Ты напрасно обвинял меня в ненависти к нему. У меня никогда не было злого чувства к Бруно, даже тогда, когда он выдал нашу монастырскую тайну и тем самым погубил меня. Эти три года, с тех пор, как мы расстались, я не переставал следить за ним, и его деятельность заставляет меня восхищаться его умом и энергией. Должен сознаться, что с нашей стороны все было пущено в ход, чтобы затруднить его жизненный путь, но он преодолел все препятствия и занял такое положение, что дальнейшие попытки помешать ему оказались бы совершенно безрассудными. Ты знаешь, что N-ский университет, бывший для нас всегда «бельмом на глазу», пригласил его к себе профессором, что служит лучшим доказательством того, насколько мы бессильны теперь, тогда как раньше все было в наших руках. Это почти открытая война, и во главе врагов стоит твой Бруно. Мне лучше, чем кому бы то ни было, известно, какую силу они приобрели в его лице, и я до сих пор болею душой, что наша церковь не может воспользоваться этой силой. Оттфрид был слабым отпрыском нашего рода, он унаследовал все черты своей матери, а Бруно — настоящий граф Ранек, отказывайся он хоть тысячу этого имени.

Я слышал, что ты собираешься посетить наши владения, и догадываюсь, что заставляет тебя ехать туда. Бруно собирается подчеркнуть свое отречение католического духовенства и ведет к алтарю сестру Гюнтера. Не пытайся, Оттфрид, проявлять свои отеческие чувства по отношению к Бруно! Он опять оттолкнет тебя, как оттолкнул уже один раз, когда ты радостно простер к нему свои объятия. Мягкосердечие не принадлежит к числу пороков, свойственных нашей семье. Он никогда не простит тебе, что ты обманул и оскорбил его мать.

Ты пишешь в своем последнем письме, что во всем виноват я. Возможно! Но зато я больше всех и наказан за свой поступок. Я лишил мальчика его семьи и веры, в которой он родился, я хотел воспитать его во славу католической церкви и нашего монастыря, а этот мальчик уничтожил меня самого, подорвал престиж монастыря и теперь стоит во главе противников католичества. Я хотел убить в нем вольный еретический дух, для чего и постриг его в монахи, а между тем в его жилах текла еретическая кровь и требовала свободы. Я ошибся, и жестоко наказан за свою ошибку».

Граф быстро дочитал письмо, сложил его и отбросил в сторону. По одному этому движению можно было догадаться, что примирение между братьями было только внешним. Граф Ранек не мог отделаться от неприязненного чувства к прелату с тех пор, как узнал, что тот покушался на одного его сына и убил другого.

Он встал и подошел к окну. В доме было так же пустынно и чувствовалось такое же одиночество, как и в роскошных хоромах столичной квартиры графа, где он жил один. Тоска еще сильнее отразилась на его лице, когда он взглянул в ту сторону, где была усадьба Гюнтера. Там находился сейчас тот, кого граф любил больше всех на свете. Может быть, догадка прелата и была основательна!

В последнее время в Добре произошли большие перемены. Франциска Рейх уже два года была женой Бернгарда Гюнтера. Старая любовь, длившаяся с юношеских лет, закончилась браком. Само собой разумеется, что здесь не было и речи о сердечных волнениях, подобных тем, которые пережили Лоси и ее жених; владелец Добры и его решительная домоправительница не признавали сентиментальных романов. Во время одного из самых горячих споров, возникавших между ними каждый день, Гюнтер сделал Франциске предложение. Он долго слушал град обвинений, сыпавшихся из ее уст по его адресу, затем подошел к ней и, взяв за руку, произнес:

— Франциска, мы должны наконец раз навсегда покончить свои споры. Я нахожу, что для этого самым разумным было бы нам повенчаться.

— Думаете, тогда споры прекратились бы? А по-моему, наоборот! — с вызывающим видом возразила Рейх.

— Вы предполагаете, что тогда-то и начнутся настоящие споры? — с улыбкой заметил Гюнтер. — Перспектива не особенно приятная для меня, но я все-таки хочу попробовать, не окажусь ли прав я. Все дело в том, хотите ли вы быть моей женой, Франциска?

