Очередь желающих поздравить Аню невелика. Я иду сразу за Бруром и Марианне Скууг, направляющимися в артистическое фойе. Однако между этажами они неожиданно останавливаются. Я смотрю вниз на площадку лестницы.

Там без сознания лежит Аня.

Аня в артистическом фойе со своими родителями. Дверь закрыта. Очередь желающих ее поздравить значительно увеличилась. Все самые верные. Ребекка, Маргрете Ирене, не считая Катрине и кого-то, кого я не знаю.

Но я — первый, сразу после родителей.

Наконец дверь открывается, и выходит Брур Скууг. Он по очереди смотрит на каждого из нас, ждущих на лестнице. И серьезно кивает в ответ на свои мысли. Мы ничего не понимаем.

— Кое-кто из вас приглашен после концерта в «Блом». Ужин, естественно, отменяется, — говорит он.

Ребекка не может сдержаться.

— Почему отменяется? — спрашивает она.

— Как будто это и так неясно? Аня упала в обморок.

— Против этого лучшее лекарство — бокал красного вина, — дерзко заявляет Ребекка.

Человек с карманным фонариком пытается пригвоздить ее взглядом.

— Здесь решаю я.

Марианне становится рядом с ним. Она очень похожа на Аню, даже подкрасилась так, как красятся молодые. Она берет мужа за руку. Потом неуверенно смотрит на меня. Я предпочитаю отвести глаза.

Наконец мы с Аней одни. Несколько коротких минут. Я попросил разрешения закрыть дверь.

— Маргрете Ирене подменила мой билет, — говорю я.

Она прикасается к моей руке. Рука у нее ледяная.

— Это пустяки, Аксель. Твоей вины в этом нет.

— Я тебя отвлек.

— Нет. В этом никто не виноват. Я сама отвлеклась.

— Это мелочь.

— Ты так думаешь? — Она внимательно смотрит на меня, пытаясь понять, не лгу ли я.

— Потом ты играла великолепно.

— Тот, кто упал, не может выиграть лыжные гонки. Если он упал лицом в снег, никакой рекорд его уже не спасет.

— Музыка не спорт, Аня! Речь идет не о том, чтобы выиграть забег!

— Не скажи. Мы принимаем участие в самом важном «забеге» из всех. И ты это прекрасно понимаешь.

Я не знаю, что ей ответить. Она еще очень бледная после обморока. Сидя рядом, я хорошо вижу, до чего же она худая. От нее неприятно пахнет. Чем-то затхлым и нездоровым.

— Жалко, что отменили ужин, — говорит она.

— Поужинаем как-нибудь в другой раз. Тебе надо поехать домой и отдохнуть.

— Да, наверное. А утром я проснусь и вспомню все, что случилось, как я опозорилась, играя концерт Равеля с Филармоническим оркестром. Завидовать нечему.

— Ты была великолепна.

— Не лги мне, Аксель. А то у нас не будет общего будущего.

Неужели она действительного так сказала? Весь остаток вечера я думаю об этом. И всю оставшуюся жизнь тоже.

Марианне и Человек с карманным фонариком увозят Аню, как только ее поздравили уже все желающие. В это время из своей артистической уборной выходит Каридис. Лицо у него все еще в испарине.

— I never thought anything like this could happen, and with such a talent! [13]

Он знает, кто мы. Молодые и многообещающие. Он как будто оправдывается, но Ребекка не позволяет ему отделаться так легко.

— You should have gone directly to the third movement, — говорит она. — You made it so difficult for her! [14]

Он пожимает плечами.

— I only did my job [15], — говорит он и уходит от нас.

Мы с Маргрете Ирене лежим в кровати. Вот уж не думал, что этот вечер закончится именно так. Мы, наша старая компания, выпили красного вина у «Ремесленника», но весело никому не было.

— Ты не должен предпочесть ее мне, — говорит Маргрете Ирене.

Я не отвечаю. У меня в голове слишком много мыслей и картин. В некоторых из них люди отсутствуют. Куда, например, делась Сельма Люнге? Ее не было в артистическом фойе, где ей полагалось бы быть. Я понимаю, что сержусь на нее. Сейчас я мог бы ее даже ударить.

