Моя подруга опоздала, и я отправился в парк в одиночестве. Я устал ждать, стоять в этом книжном магазине и читать роман о людях, которые в богатой обстановке непрерывно занимаются любовью. Она красива, но я-то старею, становлюсь пресыщенным.

Обычный летний день — из тех, что в Сан-Франциско бывают только осенью. В парке как обычно: дети играют в о-дни-моей-молодости, а старики подставляют солнцу то, что скоро покроет могильная тень, тут и там истрепанными ковриками валяются на травке битники — ждут появления великого торговца хипповскими ковриками.

Прежде чем сесть, я обошел весь парк: длинный медленный круг мягко подбирался к своему финишу. Затем сел, но не успел еще оглядеть местность, и какой-то старик спросил меня, сколько времени.

— Без четверти три, — сказал я, хотя не знал, сколько времени. Просто хотел быть полезным.

— Благодарю, — сказал он и вспыхнул древней улыбкой облегчения.

Без четверти три — точное время для этого старика, поскольку это время, которого он хотел, время, которое его больше всего радовало. Я почувствовал себя весьма неплохо.

Я сидел там некоторое время и не видел больше ничего, что запомнилось бы или забылось. Потом встал и пошел прочь, оставив счастливого старика.

Всему, что я знаю, меня научили бойскауты Америки, и я уже почти закончил на сегодня добрые дела. Чтобы успокоиться в завершенности, мне требовалось только одно — найти одряхлевшую пожарную машину и перевести ее через дорогу.

— Спасибо, сынок. — С таким старческим подагрическим запахом красной краски, вся выдвижная лестница поседела, а на сирене — небольшая катаракта.

В том месте, где я решил выйти из парка, дети выдували мыльные пузыри. У них была банка с таинственным пузырным раствором и маленькие палочки с металлическими кольцами, чтобы выдувать пузыри, впускать их в воздух.

Вместо того, чтобы покинуть парк, я стоял и смотрел, как покидают парк пузыри. Они очень тонко чувствовали смерть. Снова и снова я видел, как они внезапно умирают над дорожкой и над улицей: как перестают существовать их радужные контуры.

Мне стало интересно, почему так, я пригляделся и увидел, что они сталкиваются в воздухе с насекомыми. Какая прекрасная мысль! И тут один пузырь ударился об автобус номер 30 на Стоктон.

БАМ! будто столкновение вдохновенной трубы с великолепным концертом — он показал остальным пузырям, что значит уйти благородно.

Давайте сразу договоримся: я не специалист по отпускам. У меня таких денег нет. Можно зайти еще дальше и сказать, что я беден. Я не против, поскольку это правда.

Мне тридцать, и на протяжении последних десяти лет мой средний доход составлял около $1400 в год. Америка — очень благополучная страна, так что порой я чувствую себя анти-американцем. Ну то есть, чувствую себя так, будто тяну Америку назад, поскольку зарабатываю недостаточно, чтобы оправдать свое гражданство.

В любом случае, непросто взять отпуск при $1400 в год, и вчера я сел в "грейхаунд" на Монтерей, где проведу пару недель — своего рода изгнание из Сан-Франциско.

Не стану объяснять, почему. Боюсь, избыток юмора развалит эту историю, поскольку, на самом деле, она почти не имеет ко мне отношения. Я-то просто отправился в поездку.

История же — про двух немецких парней, ехавших в автобусе. Им было по двадцать с хвостом, они сидели прямо передо мной. На три недели приехали в Америку в отпуск. И теперь он почти закончился: жаль.

Они трепались об этом по-немецки, по-туристски глазели вокруг, тыча пальцем во все стороны, а автобус катил в Монтерей.

Кроме того, парень, сидевший у окна, сильно интересовался содержимым американских автомобилей — особенно содержимым женского пола. Каждый раз, высмотрев красивую девушку, сидевшую за рулем в одиночестве, он демонстрировал ее приятелю, как достопримечательность из путеводителя по Америке.

Здоровые, нормальные сексуально озабоченные люди.