Вначале мадемуазель Рейх была возмущена поведением Бернгарда: кто же делает предложение во время ссоры? Затем, подумав, она решила, что действительно это будет «самое разумное».

Люси была поражена, когда брат представил ей свою невесту. Десять минут тому назад она оставила их обоих спорящими в страшном возбуждении…

Через три месяца они повенчались, и Франциска вступила в «командование Доброй», как выразился ее супруг.

Бернгард сидел в своей комнате, углубленный в газеты, как вдруг к нему вошла жена, разгоряченная и озабоченная тысячей дел, которые необходимо было выполнить к завтрашнему дню, — предстояла свадьба Люси! И хотя предполагалось, что свадьба будет очень скромной, без хлопот не могло обойтись.

— Уже четыре часа, Бернгард, — сказала Франциска, — тебе пора ехать на вокзал.

— На вокзал? Зачем? — удивленно спросил Гюнтер, опуская газету.

— Ты ведь знаешь, что мы ждем сегодня из столицы пастора. Или ты хочешь, чтобы Люси венчал кто-либо из бенедиктинцев? — ехидно прибавила она.

— Милый друг, ехать за пастором — дело Бруно, а не мое, — равнодушно заявил Бернгард. — Он сам пригласил своего приятеля, сам его и встретит.

— Бруно! Да разве он способен что-нибудь видеть или о чем-нибудь думать, кроме своей Люси? — возразила Франциска, пожимая плечами. — Он не может пробыть и четверти часа вдали от своей невесты, сидит с нею с самого утра, с тех пор, как приехал. Нет, тебе придется самому отправиться за пастором и привезти его сюда. На Бруно рассчитывать нельзя, да это и простительно ему, как жениху.

— Да, Бруно в самом деле стал несколько скучноват для всех, кроме Люси! — сказал Бернгард, складывая газету.

— Не знаю, можно ли назвать скучным человека, обожающего свою будущую жену, для многих мужей он должен служить примером! — многозначительно проговорила Франциска.

— Ты это говоришь так, вообще, или твое любезное замечание направлено по моему адресу? — спросил Гюнтер.

— Понимай, как знаешь! Одно несомненно: когда ты был женихом, тебя никто не мог назвать «скучным» в таком роде.

— Прости меня, Франциска, но ты сама…

— Ты хочешь сказать, что я недостойна обожания, — прервала его жена.

— Я вовсе не то хотел сказать, я думаю, что ты сама была бы против такого обожания. Представь себе, что я лежал бы у твоих ног и разыгрывал романтическую сцену во вкусе Бруно, — ведь ты первая фыркнула бы мне в лицо.

Франциска повернулась к мужу спиной, чтобы скрыть предательскую улыбку. Она живо представила себе эту сцену.

— Ты умеешь только насмехаться, — притворно сердясь, проговорила она. — даже судья…

— Замолчи лучше! Твой судья, пользуясь так часто нашим гостеприимством, распускает про тебя клевету. Он говорит, что ты командуешь всеми в Добре, а мной в особенности.

— В этом и заключается вся клевета?

— А тебе этого мало? Я думал, ты будешь страшно возмущена.

— Я была бы довольна, если бы его слова оказались правдой, — со вздохом ответила Франциска. — Бог мой, и про меня говорят, что я командую мужем, человеком, который с каждым днем все больше и больше проявляет свой деспотизм!.. Когда я вижу, как Люси заставляет своего упрямого Бруно повиноваться одному ее взгляду, то…

— Я нахожу, что пора уже Люси выйти замуж, — прервал ее Бернгард: — Бруно своим обожанием нарушает мой семейный покой. Ты постоянно сравниваешь меня с ним, и превосходство всегда оказывается на его стороне. Не могу сказать, чтобы это было особенно приятно.

Франциска не обратила внимания на последние слова мужа и продолжала в прежнем тоне:

— Я никогда не думала, что Люси так разовьется в эти три года. Трудно представить себе, какое влияние имеет на нее жених и как горячо она любит этого сурового человека! Правда, все считают его необыкновенно умным и талантливым, но…

— Но он не в твоем вкусе, — закончил фразу Бернгард. — Это вполне понятно, потому что ты раньше познакомилась со мной. Пусть Бруно обожает Люси, а ты утешайся тем, что твой муж во всяком случае лучше его.