В предисловии Галилей писал:
«Когда я слушаю столь высокомерное брюзжание, моему возмущению нет границ. Будучи прекрасно осведомлен о благоразумной осторожности, я решил открыто предстать на сцене мирового театра как свидетель печальной истины. В то время я находился в Риме; я не только был принят наиболее влиятельными прелатами Двора, но и заслужил их похвалы; однако еще до публикации эдикта я получил по этому поводу некоторые предупреждения. В силу этого я предлагаю вниманию читателей настоящую работу, чтобы показать иным нациям, что в Италии, в особенности в Риме, не меньше понимают в данном вопросе, чем это могут вообразить проживающие по ту сторону Альп буквоеды. Собрав все рассуждения, имеющие прямое отношение к системе Коперника, я заявляю, что все они были предварительно показаны римским цензорам, и те увидели в них не только догмы, направленные на спасение души, но и потрясающие открытия, просвещающие ум».
День первый начинается сразу с главного: персонажи уже собрались, и их разговор немедленно обращается к сути дела. Дискуссии этого дня проводят разграничительные линии между взглядами на мир Аристотеля/Птолемея и Коперника. Для этого Симплицио излагает аристотелевскую идею, что Земля принципиально отличается от всех небесных тел - она состоит из сложного сочетания элементов, а не из чистого эфира, как остальные. Сальвиати, как и сам Галилей, пытается найти для Земли место на небесах. А Сагредо щедро наделяет Землю - «отходы Вселенной, сток для всех нечистот» - уникальной силой, дарованной ей феноменальной способностью к переменам: «Со своей стороны, я полагаю, что Земля является весьма благородной и достойной восхищения именно благодаря различным переменам, изменениям, смене поколений и всему тому, что непрерывно происходит на ней. Если бы, не будучи объектом изменений, она превратилась в обширную песчаную пустыню или в горы яшмы или в момент широкого разлива все воды на ней застыли и она стала бы гигантским обледенелым шаром, на котором ничего бы не рождалось, ничего бы не менялось, я назвал бы ее бесполезным комком, присутствующим во Вселенной, избегающим деятельности, в некотором роде излишним и, по сути, не существующим».
Сальвиати прерывает его, приводя свидетельство, полученное с помощью телескопа их «друга», - что Солнце тоже подвержено переменам, так как пятна на нем распадаются и возникают, перемещаются по его поверхности и двигаются по окружности. Он высказывает предположение, что Луна тоже может быть изменчивой, как и все звезды - неподвижные или блуждающие, в равной мере, - просто эти перемены трудно выявить. Неизменность, которую Аристотель рассматривал как признак совершенства, здесь растворяется в простой нехватке информации.
Завершая свое рассуждение на данную тему, хозяин дома Сагредо говорит:
«Чем глубже я задумываюсь о тщеславии общественного мнения, тем более глупым и легковесным его нахожу. Разве можно вообразить большую тупость, чем то, что некоторые камни, серебро и золото называют “драгоценными”, а Землю и почву как таковую - “основой”? Люди, которые так поступают, должны помнить, что, если бы почвы было так же мало, как и драгоценных камней и металлов, каждый принц стремился бы отдать пригоршни алмазов и рубинов, груды золота за достаточное количество земли, в котором можно вырастить куст жасмина в горшке или посадить семя апельсина и наблюдать, как оно дает побеги, а потом и прекрасные листья, изящные, нежные цветы и, наконец, замечательные плоды. Именно недостаток и избыток заставляют вульгарных людей считать вещи драгоценными или не имеющими цены; они называют алмаз прекрасным, потому что он напоминает чистотой воду, но не променяют один камень на десять баррелей воды. Те, кто так превозносит несокрушимость, неизменность и тому подобное, полагаю, рассуждают именно таким образом из-за огромного желания продлить жизнь и из страха собственной смерти. Эти личности не понимают, что, если бы человек был бессмертным, они сами никогда не родились бы на свет. Эти люди действительно заслуживают того, чтобы Медуза Горгона превратила их в статуи из яшмы или из алмазов, тем самым придав им большее совершенство, чем то, коим они обладают».
