— Мы попали сюда случайно, — сказал Добранский. — Уж в этом-то будь уверен…

— Слушайте! — сказал Янек.

Ветер трепал деревья у них над головами.

— Леса тоже попали сюда случайно, — продолжал Добранский. — Но они веками копили мужество и терпение. Отчего же их не хватает людям?

— Я ненавижу снег.

— Ты несправедлив. — Добранский подбросил в костер пару веток, и сырая древесина зашипела, как сердитая кошка. — Ты несправедлив к нашему другу. — Он вытащил из-под гимнастерки толстую тетрадь. — Не устал?

— Так устал, что даже спать не могу. Читай.

— Рассказ называется: «Добрый снег». Действие происходит…

— Под Сталинградом.

Добранский засмеялся.

— Твоя взяла.

И он начал читать.

Они слышат, как в лесу воет волк. Нескончаемая жалоба, особенно ненавистная в этой оцепеневшей ночи.

«Подыхает от холода, — думает солдат Йодль. — Как мы…»

Сорок градусов ниже нуля. Вчера вечером в русских снегах заблудился патруль, и в крови восьмерых человек, похоже, начался ледоход. Сержант Штрассер отвечает на жалобу волка проклятием. Рядовой Грюневальд с благодарностью подставляет лицо его зловонному дыханию: как-никак тепло.

— Волки! — непроизвольно выкрикивает хриплым голосом капрал Либлинг.

«Русские волки, — думает рядовой Грюневальд. — Русские — как этот сковывающий конечности холод, как этот пытающийся засыпать тебя снег, как эти бескрайние, безлюдные просторы».

Он давно хотел побывать в России. Милая, романтическая страна с тысячами саней, несущихся по белым дорогам под серебристый перезвон колокольчиков. Беспокойная страна, стремящаяся утопить свою широкую душу в бесконечно печальной музыке, звуки которой повествуют о недолгом и быстро подавленном мятеже или о бьющем через край, но никогда не утоляемом желании, страна, где живут одними лишь мечтами; где величие человека измеряется возвышенностью его снов и где реальность считается низменной, незначительной вещью, которую терпят с равнодушным презрением. Рядовой Грюневальд многое знал о России. Царь и тройка, Кремль и «очи черные», Пушкин, икра, Советы, водка… эти слова всегда поражали его воображение, всегда будили в его сердце странный отзвук, непреодолимое и смутное желание. «Может, во мне течет русская кровь?» — с горячностью думает он.

Сорок градусов ниже нуля. «Что я здесь делаю?» — беспокойно спрашивает себя рядовой Венигер. Он сидит на снегу, расставив ноги, напряженный и негодующий. Его седые усы жалобно обвисли.

— Брр… — дрожит рядом с ним рядовой Вольтке.

— Ад — белого цвета! — внезапно делает открытие студент Карминкель. — Никакого пламени, одни вечные снега. Души грешников мерзнут в ледяной бане. А у Сатаны седая борода, он говорит по-русски и похож на Деда-Мороза…

Патруль — всего лишь горстка измученных пленников, сгрудившихся во враждебной ночи.

«Главное — не рассеиваться, — думает сержант Штрассер. — Командующий наверняка выслал на наши поиски лыжников».

В лесу волк снова подает голос — отчаянное, краткое тявканье.

— Это кто? — спрашивает рядовой второго класса Шатц.

По правде говоря, в немецкой армии никто не называет его по имени. Его товарищи и даже командиры говорят просто «дебил». Иногда какая-нибудь сердобольная душа скажет: «Этот бедный дебил». И все сразу понимают, о ком речь.

— Красная Шапочка! — раздраженно бормочет рядовой Йодль. — Заблудилась в лесу и плачет. Боится большого злого волка.

Штрассер начинает в сердцах ругаться. Ругается он долго, чтобы растормошитъ себя, чтобы напускным гневом разогнать кровь в жилах, стряхнуть неумолимо охватывающее его оцепенение.

«Нет, это голос русской зимы, — благодушно думает рядовой Грюневальд, — русского леса и степей. Голос бесконечной ночи, короткого и тусклого дня, похожего на вспышку сознания между двумя снами. Голос бескрайней земли и широких, как моря, рек…»

Его немощные и слабые мысли текут медленно, с трудом, словно бы сами бредут по пояс в снегу.

«Что я здесь делаю?» — снова спрашивает себя рядовой Венигер.

