Нервозность заражает. Люди в гардеробе громко разговаривают друг с другом. У всех праздничное настроение. Но это нас не успокаивает. Мы проходим в зал. Ребекка посадила нас четверых вместе в пятом ряду. Я вижу, что Катрине не по себе, так ей и надо. Люди узнали ее. Но сегодня я за нее спокоен. У нее нет блеска в глазах, и от нее не пахнет спиртным. Она накрасилась больше, чем обычно, и надела изящный костюм, который купила совсем недавно. В ее облике есть что-то мальчишеское. Она болтает с Аней о всяких пустяках, но о чем именно, я не слышу, потому что со мной разговаривает Маргрете Ирене.

«Солнце» Мунка. Этот постоянный восход над шхерами Крагерё, написанный Мунком после случившегося у него в Дании нервного срыва. Неожиданно картина становится символической. Она говорит о надежде и светлых временах. Я думаю о том техническом аде, через который вот-вот должна пройти Ребекка. В выбранном ею репертуаре почти нет передышек, сплошные трудности — октавы, репетиции у Равеля, немыслимые трели у Бетховена и коварные порывы у Шопена, труднейшие заключительные партии во всех четырех балладах, и опять терции, кварты, октавы и сильнейшее туше, которое все решает.

— Желаю удачи, — шепчет Аня как будто самой себе. Она сидит от меня справа, слева — Маргрете Ирене. Катрине сидит с другой стороны от Ани. Мне хочется взять Аню за руку, но я держу руку Маргрете Ирене. Аня делает вид, что ничего не замечает. Она не отвечает на мои чувства. Не любит меня. Впрочем, Маргрете Ирене тоже меня не любит. Но она, по крайней мере, хочет заниматься со мной сексом. А там, дальше, сидит Катрине. С кем она хочет заниматься сексом? Правда, это не относится к делу. Сейчас главное — Аня. Аню следует любить, это главное.

В эту минуту я спиной чувствую чей-то взгляд. Я оборачиваюсь. Вздрагиваю, как от холода. Пробегаю глазами по задним рядам. Вот он. Я узнаю его лицо. Но он тут же наклоняется, поняв, что я его обнаружил.

Человек с карманным фонариком.

Я ничего не говорю Ане. Университетская Аула взволнованно гудит, как перед настоящим большим событием, как перед вручением Нобелевской премии мира спорному политику Ближнего Востока или президенту США. Я не наблюдал ничего подобного с тех пор, как здесь играл Рубинштейн. Или Рихтер. Или Аргерих. Зал переполнен, сидят даже на боковых диванах. Распроданы все входные билеты. Это пришли любопытные из консерватории. Сюннестведт тоже здесь. Он сидит по другую сторону от прохода, на своем любимом месте. По привычке он машет мне рукой. Я машу ему в ответ. Я сижу между «Историей» и «Альма Матер» — философскими размышлениями Мунка о человеческой жизни, о времени, о творении — и слушаю, как Аня бранит их, шепотом она говорит Катрине, что эти картины всегда казались ей плоскими, банальными и сентиментальными. Меня это настораживает. «Люди, которые злословят над сентиментальностью, всегда отличаются большим самомнением и скупостью», — сказала однажды мама. Но я не хочу сейчас думать о маме. Время идет. Осталось пять минут. В зале присутствуют уважаемый Ханс-Йорген Хурум из «Афтенпостен» и Юла Клаус Эгге из «Арбейдербладет». Пришел и длинный Финн Арнестад из «Фрихетен». За ним в зал входит вежливый Конрад Баден из «Моргенбладет». А кто же представляет «Дагбладет» и «Вердене Ганг»? Да вот они — Магне Хегдал и Фолке Стрёмхолм. А «Нашунен» и «Моргенпостен»? Сколько газет! Сколько мнений! Здесь присутствуют все, все оруженосцы музыки. В последнюю минуту они оставили свой обед и пришли сюда.

Четыре минуты. Входят Фабиан Фрост и его жена Дезире. Он в смокинге. На ней скромное платье цвета рубина. Должно быть, так захотела Ребекка, думаю я. В такой день, как этот, мать не должна затмить дочь.

