— Вот уж действительно артист, — перебила Джор­джина. — Кстати, помнишь, что ты мне рассказыва­ла? — Она засмеялась. — Как он поцеловал тебя в пер­вый раз, в театре...

— Это было не в театре, — ответила Норма, — это было в парке Поэль. У нас уже начался роман. Мы гово­рили тогда о патриотизме нашей семьи, о том, как она сумела воспитать во мне любовь ко всему каталонско­му, и тут он вдруг поцеловал меня в губы. Целовал он очень долго и, не отрывая губ от моего рта, продекла­мировал «Духовный гимн» Марагайля [13]. Это еще что!

Он запросто мог прочесть целиком поэму Синто, пока целовал меня.

— Какая гадость! — воскликнула Мирея.

— Слюни и патриотическая поэзия, — усмехнулся Рибас, — Норме всегда нравился этот коктейль.

Курчавая голова чистильщика мягко и умиротво­ренно покачивалась перед коленями Нормы. Она за­думчиво смотрела на его пергаментные руки, усердно мелькавшие над ее туфлей. Глядя на этого чернявого одноглазого андалусийца на коленях возле ее ног, сломленного нищетой и тяжким трудом, она почувст­вовала неодолимое желание погладить его черные ку­дри. Голос Мирен привел ее в чувство:

— Когда Норма познакомилась с ним, он играл на скрипке в оркестре. Так ведь, Норма?

— Ничего подобного, — перебила Джорджина. — Он с детских лет работал в разных варьете, декламировал стихи Рафаэля-де-Леона [14]под музыку... Вообрази только.

— Он был нищим, — добавил Тотон.

Марес по-прежнему сидел на полу, втянув голову в плечи, так что казалось, будто шеи у него нет вовсе. Ему было совершенно безразлично то, что эти люди гово­рили о нем так, словно он давно уже умер.

Норма чувствовала, как щетка беспорядочно ерзает по ее туфле. Она снова завороженно поглядела на эту лохматую голову в черных завитках, которые мягко ка­сались ее колен, и машинально произнесла:

— Может быть, все-таки сменим тему?

Когда дверь открывалась, в заведение проникал гул Рамблы, по которой тянулась нескончаемая процессия масок и ряженых. Перед Лицео смуглая девушка с чер­ными косами, с наброшенным на плечи каталонским флагом и в цыганской юбке играла на скрипке, а ка­кой-то пьяный пританцовывал возле нее с бутылкой в руке.

Некоторое время Рибас наблюдал за неуклюжими и неуверенными движениями Мареса. Он толкнул Тотона локтем.

— Слушай, разве так чистят обувь? — спросил он вполголоса.

— Что ж ты хочешь, с одним-то глазом...

— Вторую ножку, сеньора, сделайте милость, — пробормотал чистильщик, не поднимая глаз.

Норма убрала с упора ногу и поставила другую, не в силах оторвать глаз от гордой головы, склоненной к коленям парижской проститутки. Она почувствовала, как сильные пальцы торопливо ощупывают ее лодыж­ку и подъем ноги, по ступне внезапно разлилось тепло и поднялось по внутренней стороне ноги к бедрам. По спине пробежали мурашки. Она рассеянно взглянула на зеленую туфлю, по которой только что скользила щетка, и увидела, что она такая же тусклая, как раньше. В этот момент стоявшая рядом Джорджина слегка кос­нулась ее рукой:

— Говорят, что если бы ты увидела его на улице, то не узнала бы.

— У меня нет ни малейшего желания его видеть.

— Что поделаешь, все мы изменились за эти годы.

— Наверняка он выглядит моложе. — Норма заду­малась и добавила: — С ним никогда не знаешь, каков он на самом деле.

— Я слышала, он превратился в нищего, в попро­шайку. Его видели где-то на ступеньках метро, с плака­том на груди, на котором написано, что он голодает и страшно одинок, что-то в этом роде.

— С тех пор как мы расстались, прошло много лет, и мне совершенно безразлично, что с ним теперь, — сказала Норма. — Хотя, по-правде говоря, если бы я знала, на каком углу он сидит со своим плакатом, я, мо­жет быть, и поглядела бы на него издалека...

— Я тоже кое-что слышал, — сказал Рибас. — Кажет­ся, он играет на флейте, зажав ее ногами, и при этом ложкой отстукивает по бутылке ритм.

Услышав эту подробность, Норма вздрогнула.

— Вечно ты говоришь гадости, Эудальд.

Рибас покорно махнул рукой и пояснил, обращаясь к Тассису и Тотону:

— Норма так и не потрудилась узнать, кто на самом деле этот бедный сиротка. Для нее так и осталось тай­ной, кем он был, откуда взялся, что ему надо. Вот уж, действительно, любовь слепа. — Он протянул руку и в шутку ущипнул Норму за подбородок. Она недовольно отпрянула. — Знала ли ты, например, что он сын поло­умной певички из варьете?

