«Чтобы подавить восстание, требовались большое войско и сильный полководец, которому можно было бы доверить такое дело без опасения, и Веспасиан оказался избран как человек испытанного усердия и нимало не опасный по скромности своего рода и имени. И вот, получив вдобавок к местным войскам два легиона, восемь отрядов конницы, десять когорт и взяв с собой старшего сына одного из легатов, он явился в Иудею и тотчас расположил к себе и соседние провинции: в лагерях он быстро навел порядок, а в первых же сражениях показал такую отвагу, что при осаде одной крепости был сам ранен камнем в колено, а в щит его вонзилось несколько стрел». [269]
Поддержка действий римских войск в Иудее в соседних провинциях приняла крайне жестокие формы в отношении местных многочисленных иудейских общин. Греческое и эллинизированное население обрушилось на иудеев как на лютых врагов:
«Повсюду людей этого племени безжалостно, словно врагов, избивало население каждого города; в городах можно было видеть груды непогребенных тел, трупы стариков и детей, брошенные вместе, трупы женщин, совершенно ничем не прикрытые. В каждом округе полно несказанных бедствий; будущее грозило большим, чем ежедневные злодеяния…Так поступали с иудеями» [270]
Самым подробным образом трагические события тех лет в Иудее и соседних с ней областях описал в своем труде «Иудейская война» непосредственный ее участник, сначала враг римлян, потом их союзник и римский историк Иосиф Флавий:
«В начальный период Иудейской войны Иосиф был одним из видных военачальников повстанцев и причинил немало неприятностей римлянам. После взятия войсками Веспасиана города Иоталаты римляне усиленно разыскивали Иосифа, потому что были ожесточены против него, и полководец их очень хотел взять его в плен, считая это крайне важным делом для успеха в войне». [271]
Но Иосифу удалось скрыться и он два дня укрывался в пещере, покуда не был выдан одной женщиной, бывшей в том же убежище, что и Иосиф, и сорок знатных людей с ним. Веспасиан прислал к пещере двух воинских трибунов Павлина и Галликна, предложивших Иосифу сдаться в обмен на обещание безопасности. В пещере произошла бурная сцена. Сначала Иосиф встретил посланцев римлян с недоверием. Но когда Веспасиан прислал третьего переговорщика, трибуна Никанора, ранее знакомого с Иосифом, тот решился сдаться на милость победителя. Однако соратники Иосифа, сочтя его изменником, готовы были убить его, а сами после этого намеревались покончить жизнь самоубийством, дабы не попасть в плен к римлянам. Иосиф являл чудеса красноречия, но не сумел убедить укрывавшихся с ним в пещере в правоте своего выбора. Решено было всем покончить с собой по жребию: первый, кто его вытягивал, должен был погибнуть от руки второго. По счастливой случайности Иосиф остался последним еще с одним иудеем, которого ему удалось все же уговорить сдаться римлянам.
Когда Иосифа доставили к римскому военачальнику, то Веспасиан приказал охранять его со всей тщательностью, намереваясь вскоре отправить пленного к Нерону.
