Старик при такой невежливой отповеди только сердито покачал головой:
— Ну, знаете, немного потеряют наши девушки, если вы не женитесь ни на одной из них.
— Я думаю так же, — подтвердил Янсен, — значит, и горевать не о чем.
Он замолчал, потому что в соседней комнате послышались голоса и затем появились молодой человек в сопровождении девушки и Отто, который говорил с явным разочарованием:
— Так, значит, вы пришли в одно время? А я думал, Фриц Горст будет первым!
— Для тебя было бы приятнее, если бы он опередил меня на несколько сажен? — со смехом спросил Гельмут. — Нет, мой маленький братец, на этот раз капитану пришлось-таки немало поработать, борясь за первенство, и все-таки спор окончился вничью, поскольку яхты прибыли в Штрандгольм одновременно.
Барышня между тем обратилась к обоим мужчинам. С первого взгляда бросалось в глаза, что они с Отто — родные брат и сестра, сходство было поразительным: те же черты, те же темные выразительные глаза, мягкие каштановые волосы, пышными кудрями вившиеся у мальчика и роскошной косой обвившиеся вокруг головы девушки. Но в то время как Отто сиял юной жизнерадостностью, прекрасное лицо его сестры выражало серьезность и холодность, как-то негармонировавшие с ее девятнадцатилетним возрастом. Может быть, оно было следствием надетого на нее траура?
Она дружески кивнула Лоренцу и, с ласковой доверчивостью протянув руку Янсену, промолвила с упреком:
— Мы уже давно не видели вас, Арнульф! Вы были очень заняты?
— Нет, фрейлейн Элеонора, просто я боялся помешать, поскольку здесь находятся господа из Дании, — возразил он, бросая враждебный взгляд в сторону молодого барона.
Последний проявил внимание и подошел ближе.
— Арнульф Янсен, наш сосед, — представила его Элеонора. — Мой двоюродный брат, баром Мансфельд.
— Янсен… Янсен! — медленно повторил Гельмут. — При этом имени у меня в памяти воскресают картины детства. Не были ли мы в детстве товарищами?
— Возможно, господин барон, но мы оба уже давно забыли об этом, — последовал холодный ответ.
— Я — нет, — сказал Гельмут, скорее развеселившийся, чем раздосадованный его неподатливостью. — Моя память не изменяет мне в таких случаях. Она подсказывает мне, например, что уже и тогда Арнульф Янсен был упрям и непреклонен, как сегодня. Таким же вы и остались.
Трудно было найти людей более различных, чем эти двое, стоявшие рядом, и все же они были сыновьями одной страны, дети той же северной родины, белокурые и голубоглазые, истые северяне.
Гельмут фон Мансфельд — изящный и стройный — внешне выглядел как человек светский. Черты его лица, пожалуй, были слишком мягки, и с трудом верилось, чтобы эти нежные белые руки смогли управлять яхтой при таком ветре. Однако во внешности молодого помещика было что-то необыкновенно привлекательное, а недостаток мужественности компенсировался изысканной любезностью. Правда, на жизнь он смотрел, вероятно, не очень серьезно, все его существо дышало непринужденной веселостью, и потому недружелюбие бывшего сверстника нисколько не испортило ему настроения, а только развеселило его.
Арнульф Янсен был четырьмя годами старше; глаза и волосы были у него темнее, чем у молодого барона, лицо загорело от воздуха и солнца, а его жесткие, коричневые руки свидетельствовали о том, что он привык всюду работать сам. Он обладал сильной, мускулистой фигурой; и хотя его энергичные, несколько суровые черты лица нельзя было назвать красивыми, они обращали на себя внимание. Манера держать себя, как и его речь, также не соответствовала общепринятым правилам этикета. Светское обращение было ему или совсем чуждо, или неприятно. Казаться только крестьянином и никем иным составляло для него, очевидно, особую гордость, хотя речь выдавала в нем человека образованного.
— Я не разъезжал так далеко по свету, как вы, господин барон, — ответил он на последнее замечание Мансфельда. — Там — в Копенгагене, Париже и Италии — можно поучиться многому, о чем у нас здесь не имеют ни малейшего понятия.
В его тоне было что-то вызывающее, но Гельмут, похоже, не собирался с ним спорить. Он лишь пожал плечами:
— Во всяком случае, таким образом можно научиться больше, чем сидя годами в своей скорлупе.
