Пятница, 31 октября 1986 года
Читаю, пишу, марширую, выкрикиваю лозунги, отдаю честь, поднося руку к виску, и отдыхаю в своем укромном местечке.
Приказы, приказы, приказы…
Да, мой лейтенант, да, мой лейтенант, да, мой лейтенант. Не знаю, для чего это «мой», но он так требует.
Для лейтенанта все, что мы делаем, подчинено одной цели: уничтожить противника. Кто такой этот «противник», мне неведомо, но придет время, и… Он говорит, что мы выйдем отсюда настоящими ниндзя.
Я стараюсь быть как все, потому что если лейтенант ко мне привяжется, я пропала. Под его прицелом и так уже находятся несколько девочек из взвода — сочувствую бедняжкам! Правда, лейтенанту нравятся пышные формы, я же выгляжу, как маленькая девочка, а с этой прической и вовсе похожа на мальчишку. Не думаю, что он будет заставлять меня стрелять дополнительно и придумывать все новые мишени. Он любит мучить рослых блондинок из Школы музыки и танца. Старается пленить их своей меткой стрельбой.
Сегодня, когда мы ожидали грузовик, чтобы ехать на занятия по стрельбе, ко мне подошла одна из этих несчастных блондинок. Лицо прозрачное, ногти обгрызены до мяса, под глазами темные круги и вдобавок, когда говорит, вся трясется. Она скрипачка, и по всему видно, что занимается давно, но особых успехов не добилась. Она сказала, что все время видит меня с книгой и хочет кое о чем поговорить.
Мы отошли с ней за прачечную; она не хотела разговаривать в присутствии других и тем более в общежитии, словно речь шла о страшной тайне. Блондинку зовут Лусия. Она тысячу раз повторила, что поскольку видит, что я много читаю, хочет задать мне один вопрос. А потом сказала, что она внучка одного кубинского писателя. Услышав это, я обрадовалась. Но она тут же испуганно выпалила, что этот писатель уехал из страны за два года до ее рождения. В конце шестидесятых. Она видела его только на фотографии.
Лусия — внучка Анхеля Лопеса Дурана.
«Но разве этот сеньор не был гомосексуалистом?» — озадаченно спросила я. Лусия в ужасе затрясла головой и закрыла мне рот своей холодной рукой, чтобы я говорила потише.
В это время мы услышали звуки подъезжающего автобуса. Она скороговоркой попросила дать ей почитать, если у меня есть, какую-нибудь книгу ее деда. Сама она ни одной его книги не читала: ее отец — военный, и дома имя деда не упоминают.
Я сказала, что у моей матери наверняка что-нибудь есть.
Мы побежали, чтобы успеть на автобус, и только тут заметили, что это грузовик. Помогая друг другу, мы кое-как в него забрались. Заморосил дождь, потом он усилился, и все сразу вдруг развеселились и запели. Откуда ни возьмись появились куски грязной полиэтиленовой пленки, под которыми можно было хоть как-то укрыться от ливня. Лусия прокричала мне, не опасаясь, что в шуме голосов и дождя, барабанившего по нашим лицам, ее могут услышать: «Никому не говори про моего деда, даже своим родителям!» Она и не представляет себе, сколько секретов я сохранила за свою жизнь.
Стрельба прошла под проливным дождем. Завернувшись в пленку, мы стали выглядеть, как андроиды из фильма, а не солдаты. За все занятие — будь оно проклято! — Лусия не сумела сбить ни одной консервной банки. Она дрожала, словно в лихорадке, и никак не могла как следует прицелиться.
Сегодня едем домой, правда, на грузовиках. Дождь хлещет как из ведра.
В ожидании, когда за нами приедут, украдкой пишу в Дневник за спиной у лейтенанта, который мокнет под дождем по собственной воле, проверяя оружие и девчонок. Какой все-таки неприятный тип!
Тут же Лусия, она засунула свою скрипку в пластиковую сумку, чтобы та не намокла. Стоит бледная, с отсутствующим лицом.
