Майор Лимонов, опустив глаза, принялся сдирать со стены плакаты британского Министерства информации, демонстрировавшие красоты сельской Англии.
Едва сдерживая негодование, советские представители отправились осматривать кухню, где в это время повар-капрал с двумя русскими помощниками варил британское подобие русского борща. Редж сообщил, что борщ – любимое блюдо обитателей лагеря: они готовы есть его дважды в день. К счастью, со свеклой перебоев нет, ее в изобилии выращивают в Суффолке.
Послышался горн, и спустя минуту гости увидели своих оборванных соотечественников, которые, гремя мисками, штурмовали столовую. Потребовались немалые усилия, чтобы вытолкать их обратно и построить на плацу. Некоторые, заметив трех разъяренных офицеров Красной Армии, попытались ретироваться. Как назло, начался дождь. Сквозь туманную морось полковник Боголеев втолковывал построенным в грубое каре голодным скептикам, что главнокомандующий Сталин не забыл про своих товарищей по оружию и сейчас предпринимаются все усилия для их скорейшего возвращения на родину. Этому препятствуют интриги английских капиталистов, забастовки докеров и буржуазная привычка к хроническому безделью, приводящие к задержке морских транспортов. Находясь вне поля зрения полковника, Редж пытался дать понять людям, что все это лживая пропаганда. Обеспокоенные лагерники оценили его усилия и принялись тяжело вздыхать, а некоторые даже решились на грубый хохот. В конце концов те, кто побойчее, стали выкрикивать: конечно, главнокомандующий нас не забыл, ждет не дождется, как бы до нас добраться, накося выкуси, товарищ Сталин, маршал хренов, пусть уж лучше свободная Англия о нас позаботится.
– Не позаботится, – сказал Реджу чуть позже Юрий Петрович Шульгин. – Ваши господа Черчилль и Иден уж не знают, как услужить Сталину, чтоб избавиться от этой обузы. Грядет новый мировой порядок.
С Реджем он говорил по-русски. Времени было достаточно, чтобы внимательно рассмотреть этого довольно симпатичного плотного телосложения седеющего блондина с короткой стрижкой, коротковатой шеей, тяжелым мужественным подбородком и широко расставленными, как у матери Реджа, голубыми глазами. Они стояли под утихающим дождем, пока в столовой представители советской военной миссии наблюдали, как выдавались карманные деньги: по кроне на человека в неделю, обычно двумя монетами по полкроны. Получить пособие в шиллингах или флоринах считалось счастливой приметой, особенно если попадалась монета в восемь шиллингов, которая для многих обладала мистической притягательностью, наверно, потому, что никак не вписывалась в советскую десятичную систему. Юрий Петрович подарил Реджу две бутылки водки: теперь вся семья, кроме бедного Дэна, спиртным обеспечена.
– Я всегда с теплотой вспоминаю вашу матушку. Она была очень добра ко мне в то недолгое время, что гостила у нас, и революции не испугалась, – сказал он. – И сестра у вас красавица и умница, безусловно, далеко пойдет. А вам следует держать себя в руках. Стоит ли наживать врагов? Вы уже решили, что будете делать после войны?
– Может, стану преподавать испанский. Честно говоря, времени еще не было подумать.
– Лучше идите преподавать русский. Это, несомненно, язык будущего, и он вам более близок как язык вашей матери.
– Вы действительно уверены, что будущее за русскими? – спросил Редж, хотя и понимал, что вопрос дурацкий.
– Конечно. Но я за борьбу противоположностей. Я не приемлю идеи Троцкого о мировом социализме. Россия должна утвердить себя в качестве положительного образца, но для этого ей необходим антипод, отрицательный пример – Запад. И я прибыл на Запад, но не надолго.
– Возвращаетесь в Москву?
– Да, буду работать по линии культуры. Не просто пропагандировать советскую культуру, а содействовать культурному обмену между странами. Балет, музыка, футбол.
– А литература?
– Литература – отдельный вопрос. Литература – зеркало идеологии. А вот и военные товарищи возвращаются.
