Мой отец сказал, что отвезет ее на вокзал.

Бадди сказал, что тоже поедет – мало ли, вдруг его кто спросит.

Линда сказала: Если кто спросит, скажешь, что я поехала за свитером.

Бадди сказал: Ага, если кто спросит, я так и скажу: мол, грозилась покончить с собой и вдруг вспомнила, что ей бы новый свитерок. Я лучше с вами поеду.

Линда сказала, что ему, наверное, стоит проводить ее в Нью-Йорк, виолончель понесет.

Бадди сказал: А виолончель-то тебе зачем?

Линда сказала: Для прослушивания.

Бадди сказал: Если тебя не возьмут на фортепиано, про виолончель и думать нечего.

Линда сказала: Не командуй.

+ они жарко заспорили, а мой отец стоял себе рядом. Моя мать полагала, что Джуллиард будет ее презирать, если выяснится, что она умеет играть только на фортепиано, а если она привезет несколько инструментов, они сразу поймут, что она настоящий музыкант.

Все Кёнигсберги презирали фортепиано – удобно-то как, все нотки расписаны по клавиатуре, ушел, вернулся – а они так и сидят по местам, скука смертная, да на нем даже четырехлетка сыграет (они все играли). И они терпеть не могли играть с листа + у фортепиано есть такое тягомотное свойство (поскольку одновременно можно играть 10 нот, а то и больше), приходится читать в 10 раз больше, чем на других инструментах. Ни один Кёнигсберг не желал играть на фортепиано, если можно было передать его кому-нибудь помладше, + поскольку моя мать была младшей, ей не представилось шанса кому-нибудь его передать. Странно как-то, что младшей досталась партия, где надо больше всего читать, но, отмечали два брата две сестры отец и мать, если что не заладится, она всегда сыграет на слух. И вообще, она не то чтобы не умела играть на скрипке, альте и виолончели (не говоря уж о флейте, гитаре, мандолине и укулеле), – ей просто случая не выпадало.

Бадди заявил, что, по его мнению, Линдина техника на струнных не дотягивает до требований Джуллиарда + Линда сказала а тебе-то откуда знать ты когда меня в последний раз слушал.

Сначала она хотела прихватить все, показать, на что способна, но в конце концов согласилась взять только скрипку, потому что на ней умела играть несколько сложных пьес, альт, потому что на нем у нее почему-то лучше выходило звучание, мандолину, потому что это необычно – уметь играть на мандолине, и флейту, потому что никогда не вредно показать, что умеешь играть на флейте.

Бадди: И ты скажешь, что хочешь прослушиваться на фортепиано.

Линда: Не командуй.

Мой отец: Ты что хочешь сказать – ты не собираешься играть на фортепиано? У тебя фантастический талант – и ты не будешь играть? А то, что ты сейчас играла, – ты им это сыграешь?

Линда: Ты в музыке разбираешься?

Отец: Да не очень.

Линда: Тогда не суй свой нос куда не просят.

Отец сказал: Нам, наверное, пора, а то на поезд опоздаем.

Бадди опять сказал, что поедет с ними + Линда сказала, пускай Бадди скажет, что она уехала за свитером, почему он вечно из всего устраивает такой спектакль, + Бадди сказал, ну да, она уехала за свитером + на всякий случай взяла с собой скрипку альт флейту + мандолину и он пожалуй поедет с ними.

Мой отец сказал, что вообще-то хотел с Бадди поговорить, и они втроем поехали на вокзал.

Линда села в поезд. В одной руке футляры со скрипкой и альтом, в другой руке чехол с мандолиной и сумочка, под мышкой флейта.

Поезд тронулся + мой отец сказал Бадди: Ребята, вы фантастические. Я думал, музыканту надо на прослушивание какие-нибудь ноты, что ли, взять.

Бадди сказал: Ох. Ты ж. Блин.

Но уже ничего не попишешь, а она, если что, найдет ноты в Нью-Йорке, и они направились в ближайший бар, и мой отец сказал: Давай купим этот мотель.

Бадди сказал: А если мужик ошибся?

Мой отец сказал: Если он ошибся, у нас будет никчемная недвижимость. Зато старая миссис Рэндольф воссоединится со своей овдовевшей дочерью, преклонные годы проведет под солнечными небесами Флориды, и хоть кто-то будет счастлив.

