Трастевере, густонаселенное скопище домов и лавчонок, между рекой и заросшим склоном холма Джанниколо, населял бедный рабочий люд. В Риме настоящая пропасть разделяла бедняков и богачей вроде синьора Киджи, который столь успешно набивал золотыми флоринами сундуки понтифика, что тот мог позволить себе скупать предметы искусства. Однако Рафаэлю нравился бедняцкий квартал за дикую энергию, которая била здесь ключом. Вопреки совету кардинала Биббиены он устроил себе мастерскую именно тут.

Сейчас он шел к Ватикану самым длинным путем, по Виа Джаниколо. Он миновал маленькую и аккуратную Пьяцца Сан-Пьетро, зажатую между облупившимися фасадами зданий, с которых потихоньку отваливалась отсыревшая штукатурка. Здесь не было зелени – ни травы, ни деревьев. Только всевозможные оттенки оранжевого, светло-коричневого, корицы и золота. В сырой теснине между выцветших стен над булыжной мостовой разносилось эхо голосов и воркование голубей, устроившихся на крышах.

Женщины высовывались из окон, чтобы развесить белье, и улица полнилась ритмичными отголосками их безобидной, уютной болтовни. На первых этажах строений размещались мастерские: скобяная, ткаческая, а через несколько дверей – по изготовлению музыкальных инструментов. Сами ремесленники обитали в скромных каморках над мастерскими. Рафаэль прошел по замусоренной улочке мимо двух тощих собак, что принюхивались к валявшемуся на мостовой пьяному. Груды мусора источали ужасающее зловоние.

Мимо проехала повозка, запряженная двумя лошадьми. На ней стояли корзины с оливками. Колеса громко стучали по булыжнику. Но Рафаэль ничего не замечал. Ему необходимо было отрешиться от всего, чтобы справиться с нахлынувшей усталостью и унынием. Мастеру недоставало прежней работы, которая заряжала его юношеским воодушевлением. Мадонн. Флорентийских портретов. Большеглазых мальчиков, пухлощеких младенцев, румяных как яблоки. Старух, чьи лица изрыты морщинами. Образов всех тех, кто что-то значил для этого мира.

Первые капли дождя упали на мостовую, предупреждая о надвигающемся ливне. Рафаэль сомкнул холодные руки и закрыл глаза. Перед ним снова появились образы родителей, отчий дом в Урбино, знакомые места. Он слышал детский смех, но не чувствовал радости. Его жизнь стала слишком унылой, в ней больше не было места веселью. Работа не оставляла времени на развлечения.

Джованни был прав: девушка, которую ему показали сегодня, вполне могла бы подойти. Правильные черты лица, теплые темные глаза. Признаться, он и сам не знал, что мешало ему мысленно дополнить, исправить образ натурщицы. Наверное, его требования невозможны, неисполнимы. Новая Мадонна, которую он должен нарисовать, не самый важный из нынешних заказов, затягивая его выполнение, он сам придает работе излишнюю значимость. Непозволительная роскошь для человека, с которым соперничают все художники Рима и Флоренции. Он не может разочаровать Папу.

– Господи, дай мне сил сделать все намеченное, – тихо произнес он.

Рафаэль шел под меркнущим небом к папскому дворцу, где его ученики трудились над потолочной росписью «Моисей перед неопалимой купиной». Рафаэль уже был там утром, чтобы поправить окончательный вариант наброска, изображавшего святого Петра. Ученики должны были заниматься им весь остаток дня. Рафаэль полностью доверял Джованни и Джанфранческо Пенни, но звание мастера и учителя не давало ему забыть о собственной ответственности и репутации.

Пошел легкий дождь, а Рафаэль все шагал, удаляясь от Порта Сеттимиана – ворот, служивших своеобразным входом в Трастевере, прочь от паутины узеньких улочек. Он не хотел выходить на прямую и опрятную Виа делла Лунгаретта, стараясь подметить как можно больше идиллических картин почти деревенского быта едва ли не в самом центре города, на лесистом холме Джаниколо. Рафаэль ускорил шаг и направился к зеленому склону и тенистой арке, образованной кронами высоких платанов. Это был не самый короткий путь к Ватикану, но самый спокойный и приятный.