Он расцеловал Реджа в обе щеки, не обращая внимания на неодобрительный взгляд полковника Боголеева. Казалось, Шульгин никого не боится. В машину он сел первым. Редж отдал честь, то же сделали подполковник Секкер и капитан Марри. Представители советской военной миссии угрюмо ответили подобием воинского приветствия. Визит их разочаровал, но они еще не знали, что их ждет в Ипсуиче. Делегация отбыла из лагеря под градом отборных казарменных шуточек.
Вечером, вернувшись к Реджу, Мария Ивановна несказанно обрадовалась двум бутылкам водки, особенно перцовой. День у них с доктором Ноздриным выдался тяжелый. Санитар выпил почти пол-литра медицинского спирта и тщетно пытался отхаркнуть наконечник от желудочного зонда, которым закусил. А один из пациентов Марии Ивановны, недавно прооперированный по поводу прободного аппендицита в военном госпитале Нориджа, в приступе крайней депрессии сорвал швы с раны. Евгения беременна, на пятом месяце: кошку хоть в чулане запри, все равно окотится. Так что сегодня глоток водки для Марии Ивановны – .спасительный эликсир. Потом, раздевшись, она одарила Реджа горячими поцелуями, пахнувшими перцовкой.
– Я люблю тебя, люблю, – твердил Редж.
– Я тоже люблю тебя, – отвечала она, – но это скоро пройдет.
Прижимаясь к ее узкому, милому лицу и вдыхая запах смоляных волос, Редж подумал, что именно так, наверно, пахнут непроходимые леса.
Рядовой Дэниел Тэтлоу Джонс находился далеко к востоку от Одера в немецком лагере В-339 возле Роггена, бывшего польского городка Жито. Несмотря на название, совпадающее по значению в обоих языках, рожь в округе не колосилась. Все, что могли в январе 1945 года видеть узники за колючей проволокой и сторожевыми вышками, – бесконечная снежная даль, уходящая за горизонт. Schnee. [48]Snieg. На востоке едва виднелся одинокий церковный шпиль Роггена. В лагере содержались тысяча двести пленников, в основном британцы, американцы и чудом уцелевшие солдаты из французских колоний. Старшим среди офицеров был полковник Хебблтуэйт из Ланкастерского королевского полка, в котором служил и Дэн, но только в другом батальоне. Комендант лагеря старый полковник Фрессер соблюдал все правила содержания военнопленных. В прошлую войну он пострадал от своих, когда во время боя при Сомме внезапно переменился ветер и выпущенный на французов газ понесло обратно в немецкие окопы. Вопреки фамилии, обжорой Фрессер [49]не был. Как и Дэн, он предпочитал рыбное меню и несколько раз посылал его под охраной двух Unteroffizieren [50]поудить карпов в городском пруду Роггена. Бежать никто не пытался – некуда, хотя майор Соме создал для порядка подпольный комитет, разработавший несколько смехотворных вариантов побега: подкоп под колючую проволоку, симуляция болезни с целью попасть в госпиталь в Роггене, а потом бежать оттуда, похищение пистолета у фельдфебеля с последующим захватом коменданта. Всерьез к этим планам не относились – так, фантазии, досужая болтовня, чтоб убить время. Все знали: ждать осталось недолго, война скоро кончится. Полковник Фрессер это тоже знал. Он получал неофициальные новости с фронта от друзей и слушал Би-би-си, что воспрещалось под страхом смерти. Пленные гуляли или вяло гоняли в футбол на расчищенном от снега плацу, играли в шахматы и в бридж, некоторые учили русский под руководством Дэна, хотя учитель из него был никудышный. Язык он впитал с молоком матери, но существительное от глагола отличить не мог.
Двадцать второго января Дэн проснулся спозаранок. Одиннадцать его товарищей по бараку еще спали: кто-то храпел, кто-то стонал, выкрикивая во сне имя жены или сестры. Он не стал зажигать свет – во внеурочный час это запрещалось – и чиркнул спичкой, чтоб зажечь свечу, подарок Красного Креста. Потом растопил печку дощечками от ящика из-под посылки и доел остатки сардин из банки, открытой накануне. Не бог весть что, конечно, но все же лучше тушенки. Потом он втянул спертый воздух барака и почувствовал, что что-то случилось. За спиной зевнул рядовой Шоукросс. Дэн прикурил два бычка, припасенных с вечера, и протянул один товарищу.