Эта фраза вертится у него в голове, как сумасшедшая пластинка на сломанном фонографе.

«Меня зовут Венигер, Карл Венигер. Моя профессия — бакалейщик. Мой магазин — на Гартенвег, 22, во Франкфурте-на-Майне. Я никогда не любил путешествовать. У меня трое детей. Старший уже ходит в школу. Скажите на милость, что я здесь делаю?»

— Брр… брр… брр… — убедительно дрожит рядом с ним рядовой Вольтке.

Его взор погас. Он почти ничего не чувствует. Он давным-давно испытал все виды страданий, которые способны были вынести его органы чувств. Его нервы омертвели. Тело одеревенело. Его можно почистить, как картошку. Он ничего не почувствует. Ни одна мысль больше не проложит путь по снегу, которым ему засыпало голову. Ведь голова его набита снегом. Он не может сказать, как снег туда попал, но факт остается фактом: снег там. Целые сугробы. Когда-нибудь рядовой Вольтке очень этому удивится, но в своем нынешнем состоянии он не способен удивляться и вообще на что-либо реагировать. Его мозг замерз под снежными сугробами. И только зубы все еще живут и машинально двигаются, без остановки издавая этот неприятный звук: «Брр… брр…»

В лесу слышится волчий вой, и от него ночь становится еще непрогляднее, мороз — еще лютее, а студент Карминкель уже не в силах разобраться, отчего холодеет у него сердце — от снега или от этого отчаянного воя, словно бы заранее оплакивающего неминуемое поражение и тщетность любых попыток спастись и правящего роковую тризну по людским надеждам.

«Красная Шапочка? — думает рядовой второго класса Вольтке. Это имя ему что-то напоминает… но что именно? — Это ребенок! — неожиданно вспоминает он. — Маленькая девочка… Я слышал о ней… еще в детстве! Наверное, она давным-давно заблудилась в лесу…»

— Сержант! — восклицает он. — Разрешите мне пойти поискать ее?

— Дебил! — уныло бормочет Штрассер.

Но добрый солдат Шатц к этому привык. Он поднимается, пытается собрать свои безжизненные конечности и встать по стойке «смирно», как положено по уставу, и говорит:

— Сержант, в «Учебнике завоевателя» сказано, что добрый немецкий солдат обязан проявлять заботу о маленьких детях, дабы снискать уважение и преданность жителей завоеванной страны!

«У него еще есть силы говорить! — думает сержант Штрассер с восхищением. — У него еще есть силы бросаться громкими фразами, тогда как мне, сержанту Штрассеру, кавалеру Железного креста, хочется выть! Может быть, он один останется в живых? Может, завтра он предстанет перед командующим, вытянется по стойке „смирно“ и скажет: „Рядовой второго класса Шатц. Имею честь доложить вам, что патруль в количестве восьми человек под командованием сержанта Штрассера заблудился и умер от холода. Я — единственный, оставшийся в живых“.»

— Сидеть! — орет он.

Вдруг он слышит чей-то храп и резко оборачивается: рядовой Йодль спит, уткнувшись лицом в снег.

— Разбудить его!

Никто не шелохнулся. Люди превратились в восемь неподвижных точек в необъятном белом безмолвии. Штрассер начинает трясти рядового Йодля, бить его по лицу и растирать — не столько чтобы согреть его, сколько чтобы согреться самому. Наконец рядовой Йодль раскрывает мутные глаза:

— Девушка! — бормочет он. — Красивая русская девушка!

Долгими одинокими ночами он не раз клялся себе, что, в случае легкой победы, будет заниматься любовью со всеми русскими девушками подряд. Но в этой безлюдной стране он так ни одной и не встретил. И вот теперь, когда он, наконец, нашел теплое милое создание, сержант Штрассер пытается его отнять,

— Она моя! — вопит рядовой Йодль.

Он отбивается. Двое мужчин борются. Их движения причудливы, замедленны, словно они дерутся под водой.

«Что я здесь делаю? — снова спрашивает себя рядовой Венигер. — По профессии я бакалейщик. Торгую деликатесами, солью и перцем. Я не торгую снегом!»

— Брр… брр… брр… — слабо стучат зубы рядового Вольтке.

Вдруг рядовой Грюневальд перестает ощущать свое тело. Он больше не может отличить его от снега, на котором сидит, — так, словно бы его плоть и снег, этот добрый русский снег, полностью перемешались и превратились в единое, бесконечно холодное вещество.