- Ну, значит, смысл в твоей работе все-таки есть.
Я усмехнулся:
- Вы считаете, в этом ее единственный смысл?
- Ну хотя бы это ты от нее получаешь. Нет, мальчик, если ты решил, что делаешь нужное дело, я вовсе не хочу тебя обескураживать и лишать энтузиазма. Напомню тебе, что я не консерватор, хотя и провожу дни в своем кресле. И я вовсе не стою горой за богатство. Мне-то как раз в случае чего терять меньше, чем другим, и потому радикализм меня не так уж и пугает. С Карасом у меня существуют кое-какие общие дела, но дела - это одно, идеи же - совершенно другое, и не обязательно замыкаться в сфере деловых интересов. Да и какие там интересы! Карас скупает рухлядь. Вот недавно купил дом в Сан-Антонио.
Слова его окончательно убедили меня, что с ним что-то неладно и он недоволен.
- Значит, вы считаете мои занятия пустой тратой времени?
- О, по мне, так все это вчерашний день для обеих сторон. Забрать у одних и передать другим - разве это новая идея? Вся экономика испокон веков на этом строится.
Поначалу он отмалчивался, но поскольку я проявлял упорство и не уходил, раздражение, а затем и увлеченность заставили его высказать свои мысли. Энтузиазма, который он упомянул, во мне было меньше, чем ему казалось, но все-таки я счел необходимым возразить:
- Однако если ранним утром люди отправляются на работу, разве не простая справедливость требует обеспечить им занятость - именно работу, а не ее иллюзию и нечто эфемерное в качестве платы? Или, по-вашему, они должны довольствоваться тем, что имеют, не замахиваться на большее?
- Ты думаешь, что, закрыв их предприятие, можно сделать людей из слабаков и неудачников? Что им поможет кто- то, готовый за них рвать и кусать?
- А вы считаете, что лучше отдать все на откуп Карасу или очередному его приспешнику?
- Послушай, тебе, по-видимому, кажется, что человека делает человеком самый факт рождения? Что уже он дает ему право на достойное существование? Эта идея устарела, друг мой! Да и кто ее проповедует? Очередная крупная организация. Крупная организация без прибыли лопнет. А если она делает деньги, значит, и создана для этого.
- Если все крупные организации и союзы так бессмысленны, то, вы полагаете, не стоит и пытаться изменить это положение, создавая нечто новое? - возразил я.
Разговор наш шел под аккомпанемент пишущей машинки Милдред, которая безучастно, с отрешенным видом продолжала стучать по клавишам. Эйнхорн внезапно замолчал, и я подумал, что виной тому появление откуда-то из кухни Артура, поскольку умственное превосходство сына нередко заставляло Эйнхорна прикусить язык. Но на этот раз дело обстояло иначе. Артур заглянул в комнату лишь мельком, но все равно стало очевидно, что источник дурного настроения, беспокойства и каких-то неведомых мне осложнений в жизни Эйнхорна таится именно здесь, заключенный в Артуре. В черном свитере, узкоплечий, руки в карманах, он вошел небрежной походкой, но какая-то старческая сосредоточенность в нем меня удивила, как удивили и его глаза, ставшие еще темнее, омраченные угрюмой заботой. Он склонил голову к плечу, коснувшись пышной шевелюрой дверного косяка, и дымок его сигареты шелковистой струйкой заискрился в солнечных лучах. Не сразу поняв, кто я такой, он тем не менее был учтив и любезен, хотя и с легким оттенком не то скуки, не то усталости. Я почувствовал, что Эйнхорн зол на него и хочет максимально сократить общение с ним, если не просто выпроводить, и понял также, почему так холодно встретила меня Милдред и столь ожесточенно стучит по клавишам, словно вознамерившись прогнать этим стуком.
Со стороны кухни вприпрыжку прискакал какой-то малыш, и Артур обнял его и прижал к себе ласковым и, несомненно, отцовским жестом. За спиной ребенка маячила Тилли, но близко не подошла. Я мог ошибиться, но мне показалось, что все они еще не выработали линию поведения, не решили, скрывать ли малыша, чье явление было и для них внове, и вопрос о признании мальчика остается пока самым больным и животрепещущим.
