Писатель он успешный, подыскал себе абсолютно лучшую машинистку, и так вышло, что она печатала и для Эрнеста Хемингуэя. Как подумаешь – захватывает дух, легкие застывают безмолвным мрамором.

Машинистка Эрнеста Хемингуэя!

Сбывшаяся мечта любого молодого писателя: руки ее подобны клавесину, бесконечно пристальный взгляд, а затем веский грохот пишущей машинки.

Он платил ей пятнадцать долларов в час. Больше, чем получает водопроводчик или электрик.

$120 в день! машинистке!

Он говорил, что она делает всё. Отдаешь ей рукопись, и, о чудо, получаешь красивые правильные орфографию и пунктуацию, до того прекрасные, что слезы наворачиваются на глаза, и абзацы, подобные греческим храмам, и она даже заканчивает за тебя фразы.

Она – машинистка.

Она – машинистка Эрнеста Хемингуэя.

В знак почтения к ИМКА [15] В Сан-Франциско

Давным-давно в Сан-Франциско жил-был человек, который по-настоящему любил красоту, особенно поэзию. Любил хорошую строфу.

Он мог позволить себе потакать этой склонности, то есть не обязан был работать, поскольку получал щедрую ренту – плоды удачной инвестиции его деда, который в 1920-х годах вложил деньги в частный дурдом, весьма прибыльное предприятие в Южной Калифорнии.

Наваристый бизнес, что называется, и расположен в долине Сан-Фернандо, прямо под Тарзаной. Из тех заведений, что на вид – вообще не дурдом. На вид совсем другое, и повсюду цветы, в основном розы.

Чеки неизменно приходили 1-го и 15-го числа каждого месяца, даже если почту в эти дни не доставляли. У человека был чудесный дом в Пасифик-Хайтс, человек выходил в город и покупал еще и еще стихов. С живыми поэтами он, конечно, никогда не встречался. Это все же было бы немножко чересчур.

Однажды он решил, что его любовь к поэзии невозможно выразить, просто читая стихи или слушая, как их читают поэты на грампластинках. Он решил убрать из дома всю сантехнику и заменить ее поэзией. Так он и сделал.

Он отключил воду, убрал трубы и заменил их Джоном Донном. Трубы как-то не обрадовались. Вместо ванны он установил Уильяма Шекспира. Ванна вообще не поняла, что происходит.

Он снял кухонную раковину, а вместо нее прикрутил Эмили Дикинсон. Кухонная раковина в ответ только изумленно таращилась. Он убрал раковину в ванной и поставил туда Владимира Маяковского. Раковина из ванной разразилась слезами, хотя вода и была перекрыта.

Он убрал водонагреватель и заменил его стихами Майкла Макклюра [16]. Водонагреватель чуть не лишился рассудка. Наконец, человек снял унитаз и заменил его второстепенными поэтами. Унитаз решил эмигрировать.

Настало время посмотреть, как это все работает, – насладиться плодами дивных трудов. По сравнению с ними несерьезная авантюра уплывшего на Запад Христофора Колумба – лишь безотрадная тень. Человек включил воду и узрел лик своей мечты, воплощенной в реальности. Он был счастлив.

– Пожалуй, приму ванну, – решил он, – надо же отпраздновать.

Он попытался подогреть Майкла Макклюра, чтобы принять ванну в Уильяме Шекспире, но случилось не совсем то, что он планировал.

– Ну, тогда можно вымыть посуду, – сказал он.

Он попытался помыть тарелки в «Я пью нерукотворный хмель» [17] и обнаружил, что между этим хмелем и кухонной раковиной – большая разница. Отчаяние уже выступило в путь.

Он попробовал сходить в туалет, и второстепенные поэты категорически не справились. Пока он пытался посрать, они сплетничали о своих карьерах. Один написал 197 сонетов о пингвине, которого видел однажды в бродячем цирке. В этом своем материале он чуял Пулитцеровскую премию.

Внезапно человек сообразил, что поэзия не заменит сантехники. У него, что называется, открылись глаза. Он решил немедленно поубирать все стихи и вернуть на место трубы вместе с раковинами, ванной, водонагревателем и унитазом.

– План не выгорел, – сказал человек. – Верну сантехнику. Стихи уберу.

