— Давай займемся любовью, дорогой, — сказала Даяна.

Обозначилась новая проблема — помещать ей делать слишком много замечаний, пока не наступит момент, когда слова станут излишними. Я вышел из грузовика, обошел его и помог ей спуститься.

— Летом, — сказала она, глядя в небо, — под мягким солнцем…

— Да, на погоду нам грех жаловаться, — пробормотал я, увлекая ее за собой. Еще одна такая рулада, и силы мои иссякнут.

— Позднее обещали дождь, но разве можно верить прогнозам? Просто гадание на кофейной гуще.

Я первым спустился в ложбину и перенес ее на три-четыре фута вниз. Здесь было так же чисто, как накануне, когда я делал разведку, ни малейшего следа влюбленных парочек в глаза не бросилось. Вероятно, в Фархеме им недоставало энергии для ухаживаний, и из стеснения они сразу же вступали в брак, точно так же, как при случае брали деньги в долг или впадали в старческое слабоумие.

— Морис, я уверена, все будет удивительно красиво с…

Я закрыл ей рот поцелуем. Не отрываясь от ее губ, расстегнул блузку и лифчик. Грудь была упругой на ощупь, почти твердой. Это открытие сразу же подействовало, и я потянул ее за собой на землю. Она освободилась и отступила в сторону.

— Я должна раздеться. Ради нас я должна быть обнаженной.

Она сняла блузку, и я сразу же оценил ее стиль и утонченность. Если ей хотелось, чтобы я со всей искренностью признал ее интересной, то сейчас она нашла куда более надежное средство, чем раньше. Грудь у нее оказалась высокой, налитой и упругой, с острыми сосками, а еще через пару секунд я смог оценить, с каким тонким мастерством она выточена, каким стройным и длинноногим было ее тело. За тот короткий промежуток времени, пока она раздевалась, лицо у нее изменилось, только теперь исчез острый прямой взгляд и раздвинулся плотно сжатый рот, взор томно затяжелел, губы вспухли и стали мягкими от сдерживаемого возбуждения. Не торопясь, откинув назад плечи и втянув живот, она расположилась на травяной подушке и, кажется, только тогда подняла на меня глаза.

— Разденься тоже, — сказала она.

Эта новая и не особенно удачная идея меня ошеломила. Раздетый мужчина теряет достоинство; более того, на открытом воздухе он чувствует себя незащищенным, и у него для этого есть все основания. С точки зрения постороннего наблюдателя обнаженная женщина — или солнцепоклонница, или жертва насилия, мужчина в том же виде — или сексуальный маньяк или законченный лунатик. Но я заставил себя сбросить одежду, почувствовав при этом, что воздух был приятным и теплым. Даяна сидела и ждала, не гладя в мою сторону, прижатыми к телу руками она ритмично с боков слегка сжимала грудь. Стало абсолютно ясно, что ей необходимо быть обнаженной не ради нас, не говоря уже обо мне, но ради себя самой. Неожиданно в ней обнаружилась черта, характерная, согласно определению, для людей, страдающих нарциссизмом, которым безразлично, находят ли их интересными окружающие или нет. В этом был некоторый парадокс, если вспомнить, как Даяна вела себя, когда была одета, но времени на размышления не оставалось: я совершенно искренне готов был признать, что ее тело имеет самодовлеющую ценность.

Вскоре, лежа рядом, я понял, что верхняя половина ее фигуры влекла к себе особенно сильно. В определенном смысле все сексуальные и эстетические достоинство преобладали именно здесь. Каким бы привлекательным ни было лицо одетой женщины, оно становится еще более манящим, если та обнажена; тогда и подчас только тогда, оно превращается в ее глазную прелесть. Шея, плечи, руки, не говоря уже о груди, — очень индивидуальны или, по крайней мере, своеобразны; ниже талии кончается эта специфическая прорисовка деталей и остается лишь некоторая совокупность анатомических органов. Отобрав главные точки ее тела, я какое-то время усиленно трудился над каждой, вызывая безусловное и часто шумное одобрение. Но неотвратимо наступала пора переходить к ускоренному ритмическому продвижению под анатомические своды, когда, в определенном смысле, уже не до деталей. Восторг Даяны сразу же спал.

