– Наверху, милая. Наверху твои живут. В доме Критча. Они уж тут рыбачили с этого самого причала. Вон, видишь синий домик? Там еще один рядом есть. Чудной такой, в нем художница живет, у которой муж с дочкой пропали. Так она теперь от всего света заперлась. – Старушка прищурила один глаз, чтобы точнее показать направление. Какой-то человек посмотрел сначала на нее, а потом на дом. Ким стало ужасно неудобно.

После минутного раздумья старушка протянула Ким руку.

– Звать меня мисс Элен Лэрейси, я тут всех знаю.

– А я Ким Блеквуд. – После развода Ким часто пользовалась девичьей фамилией, но тут ей почему-то показалось, что для такого случая больше подойдет фамилия мужа. Ким пожала мягкую лапку.

– Ишь, какое имя-то у тебя. Хоть и ненашенское, а красивое.

– Спасибо, – Ким осторожно высвободила ладонь из цепкой хватки мисс Лэрейси.

– Меня мисс называют, потому что я невенчанная. То есть в церкви не венчалась, перед лицом Господа. Только в сердце своем. Никого больше так не любила, как милого моего. Он в море сгинул.

– Бедный!

Мисс Лэрейси тихонько кивнула в знак того, что принимает соболезнования.

– Раньше жених мой часто ко мне приходил. Из могилы, значит. А потом… с остальными ушел. – Она замолчала, отвернулась и вздохнула. Видно было, что ей нелегко справиться со своими чувствами. – Пойдем-ка, голуба, выпьем по чашечке, да заодно и пообедаем. – Мисс Лэрейси вытянула шею и быстро зашагала к шоссе. Ким не ожидала от нее такой прыти. Старушка отпихивала людей, те живо уступали ей дорогу. Выскочить из толпы удалось прежде, чем Тобин успел заметить Ким. Она оглянулась. Люк внимательно слушал старого хрыча, который как раз подзывал своего товарища. Товарищу на вид было лет сорок-пятьдесят, под мышкой он держал большую тетрадь и смущенно озирался. Явный чудик.

– Это Томми Квилти, – сказала мисс Лэрейси. – Он рисует все, чему быть суждено. Томми акулу эту уж года два или три как нарисовал.

– В самом деле? – произнесла Ким. Человек с тетрадью вырвался из рук старика и затерялся в спасительной толпе. Старик что-то горячо говорил Люку. Тот, судя по его виду, не понимал ни бельмеса. Ким тоже не всегда разбирала слова мисс Лэрейси. Странный говор у местных: они тараторят, часть звуков глотают, а часть вставляют, где не надо. Наконец Люк скептически улыбнулся и покачал головой. Он извинился перед стариком, дескать, дела. Весь из себя занятой. После этого Люк окончательно Ким разонравился.

Мисс Лэрейси упорно тащила ее за собой. Они прошли по дороге, миновали армейский пост и деревянное заграждение. Вскоре показался заросший цветами сад. Старушка двинулась в обход старого двухэтажного дома, Ким старалась не отставать. Что ни говори, очень живая бабуля.

– Заходи, милая. – Мисс Лэрейси уже стояла на заднем крыльце. – Звездочка ты моя ясная.

Томми наблюдал за крановщиком. Тот переключал рычаги. Мало-помалу акула-альбинос опускалась в контейнер. Поначалу хвост свисал через край, но вскоре скрылся. Взлетел фонтан брызг. Кран подцепил серую крышку и водворил ее на место. Контейнер обмотали цепями, продетыми сквозь толстые железные кольца в бортах грузовика. Водитель и второй приезжий договаривались, куда и во сколько доставить акулу. Все это время мотор работал вхолостую. Потом водитель стянул краги и залез в кабину.

Томми уже успел пройти несколько шагов, когда мотор взревел, заскрежетала коробка передач, и грузовик поехал на запад, в сторону основной трассы. Он доставит акулу в Сент-Джонс, на университетскую кафедру морской фауны. Томми своими ушами слышал разговор приезжих.

Машина выехала за пределы городка, кран тоже скоро тронулся, обочины потихоньку пустели, толпа рассасывалась. Томми так и стоял посреди дороги, пока его не отвел в сторону полицейский. Томми глядел на то место, где только что стоял грузовик, он видел даже пыль из-под колес машины, хотя она уже скрылась за холмом.

