Федерико прочитал статью, опубликованную в одном католическом журнале, где говорилось, что туринская плащаница представляет собой единственную фотографию, сделанную без фотоаппарата. Лик Иисуса был отпечатан на ткани при помощи света, что две тысячи лет назад предвосхитило появление еще одного способа непорочного воспроизведения образов. Таким образом фотография приравнивалась к чуду, причем чуду, не осуждаемому, а полностью принимаемому христианской религией.
В доме Винченцо, против ожидания, атмосфера была более чем дружеской, и старый актер вел себя, как подобает гостеприимному хозяину. Коломбина, в свою очередь, встретила Антонио слишком жаркими и чувственными объятиями. Но Федерико, к его удивлению, это нисколько не разозлило и не покоробило, а по-своему повеселило. Эта женщина по-прежнему была ему небезразлична. Он не мог бы сказать, что влюблен в нее, но и утверждать, что ему до нее нет никакого дела, было бы тоже неверно. Ее поступки вызывали сложную, неоднозначную реакцию, которую он, впрочем, давно перестал анализировать. Антонио, настоящий космополит, сразу стал в этом доме своим и вел себя за обедом как настоящий итальянец. Он громко говорил, много жестикулировал и выпил все вино, поставленное хозяевами на стол. Смерть англичанина была всеми забыта. В некотором роде это застолье стало поминками по нему. Федерико было немного не по себе от такого веселья, которое, на его взгляд, выходило за рамки приличий. В какой-то момент он не выдержал и вмешался в оживленный разговор:
– Я так понимаю, что нам предстоит приятная прогулка на кладбище. Похоже, это не может нас всех не радовать, и недавнее несчастье, по-видимому, касается только меня одного.
– Что это на тебя нашло? – спросила Коломбина таким тоном, словно ее действительно удивил упрек в словах Федерико. – Нет нужды преувеличивать значение темы смерти. Лишь люди, слабые духом и неразумные, придают ей сакральное значение и боятся ее больше всего на свете.
Оставшаяся часть обеда прошла в непринужденной беседе все на те же темы – кино, фотография, волшебный фонарь. В голове Федерико перемешались свои мысли и слова собеседников. Он то и дело посматривал на мексиканца, который вел себя куда более экспрессивно, чем во время их обычных дружеских встреч. В путешествиях Антонио всегда был главной движущей силой. Именно он выбирал маршруты поездок, в основном в такие места, куда нормальный человек ни за что бы по доброй воле не сунулся. Так, именно по его выбору в списке мест, где можно было занятно провести время, и оказался остров Гаити.
Когда друзья сидели за столиком ресторана где-нибудь на краю света, мексиканец привносил в обычный ужин какую-то особую атмосферу: ему ничего не стоило попросить приготовить блюдо, отсутствующее в меню, или же потребовать вино, которое хозяин заведения припрятывал для разных знаменитостей и почетных гостей. Именно так, ярко и эффектно, выглядел Антонио перед друзьями и посторонними, но лишь во время путешествий. Дома он жил совершенно иной жизнью. Возвращаясь в дом отца, он превращался в другого человека и воспринимал себя как безжизненный ледяной метеорит, который можно заметить лишь в самый мощный телескоп, и то на фоне сверкающей, привлекающей всеобщее внимание звезды.
Коломбина смеялась больше обычного и не забывала подливать вино в опустевшие бокалы. Старый Винченцо обошелся без экстравагантных выходок вроде тех, какие позволил себе накануне вечером. Говорил он взвешенно и тщательно подбирал слова, чтобы быть правильно понятым. Он напоминал старого профессора или коллекционера-нумизмата. Разговор перешел на тему древних мифов, лицо Антонио раскраснелось, глаза заблестели. Камера работала все быстрее, и актеры не успевали за задаваемым ею темпом. У Федерико закружилась голова, как если бы из камина вдруг повалил невидимый, но плотный и удушливый дым, словно в огонь бросили горсть сухих лепестков дурманящего цветка.