И тут я понял, что у меня имеется выбор. Вероятно, есть еще время заняться тем, что доставляло ей невероятное удовольствие, забыв (правда, не до конца) о собственных нуждах; мои действия можно было бы назвать сексуальным эквивалентом ситуации, когда, исполняя сонату на фортепьяно, ты не забываешь подкрепляться сэндвичами с блюда. Или, чтобы не делать над собой никаких усилий, я мог забыть о Даяне и, что намного важнее, о себе самом. Ведь сегодня мне необходимо было расслабиться куда сильнее, чем обычно, но, с другой стороны, удовлетворенная и благодарная Даяна (если такое вообще возможно) мне нужна была больше всего остального. Поэтому я выбрал первый вариант, фактически его улучшенную версию, и, выражаясь метафорически, продолжал играть заказанную оду, украшая ее арабесками и трудными пассажами для обеих рук спустя долгое время после того, как исчез последний сэндвич (а сэндвичи были очень хороши, как любые сэндвичи, когда они кончаются).

Я слегка отодвинулся от Даяны. Она взглянула на меня. Лицо у нее горело, кожа вокруг глаз и рта припухла.

— О, боже, — сказала она, — милый, это такое пиршество. Как мне хочется все запомнить. Я просто не могу описать своих чувств.

— Ты очень хороша. Ты прекрасна.

Она улыбнулась и опустила глаза вниз, рассматривая собственное тело. Вскоре Даяна перестала потягиваться и облизываться, подняла подбородок, скрестила ноги и подтянулась на локтях, приняв полусидячее положение. Когда она снова посмотрела на меня искоса, ее припухшие глаза почти потухли, в них читалась ее обычная легкая нагловатая тоска.

— Морис, — сказала она, — это было со-вер-шен-но по-тря-са-юще. Я не знаю, какты… этого добиваешься. А тебе самому понравилось? Ты, безусловно, заслужил свою долю радости.

— Все было великолепно.

Я обнял ее снова и быстро прошелся пальцами по тем главным точкам, на которые потратил недавно столько времени, но сейчас сделал это небрежно и спокойно, стараясь подчеркнуть, как она соблазнительна и желанна для меня. Через несколько минут я сказал:

— Даяна.

— Да?

— Даяна, тебе приходилось делить постель не с одним партнером, а с несколькими? Я имею в виду — одновременно.

— Действительно, Морис… Пришлось однажды. Много лет назад. До того, как я встретила Джека.

— Это забавно? Я предполагаю, ты была с двумя мужчинами?

—  Морис…Да, это были мужчины, если их так можно назвать. Я думала, что все организовано ради меня, но они интересовались только друг другом. Каждый поочередно ложился посредине, и то, что они требовали от меня, радости не доставляло. Я абсолютно измучилась, выдохлась и просто-напросто сбежала. Это было так ужасно. Но…

— Не сомневаюсь. Но, думаю, все было бы иначе, если бы ты…

— Хочешь сказать, была бы с тобой и Джойс.

— Да, да. Она всегда…

— Морис, не злись на меня, я ведь знаю, что ты часто сердишься, но я должна тебя кое о чем спросить. Как такая мысль могла прийти тебе в голову? Ведь это никому не нужно. Возможно, ты действительно стареешь? Если позволишь, я задам еще вопрос.

— Спрашивай.

— Часто ли вы с Джойс занимаетесь любовью? В среднем?

— Не знаю. Раз в неделю. Иногда реже.

— Ты верен себе. Нуждаешься в острой приправе, чтобы подхлестнуть себя, да еще таким ужасным образом. У тебя очаровательная молодая жена, которая души в тебе не чает, но ты соблазняешь меня, и тут же выясняется, что и этого тебе мало.

— Прости, Даяна. Давай забудем. Я сделал ошибку. Думал, ты относишься к той категории людей, с которыми можно говорить на такие темы. Прости.

— О каких людях ты говоришь?

— Ну, жадных до новых ощущений, новых экспериментов. О тех, кто хочет расширить… свои познания. — Ее голова надежно покоилась у меня на плече, поэтому заглянуть мне в глаза ей бы не удалось. — О тех, кто ко всему проявляет интерес, кого увлекают многие стороны…

— Морис, разве я сказала, что мне неинтересно? Просто безумно хотелось узнать, откуда у тебя такие желания. Ты понял меня иначе?