Она остановилась в Мюра, у сестры своей матери; тетка жалела, что пустила ее к себе. «Конечно, она зарабатывает на сборе винограда, но все же для меня это беспокойство», — жаловалась старуха соседкам. Хорошо еще, что племянница приехала только на три недели.

Девушка долго сумерничала, стоя на пороге и глядя на уличную суету с достоинством и уверенностью, какие даются долгим трудовым днем. Она пристально разглядывала прохожих. «Вот бесстыжая!» — думала ее тетка. Сама она всего боялась, особенно такими вечерами. «Люди становятся сами не свои…» Они живут другой жизнью — ночной, полной тайн и страстей. Да, именно так — стоит только взглянуть, как шагают походкой сомнамбул мужчины с блестящими от пота лбами. И еще этот грохот — можно ли шуметь по ночам, как средь бела дня! Они стучали по гулким стенкам огромных бочек, они шумно и щедро поливали их из шлангов. А эта девица, ее племянница, стоит на пороге, как зачарованная, и пялится на все это, вытаращив глаза. Правду сказать, глаза-то у нее красивые и смотрят прямо, не мигая, даже когда она устает… Словом, едва луна вставала над Корбестгратом — ибо во время сбора винограда она всегда тут как тут, огромная, круглая, не то что в другие ночи, — старуха испуганно пряталась в доме.

В конце концов и девушка тоже уходила с улицы. Однажды тетка застала ее на кухне в слезах.

— Что с тобой?

— Ничего.

— От ничего люди не плачут!

— Просто я устала, вот и все.

Однако назавтра она отправилась на виноградник так же бодро и весело, как в прошедшие дни, и эта бодрость опять-таки выделяла ее среди подруг. Девушка глубоко вдыхала холодный осенний воздух этого края, ей было хорошо здесь, она радовалась предстоящему дню, который, может быть, принесет ей то, чего она так страстно желала. На дороге, возле какого-то сада, валялось несколько орехов. Она раздавила их ударом каблука, тщательно очистила и съела. «Орехи на дороге принадлежат тому, кто их подберет» — так говорили сборщицы.

Но чем больше девушка глядела на окружавшие ее виноградники Сьерры, тем сильнее тоска завладевала ее душой: она и не подозревала, что их так много — и на Верхнем Склоне, где они идут террасами, и на Бернуне, рядом с Фенжским лесом, и на Планзетт, и на Жеронде, и на Прадегге, и на Сен-Жинье. Боже, сколько здесь холмов, и на каждом, сверху донизу, сплошь виноградники! Она к такому не привыкла, она жила близ Фюлли, у подножия горы, на скучной равнине, которую можно было охватить одним взглядом.

Она побывала почти на всех холмах, собирая виноград для торговцев, для чужих людей. Теперь по утрам луга и виноградники были подернуты белым инеем. Ей приходилось надевать толстый свитер под свой серый фартук и повязывать голову синей саржевой косынкой, обматывая концами шею. Озябшие листья крошились у нее под пальцами, а вялые грозди теряли свою волшебную прозрачность.

Однажды ночью пошел снег. Наутро она увидела волшебную страну — бело-золотую, так как деревья еще не сбросили всю листву. В тот день, как ей показалось, что-то должно было случиться. Но под вечер она вернулась домой разочарованная: снег растаял, оставив на дорогах жидкую грязь. И она прошептала: «Я никогда не найду его!»

Ей захотелось вернуться в отчий дом. Но она осталась еще ненадолго. Сбор винограда близился к концу. Она предложила свою помощь соседке, у которой был виноградник на вершине холма. Она долго взбиралась туда по крутой каменистой тропинке, пересекла две деревушки и наконец вышла на проезжую дорогу. Там, у каменной изгороди, стояла чья-то телега. Возница взнуздывал мула; и это не она его увидела, а он первым бросил на нее взгляд.

Заметив его, она вздрогнула от неожиданности. Она уже перестала надеяться. Смущенно глядя на него, она удивлялась тому, что он совсем не изменился со времени их первой встречи.

— Здравствуйте, — сказала она.

