Отец захлопнул за собой дверь и рассеянно кивнул мне головой. Пожалуй, я похож на него — тот же высокий рост, та же сухощавость, те же темно-рыжие волосы, которые, как живые островки среди седины, еще сохранились у него на голове. Но у меня вместо его внушительного, с высокой спинкой носа и сильных, как у пианиста, рук с широкими ладонями было что-то от матери, менее мужественное.
Безразличие его приветствия было просто слабым отблеском того непривычного недовольства, с которым он сегодня смотрел вокруг, словно приглядываясь к миру. Казалось, сюда зашел чужой человек, жизнь которого была мне непонятна. Его распорядок дня, только в воскресное утро позволявший понежиться в постели, был крайне суров: невзирая на погоду, ровно в десять — поход в деревню, чтобы «посмотреть, что к чему» (хотя, смотри не смотри, в деревне ничего нового не увидишь, во всяком случае, нашим с ним глазом горожанина), покупка в лавке за углом пачки сигарет «Пикадилли» и газеты «Таймс» (которую старик домой не приносил), посещение чайной «Лакомка», где выпивалась чашка кофе с шоколадным бисквитом и прочитывалась от корки до корки газета, а затем ровно в полдень — визит в «Королевскую рать», там полагалось заказать две порции легкого эля «Кураж», поломать голову над кроссвордом и поболтать со «старыми хрычами», хотя о чем шла речь, понять было трудно. Во всяком случае, мне этого сделать не удалось, когда как-то тихим утром, случайно, я сопровождал его на прогулке. Ровно в час пятнадцать — возвращение в «Зеленого человека», холодный ленч у себя в комнате, послеполуденный сон, затем снова кроссворд до победного конца или попытка окончательно его добить, и чтение детективов в газетных приложениях, которые я привозил ему из Ройстона или Больдока. Где-то между шестью и шестью тридцатью — здесь Дозволялась маленькая вольность — он появлялся в гостиной, подготовившись принять до обеда первую из двух порций виски и, как я могу предположить, настроившись на беседу, потому что он никогда ничего с собой не приносил, даже кроссвордов. Но и Джойс, и Эми, и я были заняты своими делами, более важными для нас, чем болтовня со стариком, и он опять просил прислать ему вечернюю газету, как сегодня вечером, или просто глазел на стены. Когда я изредка к нему заглядывал и находил его в таком состоянии, мне становилось не по себе: я не мог заставить его читать, усадить за расшифровку акростихов, приказать учить латынь, делать чертежи механизмов, а он сам, по его собственному выражению, скорее бы нафаршировал череп кабачками вместо мозгов, чем стал бы смотреть телевизор.
Сейчас он оглядывал столовую еще более хмуро, чем обычно, стараясь, вероятно, понять, что же в окружающей обстановке вызывает у него самые неприятные ощущения. Его взгляд упал на обеденный стол, и он обвел его глазами.
— Гости, — сказал он тоном, далеким от доброжелательности.
— Да, у нас Джек и Даяна Мейбари. Фактически они уже…
— Знаю, знаю, ты говорил мне утром. Петух да и только, правда? Оригинальничает. Все эти его замашки — «я самый ответственный и квалифицированный главный практикующий врач в нашей проклятой округе, я лучший друг всех и каждого, что ни возьми — все я». Знаешь, Морис, что-то он мне не по душе. Самому хотелось бы относиться к нему иначе, ведь ничего, кроме добра, я от него не видел, как от врача, конечно. Здесь его ни в чем нельзя упрекнуть. Но как человека я его все-таки недолюбливаю. Уже одно то, как он обращается с женой. Знаешь, чувств между ними нет и в помине. Да это и понятно. Что за манеры у этой дамочки — уставится на вас, как на чудо-юдо, будто вам чего-то не хватает, не то ноги, не то руки. Ладно, в моем возрасте на другое отношение трудно надеяться, но она ведет себя так со всеми. Конечно, ей нельзя отказать в привлекательности. А ты-то, случаем, не?..
— Нет, — сказал я, почувствовав острое желание выпить. — Ничего подобного.
— Вижу я, как ты на нее смотришь. Ты ведь дрянной мальчишка, Морис.
— Смотрю себе и смотрю, без всякой дурной мысли.
