— «Сеньорита, что здесь поливает цветы, — затяги­вает сидящий за пианино тенор, тая от сладкой грус­ти, — дерзновенье мое осуждаете вы, к розам в цвету, в дивный ваш сад я бы прийти был рад».

Хмельные и возбужденные, меццо-сопрано то и де­ло порхают к столу и, не переставая петь, склевывают ломтики колбасы и подливают вина из бутыли.

— «Ах, кабальеро с перьями на шляпе, — поют Рита и меццо-сопрано, с трудом управляя своими треля­ми, — как дерзновенье ваше приятно».

Остальные куплеты я не помню. Помню зато их го­лоса, тонкие и дрожащие, больные от тоски и ослабев­шие от выпитого вина. У моей матери жалкий вид. Пла­ча от счастья и обнимая друзей, она едва не падает. Пока гости поют под звуки пианино, Фу-Цзы отрезает не­сколько кружочков колбасы и сооружает себе бутер­брод. Он задумчиво жует, а взгляд его темных продол­говатых глаз, загадочных, источающих сладкую азиат­скую нежность, скользит по комнате и встречается с моим.

Я сижу в кресле в другом углу гостиной и что есть силы надраиваю пару видавших виды башмаков, кото­рые надену завтра, когда пойду на мою первую посто­янную работу. Башмаки и щетка, с кремом или без кре­ма — в этот раз я обхожусь слюной, — еще сыграют в моей бурной жизни забавную роль. Я знаю, что Фу-Цзы смотрит на меня, но не обращаю внимания. Спле­вываю на носок башмака и яростно тру.

«Тоскующие соловьи» заканчивают пение и обни­мают друг друга, смеясь и аплодируя. Кто-то подходит к столу, чтобы налить еще вина. Тенор уступает место за пианино моей матери, но та внезапно спотыкается и падает, переворачивая табурет и задыхаясь от смеха. Когда ей помогают подняться, меццо-сопрано печаль­но заводит «Коварство»: «Когда б захотела ты Бога спросить, могу ль я другую так страстно любить». Моя мать вздрагивает и ищет глазами Фу-Цзы. «Море, души моей отраженье, если вижу я слезы твои... «

Припоминаю, что настоящее имя Мага Фу-Цзы бы­ло Рафаэль Амат. Равнодушный к нежным взглядам мо­ей матери, он, пошатываясь, стоит передо мной. Кимо­но и китайская шапочка ему идут. Улыбаясь мне, он поднимает руки, и внезапно в них появляется колода карт. Пока гости поют, он устраивает для меня целое представление. Изящный, с вкрадчивыми и ловкими движениями, Фу-Цзы с дьявольской скоростью работает длинными пальцами, обнажая в улыбке свои жел­тые зубы. Фокус заканчивается в тот самый миг, когда звучат последние слова «Коварства», и под аплодис­менты гостей Маг раскланивается.

— Фу-Цзы благодалит почтеннейшую публику, — кланяется он мне, спрятав руки в рукава кимоно. — Благолодные сеньолы, благодалю. Благодалю.

— Дельмо и дельмо, — отвечаю я ему и резко подни­маюсь с кресла, роняя ботинки. Я разворачиваюсь к нему спиной и ухожу в свою комнату. С силой хлопаю дверью, но смех и болтовня гостей заглушают удар. Пьяный Маг растерянно смотрит на дверь.

Я лежу на кровати, придвинувшись к стене, поло­жив руки под голову, и не отрываясь гляжу в потолок. Рядом с лампочкой на ночном столике лежат мои кни­ги из «Золотой библиотеки» и альбом наклеек «Бараба­ны Фу-Манчу [10]». Из соседней комнаты доносятся голо­са и звуки пианино. Слышу, как открывается дверь мо­ей комнаты, но не оборачиваюсь. Я знаю, кто вошел.

С порога на меня смотрит Маг Фу-Цзы. Он закрыва­ет за собой дверь, прислоняется к ней спиной и разгля­дывает свои пальцы. Несколько раз сгибает и разгиба­ет их, покорно улыбаясь.

— Пальцы еще работают, но у меня... с памятью пло­хо. Кочерыжка не варит... Заметил? Путаю движения, смешиваю трюки... Теряю квалификацию.

Он ждет что-нибудь в ответ, потом добавляет:

— Не обижай мать. Она уже пожилая, одинокая. Ты уж не сердись на нее...

— Как ты?

Я говорю неохотно и по-прежнему не гляжу на него.

— Я Маг Фу-Цзы, великий фокусник.

Я приподнимаюсь и сажусь на край кровати, глядя в пол.

— Если бы ты был магом, ты бы выкинул отсюда всех этих нахлебников.