И, совсем как тогда, им не было нужды объясняться: они сразу почувствовали доверие друг к другу. А встретились они впервые на дороге в Нижнем Вале, год тому назад. И, лишь расставшись с ним, она обнаружила, что не знает его имени и не назвала ему свое собственное. А он всего только сказал ей, что живет в центре страны и работает на виноградниках. Ну, а зимой занимается браконьерством. «Как-нибудь пришлю вам лисью или кунью шкурку…» Она еще тогда засмеялась. Теперь ей было уже не до смеха.

— Я знал, что опять где-нибудь повстречаю вас, — сказал он.

«Не так-то это было легко, — подумала девушка. — Эх ты, святая простота!»

— Поймали, тварь поймали! Теперь от нас не уйдет!

Я спала. Я не хотела просыпаться. Я изо всех сил боролась с пробуждением, которое мне навязывали извне, силой, но все-таки не удержалась в дреме и очутилась на земле, где, как я понимала, и было мое настоящее место.

Я озябла. Все окружающие уже выбежали, второпях стянув с меня одеяло. Но меня их треволнения не интересовали. Я услышала, как мать крикнула на улице:

— На сей раз она попалась!

И добавила чуть тише: «Зверюга поганая!» Мать явно была довольна.

Голоса перекликались по всей деревне; нынче утром они были куда более реальными, чем все остальное.

Те, кто еще ничего не знал, спрашивали:

— Что стряслось-то?

— Тварь изловили!

— Ух ты!.. Ну наконец-то!.. На сей раз…

Другие объясняли:

— Она наведалась к кюре. А там сторожили четверо… Она было собралась удрать через кладбище. Но они ее окружили… А через стену ей не перескочить.

— Ну, молодцы, вот и славно!

— А где ж она?

— Да там же!

Кто-то выругался, как припечатал:

— Вот сволочь!

И наступила тишина.

Я соскочила на пол и натянула две свои юбки, вернее, два старых платьишка, служивших юбками: когда они изнашивались вконец, их поддевали вниз, для тепла (не бросать же добро!); потом я вышла, забыв надеть «верхнее» платье. Мне было шесть лет.

Во дворе ни живой души. Все повыскакивали на улицу и бежали в сторону церкви. Впервые я видела бегущих мужчин и женщин. При этом они немало теряли: одежда плохо держалась на них. Я подбирала упавшее. А сзади уже набегали другие люди. Я оказалась в толпе. Мне стало душно.

— Марсель! — крикнула я.

— Ишь ты, брата зовет! — сказала со смехом какая-то женщина.

Тогда я замолчала.

Люди наконец остановились. Я поняла, что они увидели «тварь».

— Тащите-ка ее в кузницу! — крикнул кто-то.

— Верно, в кузню ее!

И шествие возобновилось. Моя мать шла неподалеку от меня, скрестив руки на груди. Она обернулась со словами:

— Хватит, поубивала у нас вволю! Насосалась кровушки…

Радость заставила ее выпрямиться и сделала выше обычного. Она не смотрела на меня, она обращалась ко всем.

Толпа раздвинулась, и я смогла кое-что разглядеть. В дверях кузницы виднелись Мартен, мой брат Луи, Шарль и Бернар — та самая четверка, что усторожила тварь. Но саму ее я не видела. Кто-то из мужчин сказал:

— Надо же, такая кровопийца, а смотреть не на что!

Смотреть не на что… Вот уже много месяцев она донимала всю деревню. Хитрая, как дьявол. Никто не мог ее поймать. У нее в запасе были тысячи уловок. Сколько же кур, петухов и цыплят она передушила! Только у нас одних шесть штук. У тетушки Барб — семерых. А у нашего мэра — всех, за одну ночь. Мерзкая тварь! Наутро их находили на улице с перекушенным горлом. Она даже не съедала их.

Но до чего же она маленькая!

Теперь я ее хорошо видела. Шарль держал ее на руках. О, они ее надежно связали, теперь уж ей не сбежать.

— Она мертвая? — спросила я.

Кузница всегда пугала меня: сама черная, а посреди огонь. Черное и красное, и это красное казалось еще ярче на черном. Мужчины бросили тварь на наковальню и сунули щипцы в горн. И когда железо раскалилось, они начали медленно пытать ее…

Она кричала, как человек, тонкими, прерывистыми криками.