— Должно быть, дела ваши приносят вам большое удовлетворение?

— О да. Очень большое, в некотором смысле. Однако дела все продолжаются и продолжаются. И чуть ли не все они теперь превратились в мой долг. А я все еще думаю о вещах, которые слишком поздно делать. Я не обязан ими заниматься, но меня к ним неудержимо влечет. Радикальные перемены. Вы даже не представляете, как меня терзает искушение изменить все физические законы, или начать работу над чем-нибудь нематериальным, или просто ввести в игру новые правила. А что, если всего-навсего устроить пустяковое столкновение в космосе или взять да швырнуть на арену цирка на Пикадилли живого динозавра — одного-единственного? Трудно сопротивляться соблазну.

— А может, стоит просто облегчить людям жизнь?

— Боюсь, это тупиковый путь. Он слишком ненадежен и чреват опасностями. Я не возьму на себя смелость в открытую идти Этим путем. Некоторые из ваших друзей уже сами многое поняли. Например, ваш приятель Мильтон, — молодой человек кивнул на книжные полки. — Он уловил, в чем суть творчества и каковы правила игры, и так далее и тому подобное. Но ни разу на него не снизошло озарение, чтобы понять, кто такой Сатана, вернее, чьей ипостасью он является. Хотя, если бы он догадался, мне пришлось бы вмешаться.

Я бросил на него взгляд, и меня опять поразила его бледность.

— Да-да… — Уголки его губ снова поползли вниз. — Сердечный приступ, возможно. Или паралич. Что-нибудь в этом роде.

— У вас, должно быть, есть про запас и менее жестокие средства воздействия?

— Ну, что ж… Признаюсь, имеются определенные методы, которыми пользуешься, когда человек проявляет свободу воли. Это всем осложняет жизнь. Понимаю, но другого выхода нет. И все-таки остается огромное количество людей, которые едва ли управляемы. Однако мне пора. Я и так засиделся, потворствуя собственным слабостям. Но позвольте дать вам один совет. Не пренебрегайте церковью. О, я не призываю вас ходить на проповеди этого патентованного идиота Сонненшайна, который превращает меня в какого-то провинциального Мао Цзэдуна. Но не забывайте, он служитель церкви и поэтому владеет методологией. Вы поймете, что я имею в виду, когда подойдет время. Помните, это вам говорит тот, кто, безусловно, знает больше вашего, какими бы недостатками вы его ни наделяли. А теперь, в благодарность за гостеприимство и за виски, разрешаю задать мне один вопрос. Хотите немного подумать?

— Нет. Есть ли жизнь после смерти?

Он нахмурился и прочистил горло.

— Полагаю, ничего, заслуживающего названия «жизнь», нет. И ничего, похожего на земное бытие, — тоже, вашему воображению тот мир недоступен, и мне не удастся его описать. Но я всегда буду с вами, пока все это длится.

— А разве оно не будет длиться вечно?

— Это уже другой вопрос, но неважно. Не знаю — вот мой ответ. Поживем — увидим. Поверите ли, но, пожалуй, это единственная, ослепительно прекрасная, первоклассная крупномасштабная проблема, которой я еще не занимался. Как бы там ни было, вы все поймете сами. Хотите запомнить наш разговор и все остальное?

— Да.

— Хорошо. — Молодой человек с юношеской легкостью вскочил на ноги. — Благодарю, Морис, я действительно прекрасно провел время. Мы еще встретимся.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Когда я буду… исполнять свои обязанности. Да. Рано или поздно вы что-то про меня поймете. Ко всем приходит понимание. К одним — в большей степени, к другим — в меньшей, разумеется.

— А к какой категории отношусь я?

— О, очевидно, к людям, способным оценить меня. Подумайте, и вы поймете, что я прав. Ах, да. — Он пощупал боковой карман своего костюма строго традиционного покроя и вынул маленький блестящий предмет, который протянул мне: — Небольшой сувенир.

Это было очень красивое, тонкой ручной работы серебряное распятие, относящееся, по моим предположениям, к эпохе итальянского Возрождения, но выглядело оно совсем новым, словно его выполнили час назад.

Он утвердительно кивнул:

— Славная штука, не правда ли? Хотя я это сам говорю. Как бы мне хотелось, чтобы кому-нибудь на моем месте было бы действительно трудно сделать подобное.

— Так это вы? Я хочу сказать…

— О да. Это часть меня.

— Так, значит, вы приоткрыли завесу?

