— Вы должны согласиться, чтобы я проанализировал вас.

Господин Рейнбюрх широко раскрыл глаза; они стали похожи на маленькие бусинки из каменного угля.

— Я должен согласиться, чтобы вы проанализировали меня? Уж не считаете ли вы меня уголовным преступником?

Скрестив руки на груди, доктор Циммертюр произнес глухим голосом:

— Я отвечу вам цитатой из Гамлета: «Я сам, пожалуй, честен, дорогой Горацио, но я могу обвинить себя в таких вещах, что кровь застынет в твоих жилах!»

Его голос непроизвольно приобрел тот горловой оттенок, какой всегда слышался в нем, когда доктор начинал говорить с пафосом. Господин Рейнбюрх разразился почти искренним смехом.

— Вы цитируете неверно, — клохчущим голосом проговорил он, — констатирую это как филолог, но все равно, вы — забавный шутник! Случайно у меня есть свободных полчаса. Анализируйте меня, как вам это заблагорассудится, а результат сообщите в печать! Снять мне сюртук?

Доктор тихо и глубоко вздохнул. Вступление было тяжелым, но он достиг большего, чем смел надеяться. И во всяком случае, он на небольшой, небольшой шаг ближе к самой сущности проблемы!

Он начал производить анализ обычным способом, попросил пациента следовать ассоциациям, не заботясь о том, куда они приведут его, и тотчас же рассказывать обо всем, что всплывает в сознании. Господин Рейнбюрх беспрекословно слушался. Было заметно, что эта процедура забавляла его. Доктор закидывал умело выбранные словечки, как закидывают леску, но тщетно — ничто не попадалось на его удочку. Господин Рейнбюрх отвечал не колеблясь на все вопросы, и спокойный поток его речи свидетельствовал о том же, что и обстановка конторы, что и свет из окна: integer vitae. Вдруг доктор прервал сеанс.

— Довольно! — сказал он. — Диагноз таков: первоклассное психическое равновесие, необыкновенная наблюдательность, большая наклонность к порядку и изумительная память. Позвольте поздравить вас с такими необычайными преимуществами, а страну с таким министром юстиции.

Господин Рейнбюрх улыбался, видимо польщенный. Доктор раздумывал, и его мысли были очень невеселы. Тот шаг вперед, который, как ему казалось, он сделал, не привел ни к чему; анализ, на который он возлагал все свои надежды, не привел ни к какому результату; он топтался на месте, кинулся в атаку и был разбит. Доктор как бы в тумане увидел личико со смелыми серыми глазами, увидел, как они потухли, как они наполнились безграничным отчаянием. Может быть, решиться заговорить о деле Герарда Рейсбрука? Есть ли у него какие-нибудь шансы достигнуть удачи там, где он потерпел поражение? Конечно нет — но если он не сделает этого и если ничего не случится, выражение отчаяния неизбежно появится в серых глазах.

Что-то случилось.

Господин Рейнбюрх сидел с таким довольным видом, какой бывает у человека, который только что совершил свой первый полет и остался целым и невредимым.

— Вы поздравляли меня с моей памятью, — начал он, — и вы были правы. У меня великолепная память, но…

Он остановился, сдвинул брови и вдруг резко переменил тему:

— Какое сегодня число?

— Двадцать шестое, — не задумываясь, ответил доктор. — Запамятовали, ваше превосходительство?

Взгляд министра юстиции устремился в угол, и одними губами он произнес слово:

— Суббота, — пробормотал он, но пробормотал достаточно громко, так что доктор мог уловить его. — Ранее понедельника специалист из Лондона не может быть здесь, а Донкебек… Черт возьми!

И опять его взгляд устремился в угол комнаты. Из-за книжных полок виднелся небольшой кусок дубовой панели. Что это? Действительно дубовая панель? Доктор стал думать с интенсивностью одержимого. Если это не дубовая панель, так что же такое? С быстротой молнии он мысленно представил целый ряд возможностей и остановился на одной из них. Но если допустить, что он не ошибся, подводило ли это ближе к цели? Никто не мог знать этого, — но во всяком случае, у него не было времени, чтобы разыгрывать Гамлета.

— Ваше превосходительство! — сказал он. — Разрешите мне помочь вам открыть несгораемый шкаф?