Мимо немца в окне проехал "фольсксваген-седан", и немец немедленно ткнул приятелю в двух красивых молодых девушек в этом "фольксвагене". Теперь немцы и впрямь вжались лицами в стекло.

У девушки на пассажирском сиденье прямо под нами были короткие светлые волосы и нежная белая шея. "Фольксваген" и автобус ехали с одинаковой скоростью.

Парни продолжали ее разглядывать, и она занервничала, смутилась, но не могла понять, почему, поскольку нас не видела. Теперь она перебирала волосы, как часто делают женщины в подобной ситуации, не понимая, что именно происходит.

Движение в ряду "фольксвагена" притормозилось, и наш автобус с ревом ушел в отрыв. Мы потеряли друг друга примерно на минуту, а затем "фольксваген" догнал нас вновь.

Немцы отреагировали мгновенно: лица снова прижались к стеклу в синдроме "секс в витрине кондитерской", которому уже лет сто.

На этот раз девушка взглянула вверх и увидела немцев — те таращились вниз, улыбались и строили глазки. Девушка в ответ неопределенно полуулыбнулась. Идеальная Мона Лиза автострады.

Мы попали в новую автомобильную свалку, "фольксваген" затерли и он отстал, но вернулся к нам через пару минут. Мы оба двигались со скоростью около шестидесяти миль в час.

На этот раз, когда та, со светлыми волосами и нежной белой шеей взглянула вверх и увидела строящих глазки немцев, она замечательно широко улыбнулась и радостно помахала. Холодность ее разбилась вдребезги.

Немцы махали, как целый съезд флагов, строя глазки и улыбаясь со скоростью миля в минуту. Очень довольные: ах, Америка!

У девушки была чудесная улыбка. Ее подруга тоже помахала, ведя "фольксваген" одной рукой. И она была красива: тоже блондинка, но с длинными волосами.

Немцы отлично провели отпуск в Америке. Плохо, что никак нельзя выйти из автобуса и сесть в "фольксваген" к девушкам, но таких вещей просто не бывает.

Вскоре девушки свернули на Пало-Альто и исчезли навсегда — если, конечно, в следующем году они не соберутся в отпуск в Германию и не поедут на автобусе по автобану.

Странные изгороди растут на полуострове Пойнт-Рейс, прижатом, будто затертый отпечаток пальца, к калифорнийскому побережью. Странные виды непрерывно испаряются из поля зрения или становятся слишком интимными здесь, где белые средневековые португальские маслобойни являются внезапно в нежных объятиях кипарисов, а потом исчезают, будто в действительности их и не было никогда.

Ястребы кружат в небе, как потерянные пружинки от старых железнодорожных часов, ищут подходящие питательные белки, что бродят где-то внизу, — чтобы камнем упасть на них и, соответственно, сожрать.

Я нечасто отправляюсь на полуостров Пойнт-Рейс, поскольку, сказать по правде, мне это редко приходит в голову, но если все же еду, мне там всегда хорошо. То есть, если "хорошо" — правильное слово. Я еду по дороге, очерченной по краям изгородями, похожими на кладбища, что теряются в полурассеянной полуртутной призрачной плотности.

Обычно под конец я приезжаю в место под названием пляж МакКлюра в конце полуострова. Там есть парковка, где можно оставить машину, а затем приятно прогуляться вниз по плавному каньону на пляж, вдоль маленького ручья.

В ручье растут роскошные водяные крессы.

Там встречается масса необычных цветов — шаг за шагом ты исчезаешь за поворотами каньона, пока наконец не доберешься до Тихого океана и драматического пляжа: он походит на фотографию, если бы во времена Христа существовали фотоаппараты, и ты теперь — часть этой фотографии, только иногда приходится щипать себя, чтобы убедиться, что ты и вправду там.

Помню, как однажды днем, много лет назад, поехал с другом на Пойнт-Рейс, сознание мое тут же приладилось к этому месту, и пока я смотрел на изгороди, мы все больше углублялись в полуостров, который, разумеется, разворачивался под ястребиными кругами множеством слоев абстракции и близости.