«Когда же Иосиф услышал об этом, он сказал, что хочет поговорить с Веспасианом наедине. И когда тот удалил всех, кроме сына своего Тита и двух друзей, Иосиф сказал: «Ты считаешь, Веспасиан, что просто захватил Иосифа в плен, а между тем я прихожу к тебе вестником великих судеб. И не будь я послан богом, то сумел бы последовать закону иудеев и умереть, как подобает полководцу. Ты хочешь послать меня к Нерону? Для чего? Словно долго удержатся на престоле преемники Нерона! Ты, Веспасиан, будешь цезарем и императором, ты и этот твой сын. Еще крепче закуй меня теперь и охраняй как свою собственность — ведь ты, цезарь, не только надо мной владыка, но и над землей, и морем, и над всем родом человеческим. А я попрошу: тщательнее стереги меня, чтобы наказать, если я попусту ссылаюсь на волю бога». Вначале Веспасиан, казалось, не поверил его словам, думая, что Иосиф пустился на хитрость ради спасения своей жизни. Но понемногу он проникался доверием, ибо сам бог пробудил в нем мысль о владычестве и еще до этого указывал другими предзнаменованиями, что к нему перейдет скипетр». [272]
Если бы Веспасиан действительно услышал подобное пророчество, то судьба пленного Иосифа могла бы стать печальной. Нерон потому-то и вручил ему командование над легионами в Иудейской войне, что считал его человеком для себя неопасным «в силу скромности своего рода и имени», что четко сказал Светоний в уже приводимом нами рассказе о назначении Веспасиана на Восток. Доблестный Флавий прекрасно знал о судьбах тех, кого Нерон считал опасными для себя людьми. О том, что время пребывания Нерона у власти стремительно тает, Веспасиан пока не догадывался, иначе речь об отправке к нему плененного иудейского военачальника вообще бы не шла. А поскольку власть Нерона существует, то пророчество Иосифа Веспасиану — опаснейшая крамола, могущая стоить тому, кому посулили верховную власть, жизни. А судьба Корбулона и братьев Скрибониев, о чем не мог не знать Веспасиан, недвусмысленно говорила, что военные успехи при этом для Нерона никак не выглядят смягчающим обстоятельством. Наличие же еще и двух друзей при таком опасном разговоре грозило совсем уже гибельными последствиями — удачливый доноситель мог оказаться на месте низвергнутого командующего, а цена дружбы… Заговор Пизона хорошо показал, чего она стоила. Несомненно, чудесное предсказание Иосифа должно отнести к так называемым пророчествам после события. Писал-то Иосиф Флавий свой труд во время правления династии Флавиев, когда пророчество высшей власти ее основателю, опирающееся на божественную волю, было как нельзя кстати. В такой форме изложения пророчества Иосиф Флавий для своего времени неодинок. Оно напоминает так называемые «Сибиллинские пророчества» — собрание иудейских и иудеохристианских пророчеств, в которых уже свершившееся упоминается в будущем времени.
Яркий пример такового, как раз к Нерону и Веспасиану относящийся, — «Четвертое иудейское пророчество времен Флавиев»:
«И тогда из Италии, как беглец, прибежит великий царь, который однажды решится на кровавое убийство матери и многих других, ведомый злым роком. За трон Рима многие оросят кровью землю, после того, как он убежит в парфянскую страну. Но в Сирию придет римский правитель, который подожжет иерусалимский храм, а с ним придет много человекоубийц, великая страна иудеев погибнет».
Здесь в виде предсказания сообщается уже о прошедших событиях: гражданской войне в Риме, появлении лже-Нерона в Парфии, сожжении храма Соломона в Иерусалиме при взятии этого города Титом, сыном Веспасиана.
Итак, Веспасиан успешно вел Иудейскую войну по повелению Нерона, но дождаться конца ее, падения Иерусалима и замирения мятежной провинции Нерону не было суждено.
Глава VIII
Рим ропщет, Греция рукоплещет
Нерон никогда не стеснял себя в расходах. Не зря ведь Плиний Старший подчеркивал постоянную готовность Нерона к предоставлению золота и серебра. [273]Светоний дополняет эту характеристику:
«Для денег и богатств он единственным применением считал мотовство: людей расчетливых называл он грязными скрягами, а беспутных расточителей — молодцами со вкусом, умеющими пожить. В своем дяде Гае больше всего хвалил он и восхищался тем, как сумел он за малое время промотать огромное наследство Тиберия». [274]
Короче, щедрость Нерона не знала границ. Если бы это касалось первостепенных по значению статей расходов государства, его, конечно, можно было бы пожурить за чрезмерную расточительность и недостаточную бережливость, оговорив, что проистекали они, правда, из благороднейших побуждений принцепса израсходовать эти средства во благо Рима и римского народа. Временами, кстати, так и было на самом деле. Стремительное восстановление Рима после пожара, причем в лучшем виде, нежели он был до него, только этим и объясняется: выделялось столько средств, сколько требовалось без учета, каково это вынести государственным финансам. Но были и другие расходы, которые никак не могли вызвать общественного одобрения и быть хоть как-то оправданы какими-либо государственными интересами. Здесь и Золотой дворец, и безумные расходы на прием Тиридата, и несметные траты на прорытие великолепно задуманных, но так и непрорытых каналов. Хуже того, широкую известность получили его щедрейшие дары людям, которых в Риме едва ли кто почитал достойными:
