Я решил написать тебе письмо о том, что случилось со мной относительно моего тела. Все силы покинули мои члены совершенно, так что ни одним из них я не мог действовать; по некоторой счастливой случайности язык и умственные способности остались целыми, то ли потому, что были самыми дорогими для меня, то ли потому, что они наиболее божественны. Я уже давно хотел, чтобы ты пришел ко мне; но если ты придешь даже и теперь, ты сделаешь хорошо. Ведь, как я знаю, ты станешь во главе моих дел и как следует позаботишься о делах школы.

(1) Думаю, что в течение всего времени было ясно мое расположение и что я всегда проявлял большую заботу по отношению к вам не из-за чего другого, чем как из стремления ко всепрекрасному. Я думаю, что справедливо, чтобы те поистине хорошие и делающие такие дела люди получили соответствующую славу; то, что у больного сохранились главнейшие части тела, голова и все, что к ней принадлежит, это хорошо, а об остальных приложи соответствующую заботу вместе с врачами, да и сам смотри, что им нужно. Казалось бы, что человеку приятному следовало бы отличаться силой, решительностью и быстротой.

(2) Ведь я, как ты знаешь, предан Платону, из-за него я предпочел и ваш город, и пребывание в Академии и все время вел себя безупречно, насколько мог, приспособляясь к его характеру. Когда он в силу случившегося (судьбы) удалился от общения с нами в здешнем мире, мы, чтя его, совершили все полагающееся и публично, и в нашем кругу, и мы разошлись в разные стороны по собственному выбору, как каждому было угодно. (3) Я лично всегда по своей природе в высшей степени был склонен к спокойствию и безделью, и вот я решил, насколько возможно, провести жизнь, не подчиняясь никому. И я философствовал, стараясь, насколько возможно, быть полезным себе и другим. Следует об этом открыто заявить, так как я таков, как говорю, особенно при том, что, если бог поможет, это легко. Будь здоров!

(1) Я решил написать письма, одно более серьезное, другое — чтобы читать его в обычной домашней обстановке; ведь я подумал, что, по-видимому, бывают неподходящие времена для получения написанного; порой иной из нас бывает серьезным, а бывает склонным к шуткам и веселости, а порой попросту радуется возможности говорить свободно. Прежде всего я радуюсь за сиракузян, что они перестали боровка называть Вакхом, быка — землепашцем, кошелек — копьем, а месяц — рождающим плоды, потому что в течение его рождается плод. А на дарах, предназначенных в Дельфы, надписано было мудрое слово, к которому, услыхав, по-видимому, Аполлон отнесся как отец, и, увидев колесницу на ипподроме, двигавшуюся сама собой, но, как мне кажется, явившись, сам пожелал, чтобы он прекратил появляться сюда с такими зрелищами. Итак, правильно считать боголюбивыми любителей прекрасного. Я лично не указываю тебе на письмо, которое ты написал мне, говоря, что я обязан был позаботиться обо всем этом деле и не оставлять без внимания, и сказал, что я хорошо делаю, если и сам не отказываюсь от трудностей и хлопот. Конечно, другой, вспомнив тотчас об этом теперь, послал к тебе письмо, предлагая выполнить, и я, выбрав момент, пошлю тебе. Я очень дорого бы дал за возможность посмотреть, сохранил ли ты свой прежний облик или мы лицезрели бы теперь тебя исполненным важности и гордости, потому что о тебе ведут разговоры все мальчишки на дорогах и Поликсен, сидя у себя на перевозах, и все пастухи в горах. Что это — мальчишество, вызывающее удивление? Конечно, нет. Но теперь ты покажешь… удерживая несправедливость, откуда действительно происходит все прекрасное. Ты украсишь и Академию, так что слава ее была…

У меня вырастут руки и ноги больше, чем у Гериона. Пришлите оттуда Филистиана и другого кого, чтобы как только возможно увеличить мою силу. Пошли мне одну…..узнав от Марида и Эхекрата об окружающих Дионисия: очень интересно было бы услыхать о них, о свите мужа, рожденного от ложа Аполлона. Напиши о ком-нибудь из тамошних, частным образом или по государственной линии или также пришедших откуда-то и собирающихся вместе. Знай, что много окажется готовых вместе хлопотать при нынешних условиях, если тебе кажется все с моей стороны выполненным как следует. У нас дела идут приблизительно так же, как и у вас, живущих там. Будь здоров!