Рафаэль почувствовал, как выровнялось его дыхание, когда, забравшись на вершину холма, он прошел под колючим пологом вечнозеленых ветвей. Перед его глазами открылся роскошный вид на древний город, на Пантеон, величественно расположившийся неподалеку. Рафаэль опаздывал, но сейчас не думал об этом. Замедлив шаг, он брел по гравийной тропинке, вдоль которой росли изящные лиловые колокольчики, вдыхая аромат дикого жасмина. Папа пожелал, чтобы Рафаэль лично докладывал ему о ходе работ в зале с потолочным сводом необычной формы. Композиция росписи должна была точно вписываться в его форму. После разговора с Папой он должен будет проверить, как продвигается работа над фреской на мифологический сюжет – «Встреча Персея и Медузы» – для виллы Киджи.

Рафаэль глубоко вдохнул душистый воздух. Он задержался еще на мгновение возле пышного палисандра. Высоко над крышами домов и куполами, над крохотными силуэтами античных статуй, затерявшихся среди деревьев, римское небо пересекала темная птичья стая. Он почувствовал, как замедляется биение сердца. Этот холм, утонувший в зелени, это укромное местечко, служил единственным прибежищем его души. Разумеется, у него были женщины, куртизанки, чужие жены и просто шлюхи, готовые открыть объятия известному художнику. Но, отдаваясь их ласкам, он утолял минутную прихоть, мимолетный каприз, лишь на миг отвлекавший его внимание отдел куда более важных.

Он снова подумал о Марии Биббиене, о женщине, с которой был обручен, и невольно поморщился. Мария, тихая, болезненная, с землистого цвета кожей и темными запавшими глазами, пленилась живописцем из Урбино. Вскоре после переезда Рафаэля в Рим ее дядюшка, могущественный кардинал Биббиена, предложил девицу в жены молодому художнику в качестве награды за талант. Так Рафаэль оказался в ловушке.

Тогда, поддавшись глупому тщеславию и не вняв голосу мудрости, он принял предложение кардинала. Довольно скоро ему открылись возможные последствия скоропалительного решения, и Рафаэль попытался разорвать помолвку, этих попыток он не прекращал до сих пор. Однако для папы Льва X кардинал был ближе родного брата. Нанеся обиду одному, Рафаэль тем самым оскорблял другого. Художнику ничего не оставалось, как просто тянуть с исполнением данного слова. Это было невежливо, но действенно.

Он шел до тех пор, пока огромные купола и башни большого города не превратились в серые тени на фоне панорамы далекого Рима. Ему нравился дождь, то живительное ощущение природы, которое несла небесная влага. Он чувствовал себя живым под хлесткими струями. Да, живым и почти свободным.

Рафаэль обошел мраморный бюст Сократа. Одна рука философа была простерта к небесам, в другой руке он держал каменную книгу. Навстречу с холма спускались гуляющие: мужчины в облегающих ногу на манер чулка штанах, мягких бархатных шляпах и плащах, женщины в пышных нарядах и накидках с расшитыми капюшонами. Окинув их быстрым взглядом, Рафаэль приметил позади одинокую женскую фигуру. На незнакомке была темно-синяя накидка с капюшоном, прикрывавшим волосы. Она несла на руках ребенка, которого заботливо укрывала полами накидки.

Когда она подошла ближе, Рафаэль разглядел малыша – крохотного мальчика, чьи чудесные, как у женщины, глаза смотрели на мир кротко и в то же время вдумчиво. Но внимание Рафаэля приковал не он, а женщина. Лицо, видневшееся из-под тяжелого капюшона, имело форму идеального овала, кожа была младенчески свежей. Несмотря на молодость, в глазах незнакомки явственно читалась мудрость, они излучали мягкий свет, какой иногда изливает взор человека, прожившего нелегкую жизнь. Мастер стоял у нее на пути. Она остановилась. У него пересохло во рту. Рафаэль никогда не лишался дара речи в присутствии красивой женщины, во всяком случае, не помнил такого. Но эта женщина была идеальна!

– Господи Иисусе! – неожиданно для себя расслышал он слова, слетевшие с его языка.

Она все еще стояла и молча смотрела на него. Край капюшона обрамлял лицо наподобие вуали. Потом она сделала небольшой шаг назад. Нет, она явно не боялась, а, казалось, почувствовала что-то необычное. Сияющие глаза ее внимательно изучали Рафаэля, и художнику стало больно от ее проницательного взгляда. Он был просто зачарован этим нежным лицом с огромными выразительными карими глазами и нежно-оливковой кожей.