Маг прогуливается по комнате, жестикулируя.

— О, это я могу сделать, стоит только захотеть, но ведь они наши друзья, и у них нет работы. Не всем по­везло в жизни, мальчик. Что делать!

Пьяный Фу-Цзы старается держаться прямо. Он приглаживает волосы, аккуратно и неторопливо сни­мает кимоно и шапочку и вешает их на стул. На нем из­ношенный серый костюм. Я встаю и бережно вешаю кимоно и шапочку в шкаф. Говорю ему мягко и нере­шительно:

— Может, останешься на пару дней?

— Ни к чему это.

— Всегда ты одно и то же...

— Твоей матери лучше без меня.

Вспоминаю, сколько раз у нас уже был этот разго­вор. Затем обычно наступало долгое молчание, кото­рое прерывал я:

— Что ты сейчас делаешь? Чем занимаешься?

— Да так... Есть кое-что. — Он прикуривает от длин­ной позолоченной зажигалки. Его движения меня за­вораживают. — Фу-Цзы хорошо живет, что говорить. Друзья всегда помогут.

Я снова ложусь на кровать, а он все еще стоит, глядя на меня. Обманщик, несчастный обманщик. Из гости­ной доносятся нервные голоса, исполняющие модную песенку, и жидкие аплодисменты. Кто-то сильно фаль­шивит.

Великий фокусник смотрит на меня, задумчивого грустного мальчишку, лежащего перед ним на тюфяке, и пожимает плечами.

— Ужасно. Мы поем ужасно, но ведь мы никому не причиняем зла. — Он вертит в пальцах папиросу, и она исчезает. — Ты ведь не ужинал. Ты голодный? Хочешь немного колбасы? Марибель привезла из деревни. Очень вкусная...

— Ничего я не хочу.

— Не нравишься ты мне такой.

— Какой такой?

— Твоя мать говорит, что ты бросил школу.

— С завтрашнего дня начну работать в гараже сень­ора Пратса.

— Ну, тогда все отлично. Может, станешь хорошим механиком.

Наступает долгая тишина. Не отрывая глаз от по­толка, я складываю руки у рта, словно играю на губной гармошке, а вокруг никого нет, и, погрузившись в себя, напеваю причудливый и однообразный мотив, кото­рый только что выдумал. Обычно я так делаю, когда чувствую себя опустошенным, уставшим от всего.

Маг смотрит на меня несколько мгновений, не зная, что делать. Я замечаю грустную искорку в его за­гадочных глазах с восточной поволокой, какое-то бес­помощное выражение. Он мнется и в конце концов не­решительно направляется к двери. Открывая, он слы­шит мой голос:

— Отец...

Фу-Цзы оборачивается. Я поднимаюсь с постели, достаю из кармана дуро и протягиваю ему. Он смотрит на меня недоверчиво.

— Откуда это у тебя?

— Так, работенка одна. Возьми.

— Нет, нет...

— Возьми.

Маг секунду колеблется и берет деньги.

— Я верну. Честное слово.

— Придешь в следующую субботу?

Глядя на меня, Фу-Цзы замирает, стараясь изо всех сил держаться прямо. Он улыбается.

— Договорились. Верну деньги и покажу новый фо­кус... если не забуду. Идет?

Он похлопывает меня по плечу и уходит, закрывая за собой дверь. Слышу, как в гостиной мать поет «...ког­да таинственное покрывало ночи окутывает город в тишине...»

8

Этот тип — имени его Марес не знал — остановился в дверях спальни и дважды позвал: «Марес! Марес!» Труд­но было понять, засыпал Марес в этот момент или про­сыпался. Шляпа незнакомца была кокетливо сдвинута набок, левой рукой в перчатке он бережно, словно убитую птицу, держал другую перчатку из серой кожи. Он стоял, прислонившись плечом к дверному косяку, и имел диковинный вид танцора фламенко.

— Вечер добрый.

Марес не сразу отозвался.

— Что происходит? — Он зажег лампу на ночном столике, но комната по-прежнему была темна, как и его сон. —Кто здесь?

— Просыпайся, приятель.

Марес протер глаза и робко запротестовал:

— Опять ты? Чего тебе нужно?

— Норма Валенти ждет нас.

— Не мели ерунду.

Тип улыбался краешком глаза, хитро поглядывая на Мареса.

Марес узнал, что на нем надето: его, Мареса, собственный вышедший из моды коричневый костюм в ши­рокую белую полоску — двубортный пиджак и брюки с отворотами. Он необычайно шел незнакомцу — эле­гантный чарнего, надменный и изящный, напомажен­ный и в перчатках, перед таким ни одна не устоит. От черных кучерявых волос остро пахло бриллиантином. Он не спеша оглядел Мареса: