— Он так хорошо играет, — часто рассказывал он Зосе, вздыхая. — Я так люблю музыку…

— Больше, чем меня?

Он целовал ее.

— Нет.

На следующее утро Зося куда-то исчезла и вернулась только к вечеру с сияющим лицом.

— У меня подарок для тебя.

— Какой?

— Тебе понравится.

Она засмеялась.

— Закрой глаза.

Он повиновался. Вначале он услышал скрип и ужасный треск, а потом хриплый, вульгарный голос завыл:

Czy pani Maria

Jest grzechu warta… [51]

Треск непрерывно сменялся скрипом и воем.

— Музыка! — с гордостью сказала Зося. — Для тебя!

Он раскрыл глаза. Она улыбалась, радуясь тому, что доставила ему удовольствие.

— Янкель нашел ее у одного еврея в лесу…

Янеку хотелось наброситься на фонограф и разбить пластинку… Но он сдержался. Не хотел огорчать Зосю. Он молча терпел.

— Красиво, правда?

Она снова завела фонограф.

Czy pani Maria…

Он осторожно остановил аппарат. Потом взял револьвер и засунул его под гимнастерку. Он сказал:

— Идем.

Она встала. Ни о чем не спрашивая, она пошла за ним. Они вышли из землянки. На лес опустились сумерки, воздух был неподвижным и ледяным, снег хрустел под ногами. Они не разговаривали. Только один раз она спросила:

— Мы идем в Вильно?

— Да.

Они добрались до города ночью. Улицы были пустынны. Янек пересек двор, поднялся по лестнице… Зося шла за ним. Она держала его за руку, крепко сжимая ее…

— Слушай.

Из-за двери слышались звуки рояля. Янек вынул из кармана револьвер. Зося сказала только:

— Это опасно.

Он постучал в дверь. Музыка умолкла. Зашаркали старые туфли, в замке повернулся ключ, и дверь отворилась. Человек держал в руке лампу с желтым абажуром. Янек одну секунду смотрел на рисовые поля, пагоды и черных птиц… Затем перевел ненавидящий взгляд на лицо человека. Пожилой седеющий мужчина. У него был длинный, красный нос с прицепленными к нему никелевыми очками, грозившими вот-вот упасть. Он смотрел на Янека поверх очков, слегка склонив голову набок. На нем был старый выцветший халат зеленого цвета, на шее — толстое кашне. Похоже, он был простужен. Он говорил по-польски с сильным акцентом:

— Что вы…

Его взгляд остановился на револьвере. Он поднял руку и поправил очки на носу. Ни испуга, ни удивления. Он широко раскрыл дверь и сказал:

— Входите.

Зося закрыла за собой дверь. Старик чихнул и шумно высморкался. Вздохнул и сказал:

— Бедные дети!

Янек крепко сжимал револьвер в руке. Он не боялся. Он знал, что старик его не разжалобит. Он вспоминал панну Ядвигу… Его не разжалобить.

— Деньги у меня в куртке. Ты пришел вовремя, сынок. Я только что получил свое капитанское жалованье. — Он засмеялся. — Оно твое.

Янек посмотрел на пагоды, рисовые поля и птиц на желтом абажуре… У него сжалось сердце.

— Я никому не скажу, — дружески произнес старик. — Я не хочу, чтобы тебя расстреляли, сынок. Они и так многих расстреливают.

Он вынул бумажник из кармана куртки и протянул его. Янек не взял. Человек остолбенел.

— Может, ты голоден? На кухне есть…

— Я не голоден.

Человек побледнел, как полотно. Он сказал хрипловатым голосом:

— Понимаю. Ты жил здесь раньше? Понимаю. Но я тут ни при чем. Мне дали эту квартиру, я ничего не требовал. Конечно, я доволен, из-за рояля. Но я не выгонял отсюда твоих родителей, сынок.

Лампа дрожала у него в руке. Пагоды, птицы и рисовые поля блуждали по стенам огромными тенями.

— Может быть, их убили? Я не знал. Я бы не взял эту квартиру…

— Играйте! — приказал Янек.

Человек не понял.

— Идите к роялю и играйте!

Человек поставил лампу на рояль и сел. Руки у него дрожали.

— Что же мне сыграть? У меня здесь есть Шуберт…

— Играйте.

Человек заиграл. Но его руки слишком сильно дрожали.

— Играйте лучше! — закричал Янек.

— Опусти револьвер, сынок. Не очень-то приятно чувствовать его у себя за спиной.

Он принялся играть. Он играл хорошо. «Да, — с грустью подумал Янек, — он умеет играть». Он взял Зосю за руку.

— Слушай. Вот это музыка.

Зося прижалась к нему.

— Теперь Шопена, — сказал Янек.

…Когда он вернулся на землю, то увидел, что человек стоит возле рояля и смотрит на него.

— Я мог бы разоружить тебя, сынок. Ты забылся.

Янек нахмурил брови.

— Уходи, — сказал он Зосе.

— А ты?

— Я останусь здесь, чтобы он не позвал…

— Я никого не позову, — сказал человек.

— Иди. Не бойся. Встретимся в лесу.

Она повиновалась.

— Хочешь, чтобы я тебе еще поиграл? — спросил немец.

— Да.

Старик сыграл Моцарта. Он играл около часа, по памяти. Закончив, спросил:

— Ты очень любишь музыку?

— Да.

— Ты можешь приходить сюда часто. Тебе нечего бояться. Я буду счастлив играть для тебя, сынок. Хочешь поужинать со мной?

— Нет.

— Как хочешь. Меня зовут Шредер, Аугустус Шредер. В мирное время я делал музыкальные игрушки. — Он вздохнул. — Я очень люблю свои музыкальные игрушки. Больше, чем людей. А еще я очень люблю детей. Я не люблю войну. Но мой сын, которому столько же лет, сколько тебе, очень любит войну… — Он пожал плечами. — Мне нужно было уехать или потерять своего ребенка. Но я служу интендантом, и у меня даже нет винтовки. Мы могли бы подружиться, сынок.

— Нет, — сказал Янек. Он запнулся. — Но я еще вернусь.

— Я с радостью поиграю для тебя.

Янек ушел. Зося ждала его в землянке.

— Я так боялась за тебя!

— Ну как? — спросил Янек. — Красиво, правда?

Она опустила голову с виноватым видом. Внезапно она расплакалась.

— Зося!

Она громко рыдала, как побитый ребенок.

— Зося! — взмолился он. — Зосенька… Что с тобой?

— Некрасиво, — рыдала она. — Совсем, совсем некрасиво!

— Зося…

Он обнял ее. Прижал к груди.

— Ты больше не любишь меня!

— Нет, я люблю тебя, люблю… Не плачь, Зосенька!

— Ты любишь свою музыку больше, чем меня… Господи! Как я несчастна!

Он не знал, что ответить. Он прижимал ее к себе. Он гладил ей волосы. И повторял:

— Зося, Зосенька.

Янек несколько раз приходил к Аугустусу Шредеру. Тайком, стыдясь самого себя: он мучился так, словно бы совершал предательство. Поначалу он все время был начеку, сжимал в кармане револьвер и подозрительно следил за движениями немца. Но Аугустус Шредер сумел внушить ему доверие. Он показал Янеку фотографию сына: молодого человека с угрюмым лицом, в гитлеровской форме.

— Он твоего возраста, — сказал он печально. — Но не любит музыки. Ему не нравятся мои игрушки.

Игрушки он тоже показал: фигурки гномов и немецких бюргеров прошлого, изготовленные с большим мастерством.

— Я смастерил почти всех персонажей сказок Гофмана и братьев Гримм, — пояснил он с детской гордостью. — Я люблю прошлое… Я люблю Германию флейтистов и дудочников, ночных колпаков и нюхальщиков табака, длиннополых сюртуков и белых париков… — Он улыбнулся. — В те времена людоеды жили только в сказках, они были славными малыми и никого не ели; больше всего на свете любили свои домашние тапочки, трубку у камина, кружку пива да добрую партию в шахматы…

В каждую игрушку был встроен механизм: достаточно было нажать на кнопку, и фигурка оживала, совершая поклон или балетное па под ясные звуки мелодичного аккорда.

— Я никогда не делал оловянных солдатиков, даже для сына, — говорил Аугустус Шредер.

Он садился за рояль и играл. Больше всего он любил Lieder [52]и играл их восхитительно. Янек чувствовал, что эти мелодии как нельзя лучше выражали душу старика, его мечты, его былую любовь… Он с наслаждением слушал эту нежную и печальную музыку. Однажды он спросил:

— Вы правда немец?

— Да. И побольше этих… — Он махнул рукой на окно: по улице с грохотом проезжали танки. — Я — последний немец.