– Нет, не надо чаю, – попросила Ципа.

Они вернулись в пустую четырехместную палату, и Редж наконец обнял ее.

– Вот так гораздо лучше, – сказала она.

– Они нам здесь внушают, что жизнь только начинается. С Японией покончат уже в этом году. Знаешь, я ведь люблю тебя.

Улыбнувшись, она ответила:

– Я что-то не улавливаю связи.

– Ну, ты и я, мы все-таки муж и жена. Мир, кажется, поумнел, да и мы тоже. У тебя ведь нет никого, правда?

Она заметила, что у него дрожат руки.

– Если честно, было, и немало. Почти со всем оркестром переспала. Надоела мне вся эта музыка. Хочу отдохнуть.

– Все разладилось из-за войны, правда?

– Наверно, из-за войны.

– Меня скоро выпишут. А в ноябре я демобилизуюсь.

– Когда тебя выпишут?

– Скоро. Думаю, я уже поправился.

Он горько расплакался.

– Прости, прости меня, прости, – твердил он, утирая мокрый нос рукавом халата.

– Скверные были времена.

– Ужасные! Но теперь все позади, – и он завыл, задрав голову к потолку.

Она похлопала его по спине, потом прижала к себе. Ее плащ зашуршал.

– Сними ты его к чертовой матери! – продолжая рыдать, выкрикнул он.

– Нелегко вдруг почувствовать себя как дома. Стоит ли себе позволять все сразу?

– Ты можешь позволить себе все, что пожелаешь. Это мне нужно держать себя в рамках дозволенного. Я люблю тебя.

– Ты это уже говорил. Тебе теперь работу искать придется. Надеюсь, тебе хоть часть отпуска оплатят?

– Я могу преподавать испанский. А ты навсегда бросишь оркестр, да?

– Нет, не навсегда. Слишком много сил вложено. Просто мне надо отдохнуть от барабанов и тарелок. Я подумала, может, нам ребеночка завести или что-нибудь в этом роде?

Он улыбнулся сквозь слезы:

– Что-нибудь в этом роде?

– Поселиться где-нибудь в тихом месте. И ребеночка родить.

– Русско-валлийского еврея. Интересная комбинация. Народы всех стран, соединяйтесь! Знаешь, я действительно очень тебя люблю.

– Ну и славно. Любовь – это прекрасно. Теперь я бы не отказалась от чая.

– Наверно, уже остыл.

– Так пусть подогреют. Настаивай. Требуй. Ну и времечко мы пережили.

– Страшнее не придумаешь.

Она наконец сняла свой красный плащ.

Pump [63]

– Может, все так и должно быть, – говорил Редж, сидя рядом с братом в автобусе, который вез их из Гилверна в Абергавенни.

Дэн держал на коленях сумку с недельной выручкой. Они собирались положить деньги в местный банк на Хай-стрит. Было июньское субботнее утро.

– И ничего с этими ночными кошмарами не поделаешь.

– Меня кошмары не мучают, – ответил Дэн. – Никогда этим не страдал. Ну разве только в раннем детстве. Мне тогда снились орущие клыкастые ведьмы и говорящая змея.

– Думаю, американец все это хочет превратить в развлекательное чтиво. – Дэн поглядел на Реджа с недоумением. – Написать книгу о войне – дело стоящее. Только мы с тобой не сможем.

– Я, если бы даже мог, не стал бы писать. А он вообще историю с моих слов записал, а потом сказал, что всех сделает американцами. Оно и понятно, сам-то он – янки. Она в нем души не чает, на нем свет клипом сошелся. – Дэн покраснел.

– Пора бы ей остепениться, – согласился Редж.

Беатрикс по-прежнему работала в Министерстве иностранных дел. Ее нью-йоркский еврей Ирвин Рот учился в Кембридже на курсе у Ф.РЛевиса, а в свободное время, которого у него было навалом, писал великий американский роман о войне. Американских солдат освобождают из лагеря военнопленных в Польше. Несгибаемый рядовой Стайн пробирается из Львова в Тернополь, оттуда в Кишинев и Одессу, оставляя по пути товарищей, словно ненужный балласт. Маколи умирает в бреду после того, как ему ампутировали отмороженные пальцы складным ножом, Бергман и Хэнкс гибнут в поисках съестного – их забивают насмерть украинцы, ненавидящие чужаков. Оставшиеся в живых – все, кроме Стайна, – попадают в советскую тюрьму. В результате получилась фантазия в стиле Джона Дос Пассоса. Ирвин Рот до конца войны просидел в Англии: от высадки в Нормандии его спасло как нельзя кстати случившееся воспаление легких, а потом приятель его отца генерал-лейтенант Хоффман устроил рядового Рота в отдел пропаганды, где ему поручили сочинять комментарии к официальным фоторепортажам о переговорах союзников. Работая над романом, он с успехом воспользовался рассказами Дэна, который хлебнул лиха на войне. Ирвин даже записал некоторые русские слова и выражения.

