— Ну, это вовсе не так страшно, — с легкой насмешкой промолвил Янсен. — Вы со своими седыми волосами застрахованы от врагов и друзей.

— Вы полагаете? — успокоился старый учитель. — По мне видно, что я мирный человек, но именно у меня такой воспитанник, который только и бредит сражениями и битвами. Два часа тому назад он уехал с сестрой в Кинкстедт, и если только услышит выстрелы…

— Тогда, наверное, не вернется назад, — закончил Арнульф. — Когда Отто чует вблизи нечто вроде сражения, он готов ринуться именно туда. Но схватка, должно быть, окончилась; вот уже полчаса, как все спокойно.

Лоренц, вероятно, не вполне еще доверял спокойствию; он начал спускаться к берегу, чтобы лучше осмотреться, и вдруг изумленно воскликнул:

— Вот идут Отто и Элеонора!

Янсен обернулся с непривычной для него живостью; в следующее мгновение он уже стоял рядом с Лоренцом, и его взор устремился на береговую дорогу, проходившую у подножия лесистого холма. Там действительно шли брат и сестра; они, в свою очередь, заметили обоих и ускорили шаг.

— Вы слыхали выстрелы? Они были со стороны Штрандгольма, — закричал Отто, перегоняя сестру. — Наши немцы подвигаются все ближе! Все леса принадлежат к мансфельдским имениям; это — первое сражение на нашей земле!

— Мне, право, кажется, Отто, что вы радуетесь этому, — с ужасом сказал Лоренц, но его воспитанник надул губы и с сердцем резанул по воздуху бичом.

— Нет, меня злит, что я не могу быть при этом.

— Да, это похоже на вас! Но вы пешком, где же вы оставили своих лошадей?

— У Арнульфа! На обратном пути из Викстедта мы заехали к нему и узнали, что он пошел к морю. Я ведь говорил тебе, Нора, что мы встретим его!

Он обернулся к сестре, следовавшей за ним и с удивлением смотревшей на воспитателя. Арнульф Янсен не двигался с места, он не сделал ни шага навстречу девушке, но его глаза неотступно следили за стройной фигурой.

— Вы видели сражение, Арнульф? — спросила она.

— Очень мало, по-видимому, это была стычка в лесу. Штрандгольм слишком далеко отсюда; кроме того, все окутано туманом, трудно разобрать что-нибудь.

Элеонора подошла к нему еще ближе и так понизила голос, что только он один мог слышать ее.

— А других известий никаких нет?

— Никаких, — последовал такой же тихий ответ. — Наши молчат.

— Тише — Отто слышит нас, — перебила Элеонора и, равнодушно отворачиваясь от него, громко прибавила: — Ты взобрался бы на холм, Отто, вместе с господином Лоренцом. Оттуда, несомненно, видно больше, чем здесь, на берегу.

— Да, это был как раз мой наблюдательный пост, — подтвердил Янсен.

Но Отто не спешил следовать этому совету. Критическим взором окинув обоих, он ответил с едкой раздражительностью, которую даже не старался скрыть:

— Это значит, вы меня прогоняете, потому что у вас снова пойдут важные разговоры, и я здесь, конечно, лишний? О Арнульф, я прекрасно знаю, что ты все доверяешь моей сестре! Она знает все твои тайны, ты говоришь ей все, она во все посвящена, а я ничего не знаю. Меня гонят, как школьника, который выбалтывает все, что услышит.

— Но Отто, с чего ты взял? — попыталась было успокоить его сестра, однако обмануть юношу было не так-то легко.

— О, я вовсе не желаю врываться в ваше доверие, — гордо заявил он. — Пойдемте, — обратился он к воспитателю, — вы видите, от нас хотят отделаться, нас посылают наверх, где нам ничего не будет слышно.

— Безопасно ли только там, в лесу? — заметил Лоренц, бросая озабоченный взгляд наверх.

— Я с вами! — воскликнул Отто, ударяя себя в грудь. — Я защищу вас! Хотелось бы мне, чтобы на нас напали…

— Что вы, Бог с вами! — с ужасом запротестовал старик, но его воспитанник продолжал с еще большим пылом:

— Чтобы я мог показать своей сестре и Арнульфу, что я — не ребенок, которого удаляют, когда взрослые разговаривают.

С этими словами он увлек за собой воспитателя. Тот, вольно или невольно, последовал за ним, и они исчезли за деревьями.