Грузовики запаздывают. Кое-кто из музыкантов уже играет, каждый свое. Вместе получается что-то дикое, хотя это не так. У меня нет инструмента, который я могла бы убрать; мой инструмент — это я сама. Я то расстраиваюсь, то настраиваюсь. Зависит от того, что мне удается сделать с собой в обстоятельствах столь же разных, сколь странных. Очень болит горло. Когда приеду в Гавану, надо будет прополоскать его соленой водой. Я сама себе и врач, и кухарка, и парикмахер, и психолог, и…
Лейтенант шлепнул меня по попке, подсаживая в кузов грузовика.
Суббота, 1 ноября 1986 года
Драма, драма и еще раз драма. Как нам нравится, как нас утешает драма!
Когда мама начинает так плакать, она меня пугает. Мои рассказы специально для нее надо подвергать цензуре: когда я обрисовала ей лейтенанта, рассказала про то, как мы промокли и как лейтенант шлепнул меня на прощанье, она готова была умереть от огорчения.
Я переменила тему и спросила ее про Лопеса Дурана. Меня интересовало, гомосексуалист ли он, ведь Лусия сказала, что она его внучка, это-то и смущало. Слезы сменились у мамы безудержным смехом — оказывается, я превратила двух больших писателей эмиграции в одного, и, само собой, вновь услышала ее любимую фразу насчет меня: «Из того, чего не знает моя дочь, можно составить целую энциклопедию».
Она рассказала, что Лопес Дуран был послан в конце шестидесятых в качестве кубинского культурного атташе в одну из европейских стран и там остался (все уезжают!). Он опубликовал романы, где сурово критиковал кубинскую действительность, и у нас его книги запрещены. Если тебя с ними поймают, сама знаешь, что будет.
Мама подставила деревянную стремянку и полезла наверх. Я впервые как следует рассмотрела ее ноги: удивительно красивые, словно точеные, поистине женственные, изящные. Самое прекрасное, что в ней есть, это ее ноги. А сама она похожа на уличную акробатку с картины Пикассо, которая сохраняет равновесие благодаря своим крепким ногам.
За первым рядом книг, тех, что на виду, прячутся другие. Она начала вынимать пыльные тома, обернутые в цветную бумагу, и положила передо мной три книги Лопеса Дурана — три превосходные книги, по ее «скромному» мнению. Она разрешила дать какую-нибудь из них его внучке, но просила быть осторожней. И чтобы я не вздумала ехать с книгой на сборы, потому что если ее у нас обнаружат, будет катастрофа.
Все выходные буду читать эти книги. Хочется узнать, кто же такой дед Лусии. Боже мой, сплошные тайны!
Воскресенье, 2 ноября 1986 года
Запрещено передавать песни Карлоса Варелы [19]из-за той песни, которую он впервые исполнил в маминой программе. Похоже, что он как-то не так произнес слово «свобода». Я сразу сообразила, что произошло нечто такое, потому что его тут же прервали.
Если бы подобное случилось на сьенфуэгосской радиостанции, расплачиваться пришлось бы и Вареле, и маме.
Какая прекрасная песня! Кажется, он изучает театральное искусство в Высшем институте искусств, то есть рядышком с моей школой, в том же здании, где я учусь, но я не знаю, как он выглядит. Мне бы очень хотелось с ним познакомиться. Мама говорит, что он ходит в черном и у него огромные выразительные глаза. То, что он пишет, — это чистая поэзия. Для нее транслировать его песни большая честь, и она готова рискнуть, но сейчас надо какое-то время переждать. Через месяц, хорошенько взвесив свои силы, она попытается еще раз.
ТЕ, КОГО ЗАПРЕЩЕНО ПЕРЕДАВАТЬ ПО РАДИО:
Мончо
Рафаэль
Хулио Иглесиас
Селия Крус
Ла Лупе
Ольга Гильот
Miami Sound Machine
Отдельные песни Карлоса Варелы
Майк Порсел
Меме Солис
Вилли Чирино Хосе Фелисиано [20]…
Понедельник, 3 ноября 1986 года
Вчера, возвращаясь на сборы, я вдруг поняла, почему так ненавижу воскресенья и особенно этот фиолетовый час. В семь вечера света обычно не бывает, а если он есть, то по радио передают самую плохую крестьянскую музыку — эти звуки отражаются от всех городских стен. Затем тусклым коричневатым светом загораются гаванские фонари, и я знаю, что теперь увижу эти улицы, друзей с радио, школу, маму только через неделю; новое свидание с миром… маленьким миром, какой у тебя есть, откладывается на несколько дней.