Что было разумно – он остался гол в абсолютном свете провала.

Но тут возникли новые проблемы, еще серьезнее. Поэзия убираться не желала. Ей очень понравилось занимать место бывшей сантехники.

– Мне очень идет быть кухонной раковиной, – сказала поэзия Эмили Дикинсон.

– Мы прекрасно смотримся унитазом, – сказали второстепенные поэты.

– Мы – великолепные трубы, – сказали стихи Джона Донна.

– Мы идеальный водонагреватель, – сказали стихи Майкла Макклюра.

Владимир Маяковский пропел из ванной новые вентили, это были вентили по ту сторону страданий, а стихи Уильяма Шекспира только улыбались.

– Это все мило и классно, – сказал человек. – Но мне нужна сантехника, реальная сантехника. Вы обратили внимание, что я подчеркнул слово «реальная»? Реальная! Стихи так не умеют! Посмотрите в глаза реальности, – сказал человек стихам.

Но стихи отказались уходить:

– Мы остаемся.

Человек сказал, что вызовет полицию.

– Валяй, упрячь нас в тюрьму, невежда, – в один голос сказали стихи.

– Я позвоню пожарным!

– Поджигатель книг! – завопила поэзия.

Тогда человек подрался со стихами. Дрался он впервые в жизни. Он дал по носу поэзии Эмили Дикинсон.

Разумеется, к нему подошли стихи Майкла Макклюра и Владимира Маяковского, сказали по-английски и по-русски: «Так не годится» и спустили человека с лестницы. Он все понял.

Было это два года назад. Теперь человек живет в ИМКА в Сан-Франциско и доволен. Он дольше всех сидит в ванной. Приходит туда по ночам и разговаривает сам с собой, не зажигая света.

Когда я впервые проходил мимо, это была обыкновенная контора – столы, пишмашинки, картотеки, телефоны, которые звонят, и люди, которые снимают трубки. Работали там полдюжины женщин, но ничто не отличало их от миллионов конторских служащих Америки, и красавиц там не водилось.

Все мужчины в конторе успели дожить до плюс-минус средних лет и ничем не выдавали, что в юности были красавцами или хоть кем. Имена таких людей не запоминаешь.

Делали они то, что положено делать в конторах. На окне и над дверью не было вывесок, поэтому я так и не узнал, чем все эти люди занимались. Может, у них там был филиал большого предприятия, которое находилось еще где-нибудь.

Эти люди, похоже, знали, что делают, и я решил, что ну и ладно, просто дважды в день ходил мимо: по дороге на работу и с работы домой.

Прошел где-то год, контора не менялась. Те же люди и некая суета: один из множества уголков вселенной.

Но как-то раз я шел мимо по дороге на работу, а все обычные женщины из конторы исчезли – испарились, будто сам воздух предложил им новые должности.

Пропали без следа, а вместо них явились шесть очень красивых девушек: блондинки, брюнетки, и еще, и еще, всевозможные красивые лица и тела, восхитительная женственность того и этого, элегантная одежда как раз по фигурам.

Большие дружелюбные груди, и маленькие чудные грудки, и попки, соблазнительные все до одной. Куда ни посмотри, обнаруживалось нечто чудесное в форме женщины.

Что случилось? Куда делись прежние женщины? Откуда взялись эти? Все они были, похоже, не из Сан-Франциско. Кто это придумал? Это что же, таков на деле был замысел Франкенштейна? Боже мой, как мы все ошибались!

И вот уже год пять дней в неделю я хожу мимо конторы, пристально гляжу в окно на всех этих красавиц, чем-то там занятых, и недоумеваю.

Может, жена босса, – который из них босс, кто у них кто? – умерла, и все это – его месть за долгие пресные годы, сведение, что называется, счетов, или, может, ему просто надоело смотреть по вечерам телевизор?

Ну, или я не знаю, что у них там произошло.

Длинноволосая блондинка снимает телефонную трубку. Очаровательная брюнетка убирает что-то в картотеку. Девушка с безупречными зубами, типичная чирлидерша, трет что-то ластиком. Экзотическая брюнетка несет через контору книгу. Таинственная маленькая девушка с очень большой грудью закатывает лист бумаги в пишущую машинку. Высокая девушка с восхитительным ртом и великолепным задом приклеивает марку на конверт.