Скрытую в словах барона насмешку и полупрезрительное пожимание плечами Арнульф принял как оскорбление и угрожающе встрепенулся.
— Скорлупа, в которой мы сидим, — наша родина! Здесь мы родились, за нее стоим крепко, защищать ее будем своей кровью и всем своим достоянием, и если бы кто захотел отнять ее у нас…
— Арнульф! — вполголоса произнесла подошедшая сзади Элеонора.
Одно ее тихое слово оказало удивительное действие на строптивого молодого человека. Он сразу оборвал свою речь и, казалось, боролся с собой, потому что продолжал уже значительно мягче:
— Но ведь это только такое мнение у нас здесь, господин фон Мансфельд. Так думаю я и так думают все здесь. Но теперь — простите — мне надо поговорить с баронессой!
Кивнув слегка головой, он повернулся и направился к двери. Гельмут полунасмешливо, полусерьезно посмотрел ему вслед:
— Типичный медведь этот Янсен. Но он всегда был таким невежливым и грубым, как настоящий мужик! К тому же он силен, как медведь; кто решался на борьбу с ним, тот в следующий же миг лежал на земле.
— У Арнульфа Янсена в жилах кровь фризов, — спокойно разъяснила Элеонора. — У него и недостатки, и достоинства своего племени. На первый взгляд, такие характеры кажутся иногда суровыми и жестокими, и подчас они действительно такие, но зато выдерживают всякую непогоду, и никакая буря не заставит их отступить с места, которое они захотят удержать за собой.
— И этот серый герой неимоверно импонирует моей кузине, — насмешливо воскликнул Гельмут. — Вообще он, видимо, занимает особое место в замке и считает себя здесь на равных со всеми.
— Он — друг нашего дома.
— Мужик?
Вопрос звучал так же удивленно, как и презрительно. Глаза Элеоноры внезапно вспыхнули, и она ответила с ударением:
— Да, мужик!
— Который спас нам отца, когда он, тяжело раненный, упал в бою, решившем судьбу нашей страны [1], — стремительно вступился Отто. — Тогда Арнульф, еще шестнадцатилетний мальчик, своим телом прикрыл полковника под жестким огненным дождем, вынес его из сражения, а затем спас от преследования и укрыл в безопасности у своих. Разве ты не знаешь этого, Гельмут?
— Ах, так, значит, он — спаситель дяди Вальдова? — легкомысленно сказал молодой барон. — Совершенно верно, теперь я вспоминаю это обстоятельство. Но я уже давно забыл его. Да кто же в состоянии удержать в памяти все эти семейные предания? Так вот откуда преклонение Элеоноры перед этим героем, который, очевидно, совершенно затмил меня в ее глазах. Если бы он не был мужиком, кто знает, дело могло бы быть гораздо опаснее.
Он громко рассмеялся своей остроте, лукаво взглянув на кузину. Но его взгляд встретился с холодным взором и так же холодно прозвучал ответ Элеоноры:
— Мы говорили о нашем покойном отце, Гельмут, и о несчастной судьбе нашей родины!
— Ах, Господи, конечно, но нельзя же все время говорить лишь о серьезном! — нетерпеливо воскликнул Гельмут и повернулся к дверям, куда в это время входили остальные участники состязания.
— А вот и опоздавшие! — закричал Отто, но теперь его голос звучал по-другому, гораздо сердечнее, чем когда он приветствовал своего двоюродного брата.
Капитан Горст, высокая и плотная фигура которого даже в штатском платье выдавала военного, был уже далеко не юноша — ему можно было дать лет тридцать пять. Темная борода обрамляла его не столько красивое, сколько выразительное лицо. Его манера и речь дышали спокойствием, которое можно было бы принять за флегматичность, не будь у него темных глаз, обычно смотревших так же спокойно и серьезно, но умевших по временам вспыхивать горячей молнией.
Его спутница — нежное небольшое и миловидное существо, на вид приблизительно одних лет с Элеонорой, казалась значительно моложе ее, а две ямочки на ее розовых щечках показывали, что она — далеко не поклонница серьезности. Сейчас, правда, ее прелестное личико выражало сердитое неудовольствие, а в жесте, которым она сорвала шляпу со своей белокурой головки и бросила на первый попавшийся стул, было что-то по-детски капризное.
