XXIII «Тщеславные амбиции, совершенное невежество и небрежность»

Пока Галилей, которому, как упоминалось выше, запрещалось покидать свою комнату, ждал результатов первого слушания, уже вторая команда, составленная из трех богословов, заново, вдоль и поперек, изучала «Диалоги». Меньше чем через неделю эти консультанты Святой Инквизиции, двое из которых служили в комиссии по проверке книг в сентябре прошлого года, представили свои заключения; и хотя заключения эти были разного объема и составлены в разных выражениях, но все трое пришли к заключению, что книга беззастенчиво защищает Коперника.

«Нет ни малейших сомнений, что Галилей проповедует в письменном виде движение Земли, - утверждал иезуит Мельхиор Инхофер. - Вся его книга говорит сама за себя. Никто не может учить будущие поколения и тех, кто находится далеко, иначе как в письменной форме… и он пишет по-итальянски, конечно, не для иностранцев или других ученых мужей, но, прежде всего, чтобы сообщить взгляды сии простым людям, в сознании которых ошибки легко укореняются»[61].

Инхофер не только составил самое длинное из трех осуждающее заключение, но и воспринял «Диалоги» как личное оскорбление. «Если бы Галилей нападал на отдельного мыслителя за его неадекватные аргументы в пользу неподвижности Земли, мы могли бы сделать из его текста благоприятные выводы, - говорит Инхофер, - но, поскольку он объявляет войну вообще всем и считает интеллектуальными карликами всех, кто не пифагореец и не коперникианец, становится ясно, что у него на уме».

Галилей заявил, что якобы не ведал о самом строгом и жестком предупреждении. Теперь консультанты утверждали, что он нарушил даже самую мягкую интерпретацию снисходительного порицания - как это и было на самом деле. Хотя «Диалоги» получили разрешение на публикацию, они все равно отдавали ересью, и трибунал Инквизиции должен был до конца месяца попытаться найти приемлемое решение, что же делать с автором.

28 апреля спокойный отдых папы в Кастель-Гандольфо, где Урбан уединился со своим племянником, кардиналом Франческо Барберини, нарушило послание генерал-инквизитора Винченцо Макулано да Фиренцуола. И хотя именно папа инициировал суд над Галилеем, кардинал Барберини, как один из десяти судей-инквизиторов, предпринимал все мыслимые усилия, чтобы защитить своего бывшего наставника и товарища по Академии-деи-Линчеи от гнева дяди Урбана. Вероятно, кардинал Барберини предполагал, что события развернутся именно так, как докладывал теперь генерал-инквизитор, й убедил Святую Конгрегацию дать ему позволение во внесудебном порядке общаться с Галилеем.

«Чтобы не терять времени, - писал кардиналу Барберини генерал-инквизитор, - я вчера имел с Галилеем беседу после обеда, и, после неоднократного обмена мнениями, я отстоял свою позицию, благодаря милости Божией: я дал Галилею увидеть, что он совершенно заблуждается и что в книге своей зашел слишком далеко»[62].

Генерал-инквизитор, доминиканский монах, как и отец Риккарди, однако в отличие от него получивший образование военного инженера, отлично понимал преимущества коперникианского взгляда на мир. Более того, он лично предпочитал отделять строение Вселенной от размышлений о Священном Писании. Но в частных беседах один на один этот человек убеждал Галилея покаяться, чтобы тихо уладить дело с наименьшими потерями, так, чтобы обе стороны смогли сохранить лицо.

«Таким образом, трибунал сохранит свою репутацию и сможет проявить милосердие к осужденному, - завершал генерал-инквизитор свой отчет кардиналу Барберини. - Как бы все ни повернулось, Галилей осознает проявленную к нему благожелательность, и все другие будут удовлетворены, а это и является наиболее желательным исходом, который только может последовать».

В субботу, в последний день апреля, Галилей снова был вызван в палаты Инквизиции для второго слушания2.

За предшествующие дни одиноких размышлений (как объяснял сам Галилей в ходе допросов, и это отражено в протоколе заседания) ему случилось в полном объеме перечитать «Диалоги», чего он не делал на протяжении последних трех лет. Он дал понять, что нечто, вызвавшее возражения и протесты, проникло в книгу случайно, вопреки его собственным убеждениям, словно скатилось с пера.