— Ну и что?

— По-моему, это уж слишком, Эудальд, — вмеша­лась Мирея.

— Когда мы познакомились, его матери уже не бы­ло в живых, — ответила Норма, старательно избегая смотреть Рибасу в глаза. — От него я, во всяком случае, ничего подобного не слышала...

— А что в этом такого? Здесь стыдиться нечего, — сказала Мирея и положила руку Норме на плечо, словно желая защитить ее от ядовитых нападок Рибаса. — Одно я знаю, дорогая: когда вы расстались, он с ума по тебе сходил.

— Ведь это так, признайся, — протянула Джорджи­на немного в нос, как настоящая каталонская аристо­кратка. — Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь кого-нибудь так безумно любил.

— Сказать по правде, я уважал его, — заметил Рибас. — Хотя он вечно разыгрывал какой-то спектакль... И кто бы мог подумать, что его доконает любовная история! Чего только не бывает на свете! Бедняга!

Внезапно чистильщик-самозванец страшно сму­тился, щетка выпала из его рук и покатилась по полу. Норма чувствовала, как кончики его пальцев нежно поглаживают ее ногу. Затем он обеими руками взял бархотку и принялся натирать носок туфли. Он по-прежнему казался неуверенным в себе и очень неук­люжим. Бархотка то и дело соскакивала с туфли, и ее шершавые прикосновения к коже, едва защищенной тонкой тканью чулка, обжигали Норму.

— Будьте поосторожнее, вы же мне туфли чистите, а не ногу, — тихонько произнесла она.

Рибас, который уже давно заметил ошибки неради­вого чистильщика, спросил:

— Вы, должно быть, новичок в этом деле, приятель?

Марес покашлял и, не поднимая лица, простужен­ным и разбитым голосом проговорил:

— Не ругайте меня, сеньор, и не торопите, пожалуй­ста. Я работаю, как могу. И вы меня простите, сеньо­ра. — Он быстро взглянул на Норму единственным гла­зом и вновь опустил голову. — Дела мои, сеньоры, из рук вон плохи, денег совсем нет, вот я и взялся за щетку и гуталин... Я за всю свою жизнь ни одного башмака не почистил. Я пока еще не навострился, но клянусь вам, что скоро эти туфельки засверкают, как золото. Правду вам говорю. Такие славные зеленые туфли, та­кие хорошенькие. А если вам что не понравится, по­дайте мне хоть сколько-нибудь и отпустите на все че­тыре стороны.

Норма рассеянно слушала этот простоватый хрип­лый голос. Рот ее слегка приоткрылся, над верхней гу­бой выступили капельки пота. Она неподвижно смотре­ла на его затылок, туда, где завитки смоляных волос плотно прижимала закрывающая глаз черная повязка. Она вновь почувствовала, как легкий холодок пробежал по внутренней поверхности ее плотно сжатых бедер.

— Не спешите, — сказала она, — у вас все отлично получается, и у нас много времени.

Она попросила Рибаса, чтобы он наполнил ей бо­кал, а Мирея вновь заговорила о Жоане Маресе и его го­ловокружительном падении на дно жизни.

— Учитывая столь пылкую любовь, — рассуждала Мирея, — трудно представить, как ему удалось исчез­нуть из жизни Нормы, так и не попытавшись ни разу даже увидеть ее.

— Он пробовал, когда-то давно, в самом начале, но я не хотела с ним видеться, — ответила Норма. — Пого­ворим о чем-нибудь другом. Кстати, Мирея, если ты как-нибудь зайдешь за мной в офис, мы сможем вмес­те пообедать. Как ты на это смотришь?

— Честно говоря, я до сих пор не представляю, где этот твой офис находится.

— Будьте добры, сеньора, — пробормотал чистиль­щик — Потерпите минутку...

Он снял с ноги Нормы туфлю и, чтобы не пачкать больше ее чулок, принялся чистить туфлю на весу, сжав ее в руке. Никто не обратил на него внимания. Однако ловкости эта маленькая хитрость ему не прибавила. Норма поставила разутую ногу на упор и размяла паль­цы. Марес видел, как просвечивает сквозь матовый чу­лок красный лак на ногтях. Он различил крошечный, словно детский, ноготок мизинца, смутно розовею­щий сквозь черный шелк. Эта деталь потрясла Мареса. В его памяти немедленно ожили воспоминания об их уютных семейных вечерах, ценить которые он тогда еще не умел, и ему захотелось покорно положить голо­ву на колени Нормы и заплакать.