Хочу и я тебе шутливо сказать откровенно несколько слов, так как и ты по отношению ко мне так поступил. Говорю тебе если это лучше выражения «радоваться», хотя это и не так: ведь это не та радость и наслаждение, каким пользуются Ластения с Хрисиппом, который является виновником похода в Сицилию и собирается иметь рук и ног больше Гериона, даже больше Бриарея; если к тебе приедет врач Филистион и все остальное относительно «хлебопашца», в отношении которого ты, хоть и мудрый, печально ошибся, будто это я так его назвал, хотя от тебя, живущего в самой печени Эллады, думаю, ничего не должно было бы укрыться. Я буду рад за афинян, если им не придется простого софиста называть мудрецом, а тех, кто враждебен богам и друзьям покойников, почитать и не удивляться обману, ожидая услышать учение о прекрасном, и не смотреть на ту повозку, в которой ты выезжаешь. И то, что ты не уезжаешь, так чтобы повергнуть в гнев соседей, и не показываешь мудрости сатиров, которую некогда в Италии на симпосионах у меня ты любил представлять, ни того, что все является деревом, но нечто другое — смоковница, мирра и лавр, чем так гордятся эти трижды несчастные. Я уже прихожу от этого в восхищение и вижу, как хорошо, справедливо и прекрасно сделало божество. Вы же, Поликсен со товарищи, старые бабы и пастухи, пишите мне о ваших сборищах. Я думаю, они крайне интересны. Особенно в отношении мужа, рожденного от ложа Кекропса, которому ты (лишенный ног?) доставил удовольствие не как отцу, но чтобы те не мог посещать священные места, и из-за болезней… чтобы ты воздерживался с легкостью дома писать послания из-за столь любезно тобой презираемого серебра, из-за которого и вы все, льстя, станете за ним ухаживать. Относительно же (собрания) пословиц и сравнений, которыми вы так восхищаетесь, вот что я хочу сказать. Говорят, что какие-то ионяне, прибыв в Лакедемон, совершили что-то несогласное с местными законами; эфоры и геронты были сильно уязвлены и арестовали их. Захваченные очень боялись, когда их ввели на площадь, лакедемоняне же громко объявили, так велели эфоры, что бывают враги еще более скверные, и с того времени все знают, что это значит, что мы квиты. Если ты и во всем другом сохранишь благоразумие, я вместе с тобой буду сохранять здравомыслие.

Все это Адраст получил от Клиния. Мне же кажется, нам не следует все это бросать первому попавшемуся столько времени хранимое в себе ради нас самих. Это я говорю не из высокомерия (и озорства). Напротив, я думаю, что в надлежащее время они могут принести пользу молодому и сдержанному человеку, неоцененные же они принесут вред тому, который отнесся к ним презрительно, так как, по его мнению, стоит заниматься философией из-за ее диалектической ловкости, в жизнь же его чувств, в его нравственные принципы они еще не вкоренились; так же тот, кто исполнен оракулов и всяких предсказаний по внутренностям животных, всяких сновидений, пред всеми дрожит, и такой человек будет всегда мучиться более земными заботами. Тот же, кто поставит себя в отношении всего этого надлежащим образом, в душе своей более проникнется божественным. Ты мой сотоварищ на пути философии, поэтому мне нечего тебе сказать более, чем то, что я тебя приветствую. Будь здоров!