— Хм. Должно быть, мне просто стало скучно. И я подумал: а почему бы нет? Затем я подумал, что это приведет меня к трагедии. Но нужно ли было волноваться? Ведь Он почти ничего не изменил в этом мире, сами знаете.

— Но вы только что говорили о важности церкви.

— В определенном смысле да. Но помощи от нее — никакой. В конце концов, Он был частью меня самого и никого другого.

Распятие дернулось, закрутилось и, прежде чем я сумел зажать его в руке, слетело с ладони, по косой упало на пол и покатилось в угол. Когда я бросился в погоню, послышался добродушный, искренне веселый смех гостя; тут же, блеснув серебром, вещица исчезла в трещине между стеной и полом, и появился нарастающий шум, в котором вскоре можно было четко выделить грохот трактора и звук телевизора, постепенно повышающийся до обычного уровня. Я успел подбежать к окну намного раньше, чем завершилась эта метаморфоза, и мне довелось увидеть уникальное зрелище: мир приобретал реальный вид, медленно возвращаясь к жизни в каждом своем движении, которое плавно менялось от замедленного к нормальному; пыль и клочковатый дым все стремительнее расползались вокруг, тракторист зашевелился, его рука, убыстряя темп, сунула в карман платок. Затем все стало таким, каким и должно быть.

Я отошел от окна, но куда направиться — не имел ни малейшего представления. Сердце за долю секунды дважды ударило в грудь и остановилось, я, наклонившись вперед, схватился за спинку стула, но следующий удар был настолько сильным, что, согнувшись в три погибели, я рухнул на колени и чуть не опрокинул стул. Возобновилась боль в спине, и, пока я старался нащупать болевую точку, она стала прогрессировать совсем в другом направлении. Я почувствовал, как на ладони, груди и лице выступил пот, дыхание участилось. Снова появился страх, которого я не ощущал во время визита молодого человека, во всяком случае, возникли сопутствующие симптомы. Я нашел бутылку виски, немного выпил, однако сумел остановиться и проглотил три пилюли, запив их водой. И тут понял, что нужно сразу же сделать две вещи.

В дверях я немного заколебался, но потом быстро пошел по коридору. Эми с Виктором, растянувшимся у нее на коленях, смотрела телевизор — табло на экране показывало счет в игре в крикет.

— Дорогая, который час?

Не шелохнувшись она произнесла:

— Двадцать минут пятого.

— Пожалуйста, посмотри на часы, нет, лучше покажи их мне.

На ее маленьких ручных часиках, которые она носила на запястье, стрелки показывали двадцать две минуты пятого. Я перевел взгляд на свои часы: четыре часа сорок шесть минут. Одной основательной причиной для волнения стало меньше, но страх не проходил. Я начал неловко переводить стрелки. Не спуская глаз с экрана, Эми решила завязать беседу.

— Значит, я тебе соврала, когда сказала, сколько времени?

— Нет, ты права. Было…

— Подумал, что я тебя обманываю, не поверил, решил сам посмотреть.

— Но ведь ты даже не взглянула на часы.

— Как раз перед твоим приходом посмотрела.

— Прости, дорогая, но я этого не знал и хотел убедиться сам.

— Ладно, папа.

— Прости.

— Думаю, у тебя не будет желания посмотреть со мной «Разбойничью планету»? — сказала она прежним тоном. — Она начнется в пять минут шестого.

— Увидим. Мне нужно кое-что сделать, но я постараюсь.

— Хорошо.

Затем я пошел в контору и собрал из двух фонариков, которыми мы с Даяной пользовались этой ночью, один действующий, принес из кладовки тот же молоток и стамеску, прихватил ломик и возвратился в столовую. Всего за пять минут я снял большой кусок паркетных плиток, но доски пола оказались из прочной строевой древесины и находились в прекрасном состоянии, потому что мой предшественник привел их в порядок. Стоял грохот, пол раскалывался, пот лил градом, пока я отдирал первую доску. Под ней ничего, кроме слежавшейся пыли; паутины на дранке и штукатурки в самом низу не оказалось, во всяком случае, свет фонарика был слишком слабым и разглядеть, нет ли чего между перекладинами, не удалось. Отбросив мысль, что распятие повело себя сверхъестественным образом после исчезновения, я полагал, что оно где-то внизу, у меня под ногами, если, разумеется, не закатилось в недоступное место. Но поиск необходимо было продолжить, альтернативы я не видел.