясом. Это были единственно очевидные для Иоанны истины, в которые она верила всей душой, рожая и воспитывая своих детей.
– Капуччино без корицы, – попросила Клара, подойдя к стойке бара.
Она понятия не имела, откуда взялся этот противный обычай – угождать клиентам еще и корицей. Смешиваясь с молочной пеной, она нестерпимо портила вкус – как отравляет жизнь радиоактивная пыль мечтаний о лучшем, подслащенном мире.
– Итальянский капуччино сам по себе достаточно хорош, зачем же его изгаживать? – не без сарказма пояснила она свою просьбу.
Всякий раз Кларе хотелось прочитать нотацию не в меру угодливому бармену или официантке, а подчас и завопить: «Нет! Уберите это!» Но она останавливала себя на последнем щелчке перед взрывом. Ее вообще считали сдержанной, хотя сама она чувствовала – по тому, как пульсирует ее кровь, как бьется сердце, – что длина бикфордова шнура неумолимо сокращается. Ей все труднее было держать себя в руках, чтобы не поругаться с Яцеком, сносить его скверное настроение, что лишь ухудшало ее собственное душевное состояние. Вчера он – без понуждения, без ее подсказки, а по собственной воле – произнес всего одну фразу: «Брокколи я не купил – не было». И она, женщина в здравом рассудке, радовалась отсутствию этой чертовой брокколи – радовалась тому, что Яцек сделал над собой усилие и сказал хоть что – то после их вчерашней ссоры! Кларе виделось в этом нечто вроде раскаяния с его стороны – не за брокколи, а за то, что он не в силах попросить извинения. Она копалась в его словах, как лаборант в блевотине, доискиваясь, есть ли осадок? есть ли желчь? есть ли внутреннее кровотечение? Она пыталась понять: о чем говорят эти его слова? Есть ли в них любовь или по-прежнему одна только депрессия?