— Кто бы говорил, скверный ты мальчишка. Хочешь мой совет — не прикасайся к ней ни в коем случае. Из-за этой стервозы ты можешь нарваться на такие неприятности, которых она просто не стоит. Женщина не только в постели может пригодиться. Как раз вспомнил — я собирался поговорить с тобой о Джойс. Она несчастна, Морис. О, я вовсе не хочу сказать, что она вызывает жалость, ничего подобного, она с головой окунулась в хозяйство — тебе очень повезло в этом. Но счастливой ее все-таки назвать нельзя. Думается мне, она считает, что ты бы никогда на ней не женился, если бы не нужна была мать для маленькой Эми. И здесь не все ладно, потому что ты бросил дочь на ее руки вместо того, чтобы помочь и заняться девочкой вместе с нею. Она молодая женщина, Морис. Я знаю, что у тебя дел по горло и человек ты добросовестный. Но это не оправдание. Вот хоть сегодня утром. Какой-то дурень закатил скандал из-за того, что Магдалена плеснула капельку чаю ему в мармелад, вот и вся беда, черт побери. Джойс уладила дело, а потом сказала мне…
Он замолк, когда его ухо, в ту же секунду, что и мое, уловило стук наружной двери, ведущей в жилую часть дома. Затем, услышав знакомые голоса, он поднялся со стула возле стола, чтобы, как только откроется дверь, быть на ногах.
— Потом доскажу, — шепнул он.
Чета Мейбари вместе с Джойс вошла в столовую. Я направился к буфету посмотреть, достаточно ли вина к обеду, и заметил, что Даяна последовала за мной. Джек, как всегда, проявлял к отцу легкую снисходительность, так как, по его мнению, неразумно ожидать, чтобы в семьдесят девять лет человек сохранил безупречную физическую форму. Джойс осталась с ними.
— Итак, Морис, — то ли спросила, то ли констатировала Даяна, умудрившись превратить пару слов в образцовый пример сверхъестественно точного произношения. Уже одним только тоном она давала понять, что без всяких усилий сумеет поднять вас на такой уровень, где пустая болтовня станет просто неуместной.
— Да, Даяна.
— Морис… вы не возражаете, если я задам вам вопрос?
В этих словах, как в миниатюре, предстала вся Даяна — любуйтесь. У меня возникло искушение ответить — и ответ был бы недалек от истины:
— Возражаю, клянусь богом, если вы, действительно, хотите узнать слишком много.
Но я заметил, что вместо ответа уставился в глубокий вырез ее змеино-зеленого платья, который тоже демонстрировал Даяну — любуйтесь, — и промычал что-то нечленораздельное.
— Морис… почему у вас всегда такой вид, будто за вами гонятся? Почему вы чувствуете себя таким затравленным?
Она говорила так четко, словно помогала мне вести счет ее слов.
— Я? Затравленный? Что вы имеете в виду? По-моему, никто за мной не гонится.
— Тогда почему у вас такой вид, будто все время вы ищете от чего-то спасения?
— Спасения? Но от чего? Если от подоходного налога, векселей, которым подходит срок в будущем месяце, от приближающейся старости и тому подобных вещей, то мы все…
— От чего вы хотите избавиться?
Снова стараясь сдержаться, чтобы не ответить резкостью, я посмотрел через ее плечо — такое гладкое и загорелое. Джек и отец говорили оба одновременно, а Джойс старалась выслушать каждого. Понизив голос, я произнес:
— Скажу вам в другой раз. Например, завтра во второй половине дня. Буду ждать вас за поворотом в половине четвертого.
— Морис…
— Да? — почти процедил я сквозь зубы.
— Морис, почему вы так невероятно настойчивы? Что вам от меня нужно?
Я почувствовал, как из кожи на груди выступила капля пота.
— Причина моей настойчивости в том, чего я от вас добиваюсь, и если вы не догадываетесь, что же это такое, могу в ближайшее время все показать наглядно. Так придете туда завтра?
Именно в этот момент Джойс позвала к столу.
— Давайте начинать? Вы все, должно быть, очень проголодались, обо мне и говорить нечего.
Не скрывая торжества, что представился случай не отвечать на мой вопрос якобы на законных основаниях, Даяна отошла. Я откупорил пинту «Вортингтон Вайт Шилд» для отца, захватил одну из бутылок «Батард Монтраше» 1961 года, которую официант открыл полчаса назад, и пошел за ней. За пять минут наше завтрашнее свидание после полудня стало почти невероятным, потому что Даяна заняла чрезвычайно выгодную позицию, позволяющую отразить мой наскок, не вызывая ненависти за несостоявшуюся встречу. С другой стороны, следуя собственной логике, она могла отправиться к условленному месту, чтобы удостовериться в моем отсутствии и вывести меня, образцово «честного парня», на чистую воду, а затем обрушиться с вопросами на тему: «Почему вы такой непостоянный и почему вы такой самоуверенный?» — хотя сам-то я полагаю, что только из-за собственной неуверенности мне пришлось бы хорошенько попотеть после таких наладок. Для Даяны зайти так далеко и отправиться на свидание означало бы только одно — она не сомневается, хотя и не отдает себе отчета, что и я тоже пойду до конца. Следовательно, мне бы не мешало отступить. Но я все-таки не откажусь от своих намерений.