— Он прав, — промолвил Арнульф, смотря Отто вслед. — С ним действительно обращаются, как с мальчиком, хотя у него все данные, чтобы видеть в нем почти взрослого.

— Да, но у него вовсе нет рассудительности, — ответила Элеонора, — и этим он повергает в опасность и себя, и других. Итак, от наших нет никаких известий?

— Нет, посланный, которого я жду, прибудет, вероятно, только ночью; днем ведь здесь нельзя шелохнуться: наместник сторожит, как Аргус. Полицейской и военной властью он думает задавить всех, но долго так продолжаться не может, и спаси его Бог, когда все поднимутся против него!

Смутная угроза слышалась в этих словах, и взор, сопровождавший их, не сулил ничего хорошего. На лбу молодой девушки образовалась мрачная складка.

— Хольгер очень часто бывает в замке, — сказала она. — Он и граф Оденсборг — большие друзья.

— Ничего нет удивительного, ведь рыбак рыбака видит издалека! А вы также все еще в Мансфельде?

— Что же делать! Вы ведь знаете, что оставаться нас вынудила бабушкина болезнь. Только вчера доктор разрешил переехать в Викстедт. Я как раз возвращаюсь оттуда, где приготовляла все необходимое, а на будущей неделе мы покидаем, наконец, Мансфельд. Слава Богу!

Элеонора глубоко вздохнула, словно этим с нее сняли невыносимую тяжесть.

Янсен утвердительно кивнул головой.

— Я охотно верю, что вы стремитесь уйти оттуда, — граф достаточно портит вам жизнь. Он так же сурово хозяйничает в Мансфельде, как наместник — в округе; а настоящему владельцу и горя мало: он целыми днями охотится, скачет сломя голову по полям, катается и спокойно смотрит, как его отчим разыгрывает хозяина. Удивительно послушный сын! Вообще он с самого начала был полным нулем!

— Арнульф, оставим это! — сдавленным голосом промолвила Элеонора.

— Вы не желаете слушать? — резко спросил он. — А между тем вас это касается больше всех! Старый барон, конечно, не знал, что налагал на вас своей волей…

— Я еще раз прошу вас оставить это!

В этих словах девушки была тревожная мольба, но Янсен подошел к ней вплотную, мрачно глядя на нее.

— Если это обижает вас, я не произнесу больше ни звука, но мне вы должны позволить сказать одно слово. Вы выросли на моих глазах, и я не допущу, чтобы над вами учинили насилие. Когда я увидел вас в первый раз, — в его голосе слышалось с трудом подавленное волнение, — тогда я принес вашей матушке полковника Вальдова, вы были еще ребенком, и ваша матушка подняла вас ко мне, чтобы вы могли поблагодарить меня за жизнь отца. Я был необузданным мальчишкой и не думал ни о детях, ни о женщинах, но мне никогда не забыть того, как вы своими маленькими ручонками обняли меня за шею и повторили подсказанные вам слова… никогда не забыть! Мне вы должны позволить сказать вам слово.

Воспоминание, затронутое им, не могло не оказать своего действия; Элеонора с внезапным порывом протянула ему руку.

— Вы — правы, — просто сказала она.

— Так дайте мне ответ на один вопрос. Только одно слово «да» или «нет»! Будете вы повиноваться завещанию?

Янсен не отрывал взгляда от лица девушки, будто стараясь прочитать на нем ответ. Элеонора побледнела, но ответила быстро, решительно и твердо:

— Нет.

— А! — с таким диким торжеством воскликнул Янсен, что девушка испуганно отступила, вырвав у него руку.

— Что с вами? — изумленно спросила она.

— Ничего, ничего! — Янсен уже снова овладел собой, но его глаза сверкали глубоким удовлетворением. — Я ведь знал заранее, что вы не могли согласиться. Элеонора Вальдов и этот датский…

— Арнульф, вы говорите о моем родственнике, — прервала его Элеонора, но тот только горько расхохотался.

— Ну, да, его зовут Мансфельд так же, как деда и отца, но это — все, что он унаследовал у них. Мансфельды были древним родом, с прекрасными старинными традициями. В тяжелые времена они твердо стояли за нас, как мы за них. Тогда не считались друг с другом, что дескать мы — дворяне, а вы — мужики; нет, мы вместе выступали против общего врага. Но последний, носящий имя Мансфельд, испорчен в Дании; он презирает и предает свою отчизну. Датчане научили его помогать им в притеснениях и, если бы старый хозяин майората знал, чем кончит его род, он повернулся бы в гробу.