Маргрете Ирене замечает, что я о чем-то задумался.

— О чем ты думаешь?

— Обо всех, кто изменил.

— Вот именно. — Она с удовлетворением потягивается. — Именно поэтому мы и не должны изменять друг другу.

— Ты неправильно меня поняла. Я думаю о Сельме Люнге. Более эгоцентричного человека я не знаю.

— Эгоцентричные люди обычно получают то, что хотят.

— Правда? Значит, Аня не эгоцентрична.

Маргрете Ирене безнадежно вздыхает.

— Все, Аксель, больше мы о ней не говорим. Сегодня она и так отняла у нас слишком много времени.

— Ты забываешь, все-таки это был ее вечер.

— А теперь он наш!

Мы делаем это второй раз. Это уже последний раз, думаю я. Я вижу только Аню. Она сидит у рояля, худая как смерть, в черном платье. Смотрит на белые и черные клавиши. Пытается вспомнить забытую фразу. Ищет смысл в своей жизни. Но больше всего она ищет Равеля.

Наступает весна. Наконец-то. Тем временем многое изменилось. Аня уехала неизвестно куда. Даже Катрине, которая обычно узнает все, не знает, где она находится.

На улице я встречаю Марианне. Похоже, ей не хочется говорить со мной.

— Аксель! — говорит она, предостерегающе подняв руку.

— Где Аня? — спрашиваю я, сердясь на нее, на всех, но больше всего на самого себя.

Ее лицо смягчается — она видит мое волнение.

— Не спрашивай. Ане хорошо, но мы ее оберегаем.

— От чего?

— Прежде всего, от нее самой. У нее слишком большие амбиции.

— А как ее физическое состояние? Вы заставляете ее есть?

У Марианне в глазах слезы.

— Не знаю, — говорит она.

Больше я ни о чем не спрашиваю.

Она отворачивается, подносит руку к лицу.

— Нам сейчас очень трудно. Надеюсь, ты это понимаешь.

Я киваю, тогда наконец она поднимает на меня глаза и улыбается.

— Ты хороший человек, Аксель.

— Неужели?

Мы обнимаемся, неожиданно и крепко. Не знаю, чей это был порыв, мой или ее, но это не имеет значения. Ее щека прижимается к моей. Собственные чувства смущают меня, и я ее отстраняю.

— Передай ей привет от меня.

— Передам.

— Она будет сдавать выпускной экзамен?

— Непременно. Это входит в наши планы. Не надо так беспокоиться.

Растревоженный, я иду в ольшаник. Мокрый снег, на асфальт бегут ручейки. Но внизу под деревьями сухо.

Ее щека у моей щеки.

Марианне Скууг.

Как она похожа на Аню!

Не знаю, чего я ищу или чего жду. Аня просто испарилась. Критики были снисходительны. Ее признавали, но как-то не с тех позиций. Как будто писали о музыканте-инвалиде. Как будто входили в ее положение. Унижающе положительно. Даже сострадательно. Превосходная степень в их статьях отсутствовала.

Я не на месте, думаю я. Слишком многое меня отвлекает. И Ребекке, и Ане — обеим не повезло в достижении заветной мечты своей юности. Не повезло с дебютом. С прорывом. Ребекка бросила музыку, но как собирается поступить Аня? И чья следующая очередь?

Я сижу под деревьями и смотрю на другой берег реки, где живет Сельма Люнге. Как близко. Всего пара бросков камня. После Аниного дебюта она уезжала, хотела отдохнуть. Но сегодня вечером у меня с ней урок.

Я все еще злюсь.

Сельма встречает меня, как обычно, с мужем в качестве швейцара. Знаменитый философ по-прежнему производит впечатление безумца. Меня поражает, что он не следит за своим ртом.

— Поезжай в город, Турфинн, и купи хлеба, — приказывает она.

Он покорно подчиняется и скрывается за дверью с дурацким хихиканьем, послав мне на прощание болезненную улыбку. Я не знаю, куда девать глаза.

— Смотри на меня, — говорит Сельма Люнге.

На ней длинное черное платье. Она бледна, но вместе с тем сильно накрашена. Выглядит она достаточно привлекательно. Но я не хочу думать об этом.