— И вы его наняли?

— И я его нанял.

Она испытующе смотрела на Филиппа добрые полминуты.

— У вас должны быть очень веские причины плыть на Менорку.

— Так же, как у вас, мадам.

Воцарилась тишина. Мадам сидела, вперив взгляд перед собой. Между тем в голове у Филиппа, у которого и без того предметов для размышления было более чем достаточно, вихрем кружились мысли. Как ему следует вести себя на новом, еще более удивительном этапе их приключений? Должен ли он отказать ей, если она попросит взять ее на борт «Аиста»? Имеет ли он право брать женщину туда, где бушует революция? И какие — какие у нее могут быть причины плыть на Менорку? Иными словами — кто она такая? Он разглядывал ее очень пристально, словно надеясь таким образом получить ответ на свои вопросы. Она заметила это, покраснела и слегка подвинулась на диване. Филипп, который раньше не отдавал себе отчет в нескромности своих взглядов, смутился и, желая скрыть смущение, отвернулся к окну. Так как за окном не оказалось ничего интересного, взгляд Филиппа переместился на стол, который стоял рядом, и то, что он увидел в следующую секунду, заставило его издать глухой возглас удивления. На столе стояла фотография кабинетного формата, без рамки; на ней был изображен мужчина, и именно его лицо заставило Филиппа вскрикнуть.

Повинуясь первому импульсу, он повернулся к своей загадочной спутнице и, указав на портрет, спросил с улыбкой:

— Мадам, это мсье Жак?

Она вздрогнула, внезапно отвлеченная от своих мыслей, и сердито посмотрела на Филиппа:

— Жак? Что за глупости. Вы полагаете, что я держу на столе фотографию своего шофера? Это мой брат Мишель.

Однако Филипп не хуже ее знал, что человек на фотографии не был мсье Жаком, потому что, как только увидел этот снимок, узнал и модель. Его вопрос был только маленькой — маленькой попыткой подловить эту загадочную молодую особу. И — о чудо! Она попалась в ловушку! Наконец-то она хоть чем-то себя выдала!

Итак, на фотографии изображен ее брат.

Но так же верно, как то, что Филипп находился в этой комнате, было верно и то, что на фотографии был изображен человек с Лионского вокзала! Человек, который караулил ее отъезд, но не узнал ее в гриме и имя которого Филипп пытался вспомнить на протяжении последних двух суток. Так значит, этот человек — ее брат.

Брат… И его имя Мишель…

Но где в таком случае Филипп мог видеть этого Мишеля? Потому что то, что он узнал человека на фотографии, было также верно, как и то, что ему доводилось видеть сам оригинал.

Мишель… Но где же?..

Вдруг, к неописуемому удивлению хозяйки, Филипп Колин совершил прыжок, который мог бы сделать честь дикому индейцу, но не профессору. Эврика! Эврика! Он вспомнил! Он вспомнил, кто этот Мишель! Вспомнил, где и когда его видел!

Гамбург, январская ночь 1909 года!.. Ночное кафе «Павильон де Нюи»!..

Но если Мишель, чей портрет красовался на ее письменном столе, — тот самый немного сумасшедший господин, которого Филипп встретил в Гамбурге в 1909 году и с которым у Филиппа вышло одно чудесное приключение, имевшее для него итогом сказочное вознаграждение, — если этот Мишель ее брат, то кто же она сама?

Внезапная мысль, осенившая Филиппа Колина, заставила его прервать индейские прыжки так же внезапно, как он их начал; губы, которые уже готовы были издать невольный крик, сомкнулись; потрясенный своим открытием, он молча опустился на стул и почтительно взглянул на свою спутницу.

Его странные цирковые телодвижения вывели ее из задумчивости, и теперь она глядела на него с большим беспокойством. Филипп взял себя в руки и быстро проговорил:

— Простите, мадам… сильные рези в позвоночнике… Должно быть, простыл… Прошу меня простить.

— И часто у вас случаются такие рези?

— Нет. Очень редко. Когда они начались, я как раз собирался задать вам один вопрос.

— Какой вопрос?

— Готовы ли вы и впредь доверяться заботе профессора Пелотарда? Если вы не передумали плыть на Менорку, могу ли я сказать вам, что яхта и все, что я имею, находится в вашем распоряжении?

