— Я пыталась образумить его, но безуспешно. Мы только ссорились. Между нами уже не осталось места для любви.

В том, что она так осторожно мне рассказывает, я слышу другую, более тяжелую историю. Она хотела развестись с мужем. Но он стал совершенно неуправляемым, угрожал убить ее, кричал, что никогда не даст ей развода. Это напугало ее. Он боялся, что Марианне заберет с собой Аню. И, может быть, ему хотелось убить их обеих. Да, думаю я, наверное, именно поэтому она и рассказывает мне все это. В мировой истории было достаточно подобных безумцев! А Брур Скууг, если ей верить, безусловно, был ненормальным. Такой он и сейчас. Я слушаю рассказ Марианне и все вижу ее глазами — она не осмелилась уйти от него; конечно, она могла бы оставить ему Аню, но это было бы еще большим поражением.

Марианне прерывает рассказ и качает головой. Теперь моя очередь взять ее за руку. Рука лежит на столе. Я, молодой парень, пытаюсь ее утешить.

— Какая высокая цена! — говорю я.

Она кивает и снова начинает рассказывать, ей хочется завершить эту печальную исповедь.

— Словом, я с ним осталась, — говорит она. — И жила с ним. Миллионы людей знают, что можно жить с человеком, даже если тебе этого не хочется. Я сделала это ради Ани. Я думала так: пожертвую несколькими годами, но когда Ане исполнится восемнадцать, я от него уйду. Осталось ждать еще год.

— А он знает об этом?

Она медлит с ответом.

— Догадывается. Мы никогда об этом не говорили. Но он понимает, что любви к нему у меня уже не осталось. Я живу на Эльвефарет, потому что я мать Ани, и ничего больше. Знаю, что могу успокоить Брура, если нужно, предотвратить его безумные выходки. Но он и Аня вращаются вокруг одной оси, у них свой мир, и я не имею туда доступа. Иногда я даже боюсь…

Она закрывает лицо руками.

— Чего ты боишься? — спрашиваю я после некоторого молчания.

Марианне смотрит на меня, явно испуганная тем, что она мне рассказала, тем, что вообще говорила об этом с таким сопляком, как я. Но я еще никогда не чувствовал себя таким взрослым.

— Чего ты боишься? — снова спрашиваю я.

Она не отвечает. У меня по спине бегут мурашки. Словно я слышу то, чего она так и не сказала.

Мы просидели в «Бломе» до позднего вечера. Марианне забыла о своем собрании. Я чувствую серьезную духовную связь с этой женщиной, которая во многом напоминает мне Аню, но все-таки совсем другая. Я рассказываю ей о своей жизни, она хочет узнать, как я провожу дни. И я рассказываю о музыке, о занятиях, о мечтах. Я чувствую, и это факт, а не мое воображение, что между нами что-то возникает, что доверие, которое мы оказали друг другу, не исчезнет бесследно. Она больше не мать Ани. Она Марианне Скууг, и она на семнадцать лет старше меня. Теперь я иначе думаю о ней, чем вначале. Думаю, что она красива и что она женщина.

Мы одновременно встаем из-за стола, словно оба внезапно поняли, что подошли к грани дозволенного. Она хочет взять счет, но у меня есть гордость. Я расплачиваюсь деньгами, которых у меня почти нет. Она мне не мешает.

— Ладно, — говорит она. — Но в следующий раз плачу я.

Как будто он будет, это следующий раз, думаю я. Мы вместе идем по улице Карла Юхана к Национальному театру. Там оказывается, что никто из нас не собирается ехать домой на трамвае. Она смотрит на часы.

— Я еще успею застать конец собрания, — неопределенно говорит Марианне. Она избегает встречаться со мной глазами. Я ей не верю. Я думаю, что ее ждет мужчина.

Но молчу об этом. У меня внезапно появляются планы на вечер.

У спуска на станцию мы торопливо обнимаемся, даже слишком торопливо, прежде чем разойтись по своим делам.

— Приятно было с тобой познакомиться, — говорит она.

— Мне тоже. Спасибо, что ты нашла для меня время.

— Теперь ты знаешь обо мне больше всех.

— Не бойся, я не проболтаюсь.

— Да уж, пожалуйста, не проболтайся.

Она уходит по направлению к кинотеатру «Сага». Я смотрю ей вслед. Взволнованный и одновременно смущенный. Со спины ее не отличить от Ани.

Налетает ветер. И снова начинается дождь.

