Бан кое-как поднялся. Те из его роты, кто еще уцелел, побежали к бреши. Предприятие это выглядело чистым безумием: плохо вооруженные и не обученные ремеслу войны крестьяне и торговцы бежали к тем, кто пришел убивать. Он смотрел на них, и в какой-то момент что-то полыхнуло в нем самом. Ему передался их порыв, их отчаянная смелость. Там, где повсюду лежали мертвые товарищи, где бродили обезумевшие от боли раненые, они нашли в себе мужество броситься на врага. Что-то шевельнулось в нем. Он вспомнил про меч и уже собрался побежать на помощь тем немногим, кто пытался преградить путь смертоносному потоку.

Но меча в руке почему-то не было. Бан поискал его взглядом и снова увидел стоящего на коленях старика Ралла, который все еще кричал что-то.

«Что ему нужно? Уж не ждет ли, что я поправлю ему руку?»

У самих ворот защитников города рубили как капусту. Как-никак, они были всего лишь зелеными новобранцами, столкнувшимися с закаленными ветеранами. За спиной у Бана орал, брызжа слюной, сержант. Его никто не слушал. Все кричали, толкались, ругались и не желали становиться в строй.

Бан понял, что все бесполезно. К тому же он лишился меча. Конечно, на земле валялось немало оружия, но не было нужного, с правильным номером на рукояти, а для него было жизненно важно найти именно свой, выданный ему клинок. Возможно, если бы поиски увенчались успехом, он тоже бы погиб в тот день. Но в какой-то момент потребность драться испарилась, и Бан поймал себя на том, что больше всего хочет еще раз увидеть Марли. Увидеть их ребенка, когда тот родится. И просто жить.

Подхватив старика Ралла, он взвалил его на плечо. Ноги подгибались, колени дрожали, но страх придал дополнительную силу. Вместе с толпой охваченных паникой людей, увлекаемый ею, он добрался до ворот второй стены. Никто уже не кричал, никто не разговаривал, слышалось только сопение и надсадный кашель. Даже Ралл перестал вопить и принялся благодарить его, роняя слова в такт неровным шагам Бана.

Разгром был полный, и таким же было отступление. Сотни людей спасались бегством, бросая оружие и щиты. Расстояние между двумя стенами было невелико, но ноша быстро тяжелела, так что Бан неизбежно стал отставать от основной массы. Пекарь подгонял его, предупреждая, что враг уже близко, но Бан и не нуждался в подсказке, он уже слышал за спиной дикие завывания разгоряченных преследователей.

Они были последними, кто успел проскочить в ворота, перед тем как громадные створки с грохотом сошлись и закрылись. Менее удачливые остались по ту сторону. Они стучали, требовали и просили. Кричали, что дома у них жены и дети. Проклинали и умоляли. Их не впустили.

Свалившись без сил на землю, Бан слышал крики несчастных и больше всего на свете радовался тому, что там остался не он.

А потом, даже не попытавшись встать, долго лежал, уткнувшись лицом в грязь, и плакал.

Теплый и влажный порыв ветра промчался над горой Истины. Бан выдохнул задержавшийся в легких воздух и вернулся в настоящее, на холм, на залитую летним солнцем вершину. Его сын все еще смотрел вниз, на стены.

– Пить будешь? – спросила Марли, протягивая мужу кувшин с сидром. Двигалась она осторожно и говорила негромко, чтобы не разбудить уснувшую дочь. Во рту пересохло. Бан отпил немного, подержал во рту сладковатый сидр, проглотил. Интересно, что же так привлекло внимание сына.

Обстрел велся и сейчас, хотя и не слишком интенсивный. Время от времени какой-то снаряд ударялся о пока еще не поврежденную внешнюю стену и, срикошетив, падал на землю. В первую очередь надежной защитой служил огромный земляной гласис, отражавший или поглощавший вражеские снаряды. Только благодаря таким вот нововведениям город выдерживал непрерывную осаду маннианцев на протяжении столь многих лет. И все же кое-где укрепления осели, а в зубцах зияли бреши. Где-то там, за кучками камней и уцелевшими башенками прятались бойцы Красной Гвардии и среди них артиллерийские расчеты, обслуживавшие баллисты и пушки, которые постоянно вели огонь по неприятельским позициям.