Если бы мы сказали, что министр удивился, это не соответствовало бы истине; казалось, министра поразила молния.

— Несгораемый шкаф? — пролепетал он. — Что?

— Смею думать, что у меня есть глаза и уши, — сухо ответил доктор, но его пульс участился. — Вон там, в углу, у вас несгораемый потайной шкаф, вы забыли сочетание букв, а специалист лондонской фирмы, который устанавливал шкаф, может приехать только в понедельник. Так как шкаф ценный, то было бы непростительно взламывать его, да к тому же это повело бы к другим неприятным осложнениям. Я повторяю свое предложение: ваше превосходительство, разрешите открыть шкаф!

Министр юстиции выпрямился на стуле.

— Вы сыщик?

— Нет.

— Вы слышали что-нибудь о…

— Нет.

— Или о сочетании букв?

— Нет.

— Как же вы тогда сможете открыть шкаф?

— Это уже мое дело.

Рейнбюрх рассмеялся, но его веселость казалась несколько неестественной.

— Вот и говорите о чудесах! — сказал он. — Сочетание букв, необходимое для того, чтобы открыть его, вы не могли слышать, так как только я один знал его; если вы сможете открыть шкаф, которого никогда не видали, если вы сможете это сделать, то я готов удостоверить черным по белому, что видел чудо собственными глазами. Я как безумный рылся в своей памяти, но, хоть умри, не могу вспомнить слова. А Донкебек…

Он осекся и, подойдя к углу комнаты, открыл тоненькую металлическую дверцу, расписанную под дуб. Затем он отошел в сторону, чтобы пропустить доктора.

— Пожалуйста, не стесняйтесь!

Доктор молча стал вертеть подвижные штырьки. Министр юстиции наблюдал за ним со смешанным чувством недоверия и ожидания. Как доктор передвигал штырьки — он не видел: было ли это преднамеренно или случайно, но пухлые пальцы ученого постоянно мешали ему видеть. Ну разумеется, это было шарлатанство! Разумеется, и не могло быть ничего иного! Он-то знал, что нужное слово не могло быть никому известно, он менял его ежедневно и, в надежде на свою хорошую память, никогда не записывал сочетания. Как же мог этот так называемый ученый — пожалуй, по-своему он и был ученым — найти это слово? Правда, он догадался о существовании шкафа, но…

Но есть предел счастливым случайностям, на которые можно рассчитывать. А здесь счастливой случайности было недостаточно. В алфавите двадцать четыре буквы, и он однажды слышал, сколько триллионов комбинаций они могут давать, но он забыл цифру, подобно тому, как забыл соче…

Дзинг-линг, дзинг-линг!

Послышался серебристый сигнал, похожий на звон тонкого стекла: откуда это? Из шкафа? Не может быть! Значит, найдено сочетание, значит, ток должен был разомкнуться — не может быть! Нет, может! Доктор сделал движение рукой, и тяжелая дверь пошевелилась. Министру юстиции показалось, что он видит, как заколыхалась на петлях дверь в святая святых. Каким образом…

Произошло нечто неожиданное. Рука, открывшая дверцу, снова захлопнула ее, и пухлые пальцы, как бы играя, повертелись один момент вокруг комбинированного замка. Рейнбюрх привскочил:

— Вы с ума сошли! Зачем вы запираете?

Доктор обернулся. Он улыбался, но был очень бледен.

— А потому, что мы забыли условиться насчет гонорара за мою услугу.

Лицо министра юстиции моментально изменилось. Последние полчаса он обращался с доктором вежливо, почти почтительно. Теперь же он разразился сухим ироническим смехом.

— Я думал, что вы работаете в интересах науки.

— Да, но не исключительно.

— Вот этого я никак не могу понять!

— Моя сегодняшняя работа была направлена в значительной степени на пользу правосудия. Вам, как высшему представителю правосудия в стране, надлежит оценить ее. Вы легко согласитесь на мой гонорар, когда узнаете, каков он.

— Каков же он?

Доктор отошел от несгораемого шкафа, тяжелая дверь которого была снова так же непоколебимо заперта, как вход в святая святых. Он медленно и незаметно стал подходить к большому письменному столу.