За солнечные небеса Флориды, сказал Бадди.

За солнечные небеса Флориды, сказал мой отец.

Мой отец и Бадди решили поехать и заключить сделку немедленно. Отбыли в отцовской машине, Бадди сел за руль, отец уснул на заднем сиденье.

Мать моя между тем добралась до Джуллиарда. Отыскала ректорат и потребовала ее прослушать. Задача была непростая, ей много раз повторили, что для этого надо подать заявку, заполнить анкеты, назначить время; однако она не сдавалась. Она сказала, что приехала аж из Филадельфии. Она очень волновалась, но в душе свято верила, что наконец будет спасена, едва кому-нибудь сыграет.

Наконец из ректората вышел невзрачный человек в бабочке, представился и пообещал найти помещение. В Джуллиарде водились и анкеты, и заявки, и процедуры, но тамошние люди ничем не отличались от всех прочих людей: им понравилась история, им нравилось воображать блестящую молодую музыкантшу, которая села на поезд в Филадельфии, приехала в Нью-Йорк и пришла с улицы. Моя мать (со скрипкой альтом мандолиной сумочкой + флейтой) пошла за ним в аудиторию, где стоял рояль, и невзрачный человек сел на стул у стены, положил ногу на ногу и стал ждать.

Лишь тогда моя мать сообразила: чего-то не хватает.

Понукаемая моим отцом, она пулей вылетела за дверь. Разволновавшись от одной этой мысли – вылететь за дверь, – она вылетела за дверь, не задержавшись порепетировать и даже не взяв ноты, а теперь ей нечего было играть и она ничего не подготовила.

Кое-кого подобная неприятность сбила бы с толку. Кёнигсберги сталкивались с музыкальными катастрофами каждый божий день + девиз их гласил: Не падай духом.

Что вы мне сыграете? спросил невзрачный человек.

Линда вынула из футляра скрипку. Объяснила, что оставила ноты в поезде, но сыграет партиту Баха.

Она сыграла партиту Баха, а невзрачный человек, ни слова не говоря, созерцал свое колено; потом она одолела сонату Бетховена, соврав всего пару раз, а невзрачный человек невозмутимо созерцал свое колено и так ничего ей и не сказал.

А теперь что вы мне сыграете? спросил невзрачный человек.

Линда спросила: Хотите, я сыграю на альте?

Человек: Если хотите мне сыграть, я с наслаждением вас послушаю.

Линда положила скрипку в футляр и достала альт. Сыграла малоизвестную сонату для одного альта, которую выучила за пару лет до того. Даже тогда соната была совершенно бесцветная – из тех пьес, которые композиторы почему-то нередко сваливают на альты. На миг моя мать забеспокоилась, вспомнит ли сонату, но едва начала, все вспомнила. Забыла, что́ идет после первой репризы, и сыграла ее дважды, чтобы потянуть время, + пришлось сочинять новое анданте, поскольку старое временно вылетело из головы (по счастью, соната была настолько малоизвестная, что невзрачный человек, наверное, не заметил), но в остальном вроде бы отбарабанила неплохо.

Невзрачный человек все созерцал свое колено.

Она сказала: Это просто чтобы вы получили общее представление. Хотите, я еще сыграю?

Он сказал: Пожалуй, общее представление я уже получил.

Она сказала: Сыграть вам на мандолине?

Он сказал: Если хотите на ней сыграть.

Она сыграла пару-тройку коротких пьесок, Бетховена и Гуммеля, чтобы невзрачный человек получил общее представление, а потом сыграла несколько пьес на флейте – так он поймет, что играть на флейте она умеет.

Он молча выслушал, глянул на часы и сказал: Вы хотите мне сыграть еще что-то?

Она сказала: Еще я умею на виолончели, на гитаре и на укулеле, но их я оставила дома.

Он сказал: И один из этих инструментов дается вам лучше всего?

Она сказала: Я бы так не сказала. Преподаватель по виолончели говорил, что у меня есть перспективы, и, понятно, любой идиот сыграет на гитаре, а если умеешь на гитаре, то не надо быть гением, чтобы играть на укулеле, но я бы не сказала, что они мне даются прямо лучше всего.

Музыкант научается шестым чувством улавливать настроение аудитории. Моя мать уловила, что прослушивание как-то не задалось.