За тремя другими, внутренними стенами возводилась между тем еще одна. Пока под неослабевающим напором маннианцев, стоившим им немалых материальных затрат, пали четыре оборонительных рубежа. Защитникам Бар-Хоса за то же время удалось возвести два новых, но все понимали, что вечно так продолжаться не может. Последнее строительство шло в непосредственной близи от канала, разрезавшего Ланс и соединявшего два залива. От канала было уже рукой подать до горы Истины, за которой лежал сам город.

Рано или поздно им просто не хватит места.

Внимание Джуно привлекла внешняя стена. Та, что и подвергалась сейчас обстрелу. Кроме баллист и пушек, время от времени напоминавших врагу о своем существовании, здесь стояли краны, поднимавшие на стену огромные ковши, заполненные камнем и землей. Одни рабочие то и дело исчезали из вида, спускаясь на веревках с дальней стороны стены, другие просто высыпали содержимое ковшей на гласис. На глазах у Бана и сына группа рабочих исчезла вдруг в облаке разлетевшегося мусора.

Джуно ахнул.

– Посмотри туда. – Бан протянул руку, отвлекая сына от страшного зрелища и направляя его внимание к объектам, расположенным между двумя стенами. Издалека они напоминали башни, хотя и не отличались высотой и были открыты со всех сторон. – Минные шахты, – объяснил он. – Подземная война не останавливается ни на час, и те, кто спускается туда, стараются не позволить врагу подорвать стены.

Мальчик посмотрел наконец на отца:

– Не совсем то, что я ожидал увидеть. И ты воюешь там каждый день?

– Далеко не каждый. Боев сейчас почти не бывает. По большей части все идет вот так.

Слова отца, похоже, произвели впечатление на мальчика. Он задумался. Заметив в глазах сына гордость, Бан отвернулся и с усилием сглотнул. Джуно знал, что его дед погиб, защищая город, и уже носил на поясе старый кинжал старика. Бан не сомневался, что и сегодня, возвратившись домой, он потребует дать несколько наглядных уроков по его применению. Джуно постоянно говорил о том, что, когда подрастет, пойдет по стопам отца. Поощрять такого рода амбиции Бан не собирался. Пусть уж лучше сын станет странствующим монахом или запишется матросом на какую-нибудь торговую посудину. Только бы не остался здесь, где его ждет неизбежный конец.

Словно угадав настроение отца, Джуно негромко спросил:

– Сколько еще мы сможем продержаться?

Бан удивленно моргнул. Вопрос солдата, а не мальчишки.

– Папа?

Он едва не солгал, хотя и понимал, что это было бы оскорбительно для мужающего парня. Но рядом сидела Марли, воспитанная на том, что человек всегда должен смотреть правде в лицо, какой бы горькой она ни была. Бан знал, что и сейчас жена навострила ушки, ожидая его ответа.

– Мы не знаем, – признался он и на мгновение зажмурился от ударившего в глаза ветра. На губах появился вкус соли. Словно от засохшей крови.

Открыв глаза, Бан увидел, что Джуно снова смотрит на стены и на маннианский лагерь и как будто считает видимые знамена: с одной стороны хосские, со щитом, и мерсианские, с завитком на сине-зеленом фоне; с другой – имперские, с красной рукой Манна – край мизинца срезан, – вышитой на белом поле. Знамен этих были сотни.

– Надежда есть всегда, – сказала Марли, желая ободрить сына.

Джуно снова посмотрел на отца.

– Да, надежда есть всегда, – согласился Бан, так и не найдя сил ответить на вопрошающий взгляд сына.

Его снова толкнули. Сильнее. Ногой.

– Твой пес. – Голос проникал через тонкое одеяло. Женский. Недовольный. – По-моему, он сдох.

Нико заставил себя приоткрыть глаза. Чуть-чуть, чтобы утренние лучи запутались в ресницах. Свет был слишком яркий. Вылезать из-под теплого одеяла не хотелось. Да и рано еще.

– Отстань, – пробормотал он.

Одеяло слетело, и свет залил его целиком. Нико прикрылся ладонью и, щурясь, выглянул в щелочку между пальцами. Над ним, подбоченясь, стояла девушка. Лена, вспомнил он.