Через Дворцовый парк я иду к Бишлету.

В воздухе витает ожидание. Предстоящий дебют Ребекки Фрост. Она собирается сделать то, о чем мы все мечтаем и на что не можем решиться. Ребекка вступает в ряды взрослых. Мы немного ей завидуем, но и гордимся ею. Я лежу в кровати Маргрете Ирене. Все как обычно. Единственная разница заключается в том, что Маргрете Ирене наконец-то опомнилась и сняла с зубов пластинки. Я и не подозревал, что у нее такие красивые зубы.

Она не раздевается, значит, мы и сегодня еще не сделаем этого по-настоящему, и я вздыхаю с облегчением. Она не хочет пользоваться противозачаточными средствами. И не хочет, чтобы я пользовался презервативами. Ребенка она тоже не хочет. Меня это устраивает больше, чем она думает. С меня и так довольно. Она считает, что использует меня, но это я использую ее. Мы никогда не поженимся, думаю я. Это только сейчас нам доставляет радость использовать друг друга.

— А ты когда собираешься дебютировать? — спрашивает она.

Как будто мы раньше уже не говорили об этом!

— Сначала я должен уйти от Сюннестведта, а на это нужно время, — говорю я.

— Глупая доброта! Зачем тебе считаться с этим высокопарным чудаком? Ты все переворачиваешь с ног на голову.

Я с ней согласен. Но не могу обидеть Сюннестведта и еще не готов дебютировать. Чего-то мне не хватает. Я замечаю это, когда в безмолвной тишине Студии 18, задумавшись, играю то, чего почти не понимаю. Вот тогда мне все ясно. Тогда все просто. Потому что я думаю только об Ане. Но об этом Маргрете Ирене не расскажешь.

— Куда спешить, — говорю я.

Она щиплет меня за нос.

— Просто ты хочешь произвести сенсацию. Потому что веришь, что сможешь обойти нас всех.

Она права. Но я не могу в этом признаться.

— Ты дебютируешь раньше, чем я, — говорю я и целую ее красивые губы. Она нравится мне все больше и больше.

— Я? Да я еще даже не знаю, хочется ли мне вообще быть музыкантом! — говорит она. Она еще учится в школе. Все, кроме меня, учатся в школе. Я чувствую себя неполноценным. То, что мы делаем с Маргрете Ирене, так порочно. Моей самоуверенности заметно поубавилось. И меня беспокоит, что теперь я меньше уверен в себе.

Но сейчас главная — Ребекка. Уже десятое ноября. Когда мы с Маргрете Ирене встаем с кровати, нам пора идти в НРК, в большой пустой Дом радио, куда Ребекка с благословения Гейра пригласила весь наш Союз молодых пианистов на свою генеральную репетицию.

Лучший рояль — «Стейнвей», модель D, с тугой клавиатурой, как и полагалось в то время и как мне нравится, стоит в Студии 19.

Аня тоже приглашена. Ей было послано приглашение. Но ее нет. Ребекка подходит ко мне и целует меня в губы, главным образом чтобы позлить Маргрете Ирене. На Ребекке джинсы и белая мятая рубаха, словно для того, чтобы подчеркнуть неформальность этой встречи.

— Звонила Аня. Сегодня она не придет. — Ребекка насмешливо смотрит на Маргрете Ирене. — Но завтра придет непременно. И даже примет участие в празднике после концерта.

Ребекка закатывает глаза, так точно пародируя Аню, что мы все трое смеемся. Ребекка нервничает и полна нетерпения. От нервозности люди хорошеют, думаю я. Мне хочется сказать ей, что она очень красивая, но я молчу. Для Маргрете Ирене это будет уже слишком.

Послушать Ребекку пришли разные люди, не только Союз молодых пианистов. Здесь и многообещающие певцы, и скрипачи с виолончелистами. Ребекка всегда была широкой натурой. У нее много друзей. Она расставила стулья полукругом перед роялем, приготовила фрукты, минеральную воду и вино. Но мы пришли, чтобы слушать. С ее стороны смело устроить генеральную репетицию накануне концерта.

— Если все пройдет хорошо, значит, главное дело сделано. А завтра будет просто приятная прогулка. Ты даже не представляешь себе, какое на мне будет платье! — говорит она, обращаясь главным образом к Маргрете Ирене. — Светло-голубой атлас. Прямехонько из Парижа. Папа настоял, чтобы я не думала о расходах, ха-ха. Ты задохнешься от восторга. Обещаю тебе.