Ее лицо просияло, как летнее небо, и улыбнулось Филиппу с благодарностью.

— Вы… слишком любезны. Слишком, — проговорила она. — Я не смела… Я боялась быть для вас обузой…

— Мадам, вы делаете мне слишком много комплиментов. Мне бы следовало немедленно запретить вам ехать вместе со мной, и на то есть три причины.

— Какие же?

— Во-первых, на Менорке революция, и женщине…

— Революция на Менорке! Мне приходилось видеть и более серьезные революции…

Она осеклась, но Филипп, сделав свое открытие, охотно ей в этом верил и потому продолжал:

— Во-вторых, ночью будет ужасная погода.

— Это нестрашно. Я привычна к морю.

— И в-третьих, на борту мы будем не одни.

Она впервые встревожилась.

— Не одни? Я думала, вы монополист, вы же сами сказали?

— Именно так, но час назад меня разыскали два господина, которые имеют на Менорке такие же неотложные дела, как и я. Они попросили, чтобы я взял их на борт. А поскольку я не так беспощаден, как иные трестовые магнаты, я согласился.

— И кто же эти господа?

— Граф Пунта-Эрмоса и его друг, сеньор Эстебан. Они едут спасать свой бизнес. Впрочем, очень скоро вы с ними познакомитесь.

— Каким образом?

— Я пригласил их на обед, и если вы не имеете ничего против…

Она рассмеялась.

— Вы самый любезный трестовый магнат, о котором мне только доводилось слышать! Но правильно ли я поняла вас? Мы едем сегодня вечером?

— Вечером, в половине одиннадцатого, мадам.

— И молчите! Ведь я должна сложить вещи и одеться к обеду!

Кому-нибудь другому могло бы показаться странным, что мадам, получив приглашение ехать на Менорку, пришла в такое прекрасное расположение духа! Однако Филипп Колин не находил в этом ничего странного и, возвращаясь в свою комнату, насвистывал, как канарейка.

Потому что теперь он знал не только то, кем была его загадочная спутница, но также и то, зачем она плывет на Менорку!

Спустившись через десять минут в холл, он нашел там графа Пунта-Эрмоса и сеньора Эстебана. Улыбаясь, он подошел к ним, граф поднялся ему навстречу.

К своему удивлению, Филипп только сейчас заметил, что тот хромает.

— Могу я поговорить с вами, профессор?

— Это доставит мне большое удовольствие.

Они отошли в сторону, а сеньор Эстебан остался сидеть в кресле.

— Когда я расскажу вам, что у меня на сердце, вы решите, что моей наглости нет пределов.

Филипп поднял брови:

— Я не понимаю вас, но уверен в противоположном.

— Дело в том, что сегодня капитан Дюпон не прогадал, отвергнув наше предложение и оставив в силе ваши договоренности. Его добродетель будет вознаграждена.

— Каким же образом?

— Мы бы не смогли с ним расплатиться.

Филипп уставился на графа, желая убедиться, что это шутка. Но граф был серьезен. Слабая улыбка, которая виднелась на его губах, скорее выражала просьбу о прощении.

— Мне кажется, вы меня не поняли, — спокойно проговорил граф. — Мы бы не смогли расплатиться с капитаном Дюпоном — по крайней мере, сейчас. Возможно, на Менорке.

— Возможно?

— Все зависит от того, что мятежники оставили от моего имущества…

Граф Пунта-Эрмоса внезапно умолк и мельком взглянул на Филиппа, желая узнать, какое действие произвели его слова. Но в лице Филиппа ничто не говорило о том, что в словах графа он видит что-то странное. Тогда, пожав плечами, граф продолжил:

— Что ж, то же самое я должен сказать и вам. Я не имел мужества признаться в этом час назад; я думал поступить так, как поступают некоторые пассажиры, плывущие в Америку: подняться на борт и потом предоставить вам вышвырнуть меня в море, если вам это будет угодно. Но когда вы пригласили нас на обед, у меня проснулась совесть…

При этих словах Филипп почувствовал внезапную симпатию к этому большому господину и рассмеялся так искренне, как не смеялся уже давно; тот, в свою очередь, глядел на него, подняв брови и комично скривив губы.