Болезнь прервала работу Галилея над «Диалогами» в марте 1625 г. Однако, несмотря на скорое выздоровление, он не вернулся к книге сразу, как только обрел силы. Гвидуччи, его бывший ученик и соавтор по исследованию комет, написал Галилею из Рима, что некая анонимная «благочестивая особа» подала в Святую Инквизицию жалобу на «Оценщика» на основании того, что в книге якобы принижается роль Святого причастия. В «Оценщике» Галилей комментировал его природу - как причастие разделяется на малые части, теряющие внешнее сходство с общим, знакомым объектом. Эта философия ставила под вопрос единство хлеба, подаваемого во время литургии в качестве тела Христова, и вина, служившего кровью Христовой. В качестве предостережения Гвидуччи советовал Галилею придержать на время «Ответ Иньоли», так как в нем содержались неприкрытые похвалы Копернику. И Галилей на всякий случай также приостановил работу над «Диалогами».
Ветка апельсинового дерева.
Кислый апельсин ( Citrus Aurantium ), 1993 г.
Джессика Черепнин. Из частной коллекции, Бриджменская искусствоведческая библиотека
Он посвятил себя другим интересовавшим его занятиям, а также исполнению официальных обязанностей придворного философа при великом герцоге, который вызвал Галилея для оценки схем и машин, предлагаемых Тосканскому двору различными изобретателями, Среди этих изобретений были водяной насос поразительной эффективности и принципиально новый способ помола зерна. Ознакомившись с опытными моделями, Галилей написал вежливые, но не оставляющие никакой надежды ответы изобретателям, объясняя тем бесплодность их идей с точки зрения основных принципов механики.
«Не могу отрицать, что я был восхищен и одновременно смущен, когда в присутствии великого герцога и других князей и благородных господ Вы представили модель своей машины, поистине хитроумного устройства, - начинает Галилей критический анализ вышеупомянутого водяного насоса. - А поскольку я уже давно сформулировал идею, подтвержденную многочисленными экспериментами, что Природа не может быть превзойдена и обманута искусством, - добавляет он чуть ниже, - я собрал воедино все соображения и принял решение зафиксировать их на бумаге и сообщить Вам, чтобы в случае практического успеха Вашего поистине хитроумного изобретения, а также большой машины того же типа я смог бы заслужить Ваше прощение, а через Вас - и прощение других людей»[48].
В тот же период, в 1625 году, Галилей составлял также критический анализ математических идей, имеющих отношение к динамике речного потока, рефракции света, ускорения тел при падении и природы бесконечно малых точек, изложенных в письмах корреспондентов из Пизы, Милана, Генуи, Рима и Болоньи.
В свободное время Галилей занимался работами в саду, где предавался удовольствию взращивания апельсинов, о котором он так увлеченно писал в трактате, а также лимонов и шартрезских цитронов (сладких лимонов) в больших керамических горшках. Галилей регулярно посылал лучшие цитроны сестре Марии Челесте, которая выбирала из них семена, замачивала корки, сушила их и услащала, чтобы изготовить из них его любимые лакомства. Однако перед Рождеством 1625 г., когда не удалось сделать достойное угощение из присланных отцом плодов, Мария Челесте отправила ему другие подарки, которые, как она надеялась, должны были его порадовать.
Достославнейший и возлюбленный господин отец! Что касается цитронов, которые Вы направили мне, чтобы приготовить сладости, я сумела обработать лишь ту малую часть, что высылаю Вам сейчас, потому что, боюсь, плоды были недостаточно свежими для приготовления и не могли достичь идеального состояния, которое бы удовлетворило меня, так что в конечном счете все получилось не очень хорошо. Вместе с этим я посылаю Вам две запеченные груши по случаю праздника. Но чтобы предоставить Вам особый дар, прилагаю розу, которая, являясь совершенно необычной для такого холодного времени года, должна быть Вами тепло принята. Сверх того, вместе с розой Вы сможете получить и колючки, которые представляют собой напоминание о жесточайших страданиях нашего Господа, и зеленые листья, символизирующие надежду, которую мы питаем (благодаря этим святым страстям), на вознаграждение, ожидающее нас после краткой и темной зимы настоящей жизни, когда мы наконец войдем в свет и счастье вечной весны Небес, дарованных нам благословенным Господом по милости Его.