А еще он видел, как в контейнере, полном морской воды, болтается мертвая акула. На хвосте, словно синяки, периодически проступают бледно-серые пятна в тех местах, где рыба ударяется о стенки. Пятна исчезают и появляются, снова исчезают, снова появляются и уже не исчезают.

Чем дальше от Уимерли отъезжает грузовик, тем больше становятся пятна, они растекаются по всей туше, от носа до кончика хвоста, густеют, и в конце концов акула приобретает естественный темно-серый цвет.

Джозеф умиротворенно прихлебывал чай, не отводя глаз от Клаудии. Его неприкрытая похоть плохо вязалась с атмосферой воскресного благочестия и чопорной обстановкой гостиной. Перед глазами снова и снова пробегала одна и та же картина. Джозеф мысленно видел, как грубо и неуклюже овладевает Клаудией, как набрасывается на нее, словно маньяк. Ведь так нынче ухаживают? Сезон гона, сезон безумия. Блики телевизора. Занавес уже поднят, передачу пустят в самое лучшее время. Аудитория с нетерпением ожидает выхода Ким, заранее предвкушает ее крик, предвкушает, как она беззаботно входит в комнату и видит их – они сплелись на полу, отдались во власть животным инстинктам. Зал взрывается дружным «ой-е…» или просто испуганно ахает. Ким вскидывает руки к округлившемуся рту, к щекам приливает кровь. Нет, все слишком быстро, слишком чувственно. Слишком легко будет уговорить Ким простить его. В конце концов, вся сцена займет несколько секунд. Секунд или минут. Что в нашем сумасшедшем мире найдется такого, чего нельзя было бы простить или забыть?

Клаудия притворяется, что ничего не замечает. Еще бы, она человек несовременный. Ей подавай слова, а не дела. И мужика, для которого закутанное в одежду тело более сексапильно, чем обнаженное. Она тоже явно не прочь, но виду, стерва, не подает. Просто молча сжимает между коленей свою коробочку, до которой никак не дотянуться. Нет, Клаудия не из болтливых. Не так она проста. Редко смеется. Волосы ни разу не осветляла. Интровертка. Скорее всего, предпочитает французские фильмы пестрым комедиям. Субтитры – записанному смеху. Есть в ней этакое отчаянье, которое только и ждет своего часа, ждет, когда можно будет вырваться наружу, пролиться потоком слез, вцепиться ногтями в горло. Гнев, опустошительный словно буря, пронесшаяся по болотам. Такие чувства для нее.

Кажется, она опять в обморок собралась. Хорошая взбучка пошла бы ей на пользу. Сперва треснуть кулаком, потом взбодрить ударом пряжки, бить, пока не очнется окончательно, пока не раздуется, как воздушный шар. Пусть тогда ляжет сверху, пусть расплющит. Ну вот, опять Эдипов комплекс полез. Все к мамочке хочется. Чтобы сначала раздавила, а уж потом обняла. Какие чары Клаудия пустит в ход? О каком танце под луной грезит? Изящное сплетение конечностей, зов природы. Молодые побеги прорастают из мертвых пустых стволов. Корни все выше взбираются по ее лодыжкам и душат, душат. На ее хрупких плечах чирикают птички. Настает страшный час, и она приветствует его душераздирающей улыбкой.

Джозеф заерзал на стуле и пососал нижнюю губу. Перед глазами стоял туман, он погружался в бред с головой и снова выныривал на поверхность, он представлял себе самое худшее. А самое худшее, это что? Вскрыть ее, вспороть и рыться внутри в поисках яблок. Джозеф боялся, что запас таблеток скоро иссякнет. Тут-то ему и конец. Он снова шумно отхлебнул из чашки. Остывает.

Клаудия как будто почувствовала, что Джозеф не доверяет сам себе, и сняла с колен коробочку.

– Совсем забыла, – сказала она и подалась вперед. Теперь Джозеф был к ней еще ближе, он мог бы дотянуться до нее. – Подарок на новоселье, – объявила Клаудия. Или она сказала: «под аркой наловим сельди»? Или еще хуже: «подранку не до веселья»?

Джозеф дрожащими руками принял у Клаудии сверток, тот еще хранил тепло ее бедер. Джозеф обратил внимание, что пальцы у Клаудии длинные, тонкие и без колец.

– Спасибо, – сказал он, – хотя на самом деле это не их дом. То есть не наш. Не мой, я имел в виду.

– На какое-то время он ваш. – Клаудия выпрямилась и сложила руки на коленях. Щеки ее слегка порозовели, и она выглядела очень женственно. – Впрочем, может, и надолго.