Три минуты. В зал входит Сельма Люнге. На ней тонкое узкое строгое платье бирюзового цвета, которое подчеркивает стройность ее фигуры. Под взглядами всего зала она идет по среднему проходу к первым рядам, ее сопровождает Турфинн Люнге, философ, пользующийся мировой известностью, автор труда «О смешном», он следует на шаг позади, как принято у коронованных особ, когда жена — королева, а муж — принц-консорт. Для пятидесятилетней женщины, матери троих детей, она выглядит замечательно, думаю я. Проходя мимо нашего ряда, она поворачивается к Ане и осторожно улыбается. Я замечаю ее взгляд, теплый и дружеский. Ее глаза мимолетно пробегают также и по мне, Катрине и Маргрете Ирене, словно она хорошо видит нас, молодых. Черные волосы собраны в пучок.

— Она держится как королева, — шепчу я, не имея в виду, что меня кто-то услышит.

— Она и есть королева, — восторженно говорит Аня.

Сельма Люнге с мужем садятся в третьем ряду. Гул в зале стихает. Все понимают, что минута настала. Мы ждем только В. Гуде. Сейчас он выйдет из двери слева. Он обменивается последними словами с Ребеккой перед тем, как она явится публике и покажет свое платье, о котором столько говорила. Он выходит из двери! В черном костюме и белоснежной рубашке с бабочкой. Верный себе. Он очень серьезен, как обычно в таких случаях. Садится на свое постоянное место сбоку, оглядывает зал, щурится, кивает некоторым знакомым.

Свет гаснет.

Разговоры стихают.

Все начинается всерьез.

О Господи, Ребекка! — думаю я со странным недобрым предчувствием.

Наконец она выходит! Не из обычной двери, которая хорошо видна публике, а из другой, дальней, которой солисты почти не пользуются. Увидев ее, я мгновенно понимаю, почему она выбрала именно эту дверь. Она хочет показать себя! Хочет идти к роялю как можно дольше. Создать праздничное настроение. Ее платье великолепно, оно тоже бирюзовое, как и строгое платье Сельмы Люнге. Но если Сельма Люнге строга, Ребекка Фрост по-царски роскошна. Обнаженные плечи. Продуманные линии. Книзу платье сужается, как будто она хочет произвести впечатление на  молодых людей на балу, а не по доброй воле сдать экзамен на мастерство. Только теперь я замечаю цветы, с двух сторон украшающие сцену. Цветы такого же цвета, как и ее платье. Мы все пожираем ее глазами. Мы счастливы, я немного успокаиваюсь. Здесь все продумано и поставлено, все до мелочей. Конечно, думаю я. Ребекка Фрост никогда не поступает опрометчиво. Публика начинает аплодировать. Громко, горячо и восторженно.

И тут она спотыкается.

На ступенях, ведущих на нижний уровень, где ее ждет рояль, Ребекка наступает на подол собственного платья и падает ничком. Зал громко ахает. Мы не верим своим глазам. Неожиданно для всех Ребекка Фрост лежит распростертая на полу. Кто-то вскрикивает. Я слышу, что это Сельма Люнге. Ребекка лежит на полу. Я смотрю на Аню, она обеими руками впилась в плечо Катрине. Маргрете Ирене шепчет мне на ухо:

— Не могу в это поверить.

Но сомнений нет. Ребекка лежит на полу. В. Гуде бежит на сцену. Теперь я уже никогда его не забуду. Он возле к нее, опускается на колени, что-то говорит ей, но она не встает. Лежит, уткнувшись носом в пол. Хотя я не женщина и никогда не носил платьев, я знаю, о чем она сейчас думает. Ей хочется исчезнуть отсюда. Провалиться сквозь землю. Сосредоточенности как ни бывало. Она не в состоянии выполнить то, что от нее ждут.

Пол в Ауле натерт воском. На нем трудно не поскользнуться. Лежа на полу, Ребекка, при желании, могла бы увидеть в нем свое отражение. В. Гуде продолжает что-то ей говорить. Похоже, что теперь она прислушивается к его словам. Она поворачивается. Медленно встает, опираясь на своего импресарио. Туфли с нее свалились. Он помогает ей их надеть. Ребекка смахивает с платья пыль и, покачнувшись, выпрямляет спину. В. Гуде шепчет ей на ухо еще несколько слов. Видно, они договорились. Она улыбается, целует его в щеку и машет рукой, чтобы он ушел. Он идет обратно на свое место, поправляет бабочку, щурит глаза и садится.

Ребекка Фрост стоит на сцене и пытается смотреть нам всем в глаза. Кашляет. Не помню, чтобы в Ауле когда-нибудь было так тихо. Я кошусь на Аню. Она держит за руку мою сестру.