Судя по всему, Антонио захмелел больше обычного, и у него стал заплетаться язык. Федерико предложил прогуляться с ним до ванной комнаты, но предложение было отвергнуто мексиканцем с негодованием. Он гордо заверил, что чувствует себя великолепно и нет необходимости ломать комедию и делать вид, будто ему нужно выйти и привести себя в порядок. В свою очередь он выдвинул встречное обвинение, назвав Федерико святошей и попеняв ему за католическое воспитание, едва не сделавшее из нормального парня монаха.
– Ну уж извини, – обиженно возразил профессор Канали, – вы, мексиканцы, между прочим, тоже католики. Ты небось воспитывался не менее строго, чем я, а уж кто как сумел раскрепоститься – это личное дело каждого.
Антонио в ответ лишь усмехнулся и не стал вступать в дискуссию. У него было гораздо более важное дело – он пожирал глазами бледное напудренное лицо дочери Винченцо. Андреа закурила сигарету и выпустила колечко дыма. Мексиканец стал пытаться поймать его в воздухе руками. Федерико отказывался верить в происходящее. Всякий раз, входя в дом двух безумцев, он был уверен, что знает, кто он такой и чего хочет от других, но через некоторое время все обязательно вставало с ног на голову. И все же такого он даже представить себе не мог: Коломбина – всего лишь похотливая «садовница», а ее отец – старый сводник. Ничего себе спектакль, подумал он. От этих двух фигляров, конечно, можно было ждать чего угодно, но Антонио? Впрочем, сейчас его гораздо больше волновало, какая роль уготована в новом фарсе ему самому.
– Вдова Марка тоже актриса, как и ты. Так ты с ней знакома или нет? – Этот вопрос профессор задал девушке, не рассчитывая услышать честный или хотя бы вразумительный ответ. В этот момент ему просто хотелось сбить с толку разыгравшуюся Андреа и теряющего голову Антонио.
Не отвечая Федерико, Коломбина сбросила туфли и босиком прошла к камину, чтобы подкинуть дров в огонь. Затем села на одну из больших мягких подушек, лежавших на полу у камина. В эту минуту она выглядела просто роскошно. Было три часа дня, и она эффектно разыграла послеобеденную сонливость. Ей даже якобы стало душно, и она расстегнула несколько пуговиц на блузке. Антонио явно был готов наброситься на нее прямо здесь, в гостиной. Винченцо, сидевший в противоположном углу зала, тоже стал демонстративно позевывать и, чтобы не уснуть, время от времени зачитывал вслух какой-нибудь эпизод из последних дней Габриэле д'Аннунцио. Его никто не слушал. Федерико, вне себя от злости, не сводил взгляда с Коломбины, наслаждаясь при этом сознанием своего полного поражения перед лицом этого бычка-производителя, в жилах которого текла ацтекская кровь.
Андреа взяла мексиканца за руку и повела по длинному коридору с восьмью дверями. Антонио даже не пытался скрыть то желание, которое возбуждало в нем тело «садовницы», и готов был обхватить ее обеими руками, как цепляется черенком за ветку дерева только что распустившийся листок. Она погладила его по голове и игриво отодвинулась, соблюдая условности ритуала ухаживания и завоевания. Бог Чууэниль распахнул небесные врата, чтобы на землю обрушились ветры ярости и трусости.
Федерико, не зная, что делать, вскочил со стула и зачем-то подбежал к Винченцо, но тот лишь посмотрел на него и сказал:
– Не злись, у свободы есть свои издержки. В том числе возможность вносить в нашу жизнь самые неожиданные изменения.
«Старый идиот», – подумал Канали, только сейчас почувствовав, насколько глубокие раны нанесли ему пережитые в этот день предательства. Антонио, тот самый друг, за которого он так боялся, готов затащить в постель единственную женщину, совершившую настоящую гормональную революцию в теле Федерико. Похоже что ему в этой пьесе была уготована роль смирившегося со статусом рогоносца доктора Грациано. Что ж, оставалось лишь вытерпеть этот удар ножом в спину, сжать зубы и задушить в себе гордость и достоинство. Ничто в жизни уже не могло сравниться по ценности с возможностью продолжать поиски и обрести наконец этот проклятый череп, который однажды они купили в порыве безумства в жалкой лачуге старухи Лурдель.