«И в силу того, что я так долго не перечитывал “Диалоги”, - пояснял ученый, - все это предстало передо мной как совершенно новое сочинение другого автора. Я добровольно признаю, что в некоторых местах мысли мои действительно представлены в такой форме, что читатель, не осведомленный о моей первоначальной цели, имеет все основания полагать, что аргументы, представленные в пользу ошибочной точки зрения, которые я намеревался опровергнуть, были выражены так, что могут быть восприняты, скорее, как неоспоримые».

В качестве иллюстрации Галилей указал на свои любимые теории - аргументы в поддержку учения Коперника, связанные с солнечными пятнами и приливами, - и признал, что они поданы слишком убедительно, хотя на самом деле якобы вовсе и не являются доказательствами. Он высказал предположение, что поддался «естественному самодовольству, которое испытывает каждый человек к собственным искусным построениям, когда может показать себя более умелым и изобретательным, чем большинство людей», даже если это и явные заблуждения, в пользу которых он подбирает остроумные и правдоподобные аргументы.

«Моя ошибка, следовательно, была - и я признаюсь в ней - того рода, что рождается из тщеславных амбиций, совершенного невежества и небрежности»

Когда ученого отпустили, он, как показывают записи, покинул помещение для допросов, сделав именно это заявление, но вскоре снова заглянул в дверь и попросил позволения продемонстрировать свою добрую веру, к чему он теперь совершенно готов: «И у меня есть самая благоприятная возможность для этого, поскольку я вижу, что в уже опубликованной работе собеседники завершают беседы заявлением о своем желании продолжить дискуссию, обсудив кое-какие проблемы Природы, не затрагивавшиеся ранее. Если мне дадут возможность добавить в свое сочинение еще один или два “дня”, я обещаю пересмотреть аргументы в пользу названного мнения, которое является ложным и было осуждено, и отказаться от них так убедительно, как это только мне удастся с помощью Божьей. И потому я молю трибунал Святой Инквизиции помочь мне в этом добром намерении и позволить осуществить его».

Этим предложением Галилей, очевидно, надеялся спасти «Диалоги» от запрета.

Выслушав эту горячую мольбу, генерал-инквизитор вернул Галилея в Тосканское посольство, принимая во внимание боли, вызванные артритом, которые мучили старика больше обычного.

«Страшно иметь дело с инквизицией, - заметил посол Никколини, вновь встречая Галилея на вилле Медичи. - Бедняга вернулся скорее мертвым, чем живым»[63].

Трибунал все еще не принял решения о судьбе Галилея, и, без сомнения, во власти инквизиторов было предать его пыткам или тюремному заключению. Однако пока ученый все-таки оставался на свободе, в связи с чем он не замедлил связаться с друзьями и родными и успокоить их.

Достославнейший и возлюбленный господин отец! Радость, принесенная мне Вашим последним, полным любви письмом, была так велика, а перемена, которую она произвела во мне, столь значительна, что оказала влияние на мои чувства, и я с удовольствием перечитывала сие письмо снова и снова другим монахиням, пока все они не смогли присоединиться ко мне и порадоваться новостям о Вашем триумфальном успехе, после чего у меня началась ужасная головная боль, которая длилась с четырнадцатого часа утра и до самой ночи, такого со мной еще никогда не бывало.

Я сообщаю Вам сию деталь не затем, чтобы упрекнуть Вас за мои малые страдания, но чтобы Вы поняли, как тяжело Ваши дела лежали у меня на сердце, наполняя ею тревогой, и показав действие, второе они на меня производили; действие, которое, однако же, дочерняя привязанность может и должна производить во всех родных, как и во мне, и я хочу похвалиться, что сие дает мне большие силы, равно уж и ставит меня впереди многих дочерей в любви и почтении, которые я питаю к моему дорогому отцу , ибо ясно вижу, что он, со своей стороны, превосходит большинство отцов в любви ко мне как к дочери. Вот и все, что я хотела сказать.