Когда Артур удалился в кухню, ребенок бросился к Мил- дред, найдя прибежище в ее коленях. Она с жадностью подхватила его на руки, и ботинки мальчика вздернули ей юбку, обнажив черные волоски на ногах. Милдред это не смутило, но я проследил за обращенным к ней неодобрительным взглядом Эйнхорна. Милдред осыпала мальчика страстными, едва ли не чувственными, поцелуями и оправила свою юбку.
- Ну, как тебе наша новость? - резко бросил Эйнхорн, с трудом поворачивая ко мне свою гордую негнущуюся шею. Сказано это было нарочито бодро и как бы с вызовом, но в интонации проскальзывала досада, а выразительное лицо исказила невольная, непонятно из каких глубин явившаяся гримаса.
- Новость, что Артур женился? - уточнил я, не зная, что сказать.
- Уже развелся. На прошлой неделе состоялся развод, а мы вообще ничего не знали. Девушка откуда-то из Шампейна.
- Значит, у вас теперь есть внук. Поздравляю.
Он держался из последних сил, глаза горели решимостью вытерпеть все до конца и выстоять, несмотря ни на что, но широкое носатое лицо его несло на себе бледную, но несомненную печать страдания.
- Он впервые у вас в гостях? - спросил я.
- В гостях? Она бросила его на нас, втолкнула в дверь с запиской и убежала, оставив ждать Артура и каких-то его объяснений.
- О, он такой милый мальчик! - с жаром воскликнула Милдред, прижимая к себе ребенка, который, сидя у нее на коленях, безжалостно тискал ее шею. - Я всегда буду ему только рада.
Слыша подобные слова от второй своей жены, кем фактически и являлась Милдред, Эйнхорн невольно обращался мыслями к себе самому, находя источник всех бед в собственной чувственности. Неожиданное прозрение его рассердило, и гордый королевский профиль не утаил этого открытия, отразившегося в глубине его глаз. Он был похож на химеру на кровле старого собора - скрюченный, испещренные бледными старческими пятнами руки безвольно свесились и выглядели чужими. Волнистые волосы обрамляли лицо подобно растрепанному мотку веревки, и вся его поза говорила о надвигающемся крахе. Неподвижность рук уподобляла его путнику, укутанному в плащ, или скованному кандалами арестанту. Бедный Эйнхорн, ведь если раньше в любой момент затяжного своего падения он мог вытащить из-за пазухи и вручить надежный вексель - Артура, то теперь он был в ярости из-за того, что вексель обесценился, как обесценились, потеряв всякий смысл, хранимые Бабулей старые царские ассигнации. Сверкающий блеском сейф, где он раньше прятал свой резервный золотой запас, сейчас сильно попахивал тленом, убожеством и нищетой. Эйнхорн отводил взгляд от ребенка, и вправду, очень милого, игравшего теперь на коленях у Милдред. Тилли больше не показывалась.
Я не знал, стоит ли выражать ему сочувствие, которое он вполне мог швырнуть мне обратно в лицо, хотя я и являлся, как мне казалось, одним из немногих остававшихся вокруг него людей, еще не забывших дни его процветания и величия. Я мог свидетельствовать, что былое величие его не миф и некогда присутствовало в его жизни, ослепляя гордостью и благородством. В этом и состояли особая моя роль и особое место, которое я занимал в его сознании. И сейчас он сам напомнил мне об этом, сказав слабым несчастным голосом:
- Скверная история, Оги! Ведь ты-то знаешь, какой способный человек Артур, знаешь его возможности, и вот не успел он их использовать! Вляпался во все это…
- Не понимаю, чем ты недоволен, - вмешалась Милдред. - У тебя чудный внук!
- Ты-то хоть не встревай, не лезь в это, Милдред! Ребенок не игрушка.
- Конечно! - согласилась Милдред. - Дети растут. И время все расставит по местам. Оно важнее для детей, чем папы и мамы. Родители слишком много на себя берут, считая, будто все зависит от них.
После чего Эйнхорн, понизив голос, чтобы его не услышала Милдред, сказал мне:
- По-моему, Артур лезет на твой огород. Обхаживает некую Мими. Ты ее знаешь?
- Мы с ней большие друзья.
Эйнхорн быстро вскинул бровь, и я понял: от меня требовалось подтверждение, что Мими моя любовница, а значит, Артур не может наломать еще больше дров.