– Наверно, ему уже не подняться, – сказал Дэн, вспомнив об отце, который лежал, почти не вставая, в спальне наверху, над баром, и мучился надрывным кашлем.

Выпивохи, завсегдатаи бара, слышали его кашель и, склонившись над кружками, сочувственно качали головами. «Весь так и заходится, бедняга. Как только сердце выдерживает? У него же сердце больное, – шутка ли после катастрофы на «Титанике» двадцать дней в открытом море на шлюпке проболтаться. Много на его долю выпало, да и нам не меньше досталось».

– А что с матерью-то будет?

– Придется мне взять на себя заботу о трактире, – сказал Редж. – На что-то другое я сейчас и не способен. Поживу в деревне, ни о чем не думая.

– Думать вообще вредно, – сказал Дэн. Он хоть и вылечился, но голова и руки дрожали, а может, это автобус трясло. – До добра эти думы не доводят.

– Ублюдки, – покачав головой, пробормотал Редж, – чертовы ублюдки.

– Ясное дело, ублюдки. Вставай, нам выходить пора. Они прошли через центральный сквер, где пели

птицы, оставившие заботы о войне людям, миновали мясные лавки, где давно уже продавалась одна солонина, и табачные витрины, утратившие аромат табака. Банк, правда, работал исправно, и деньги там водились, только купить на них было нечего. Редж наслаждался почти забытым говорком валлийских девушек. Их белые шейки по-прежнему будоражили его воображение. Братья встали в очередь к окошку кассира позади мужчины в халате бакалейщика, заглянувшего в банк, чтоб обменять мелочь. Вдруг раздался громкий голос с валлийским акцентом:

– Извините, граждане, но все – руки вверх.

Очередь дружно рассмеялась.

– Слушайте, я не шучу, руки вверх, и вы, миссис, тоже.

Обернувшись, Редж и Дэн увидели двоих в масках, наподобие тех, что надевают дети, когда играют в бандитов. В руках они держали армейские винтовки. Демобилизованным такое оружие иметь не разрешалось. Один размахивал винтовкой, другой держал палец на спусковом крючке.

– Много времени мы у вас не отнимем. А ну-ка, мисс, давайте-ка сюда ваши денежки.

Дэн попытался выудить из сумки бумажку в пятьдесят фунтов и спрятать ее в карман.

– Э-э нет, так дело не пойдет. А ну давай все сюда, тебя, приятель, это тоже касается.

Пухленькая девчушка-кассирша, испуганно вытаращив серые глаза и не переставая бормотать:

– Господи, о господи! – выложила мелочь, которую принес бакалейщик.

– Это ты себе оставь, а нам крупные нужны.

Управляющий банком в приличном костюме высунулся из своей двери и строго посмотрел через очки на нежданных пришельцев.

– Ты здесь главный, верно? Так вот, знай, что это налет. Выкладывай всю наличность, на том и поладим.

Двенадцать посетителей банка не могли поверить своим глазам: в кино им доводилось такое видеть, но чтоб вот так, в Абергавенни, в субботу, средь бела дня… С настенного календаря грабителям ослепительно улыбалась девица в купальнике, словно и в самом деле действие происходило на экране. Второй грабитель, державший палец на спусковом крючке и до сих пор не проронивший ни слова, вдруг заговорил басом, который звучал бы гораздо эффектнее в церковном хоре:

– Ради вас стараемся, для вашей же пользы, а убивать никого не станем. Нам только деньги нужны.

– Послушайте, мы тут делом заняты, и времени на ваши дурацкие игры у нас нет, – сказал управляющий.

– Игры, говоришь? – Бас вскинул винтовку и прицелился в девицу на календаре. Под грохот выстрелов она лишилась своей ослепительной улыбки, носа и левого глаза. – Я всегда стрелял без промаха и сейчас не промажу. Выкладывай наличность.