- Долг Фрейзера не превышает двадцати пяти долларов. - Что было ложью: он задолжал почти сорок.

- Черт! Я бы ему и пенни не уступил. Так он показывает свое превосходство, - настаивал Мэнни.

Но на меня его слова не произвели впечатления. Возможно, мне нравилось приносить Фрейзеру книги, полчаса находиться в атмосфере его комнаты, слушать, что он говорит. Часто я воровал два экземпляра того издания, что он заказывал, - воровал из любопытства, чтобы прочитать самому, и проводил за ним скучные и тягостные часы.

Я никогда не стыдил себя за то, что отбрасываю подобные книги, а не читаю их с жаром: ведь они не вызывали во мне отклика, и я проникся убеждением Падиллы - нечего себя мучить, если сразу не ощущаешь интереса. В конце концов, я еще не выбрал себе дело, а только приглядывался.

Но Клему я сказал, что ему с Мими Вилларс не светит.

- Потому что я урод? - спросил он. - Мне казалось, она из тех, что на внешность внимания не обращают. Страстная девушка.

- Твоя внешность тут ни при чем. У нее уже есть дружок.

- И ты полагаешь, что не может появиться еще один? Много же ты знаешь!

Он упрямо защищал свое представление о девушке и приходил ко мне свежевыбритый, в начищенных до блеска туфлях с длинными носами и даже со мной держался меланхолически галантно; не хватало только кружев и шпаги для портрета несчастного Стюарта в изгнании - так он изображал любовную тоску. Лишь по-мальчишески торчащий черный вихор, мягкий блеск глаз и постоянное «ха-ха!» представляли его в другом свете. Мне нравилось его общество. Конечно, я не мог рассказать ему всего, что знал о Мими. Я не только просматривал открытки и слушал, не желая того, телефонные разговоры, - Мими сама не таила своих секретов. Она вела открытую жизнь и, начав говорить, выплескивала наружу все. Время от времени Фрейзер посылал ей открытку, назначая свидание, и, бывало, она впадала в ярость, швыряла открытку и покупала у меня жетон; ему же в трубку кричала:

- Трусливый ублюдок, ты что, не можешь позвонить и сказать, почему не приходишь? И не вешай мне больше лапшу на уши, будто работаешь над диссертацией! Что ты делал на Пятьдесят седьмой улице с жирными обормотами, когда должен был работать? Кто они? Один точно английский педик - я таких за милю вижу. И не говори, что я ничего не понимаю. Я устала от твоего вранья, проповедник!

Когда она замолкала, из трубки звучал его неторопливый голос, который я слышал, сидя в кресле-качалке. Из квартиры Оуэнса высовывалась мясистая рука и захлопывала дверь. Хозяина не интересовало, что жильцы делают в своих комнатах, но он не любил, когда ругань достигала его ушей. Он сидел на кожаном диване, поскрипывающем, как примятый снег, и основные звуки, доносившиеся до Оуэнса, ограничивались на близком расстоянии - собственным дыханием, на отдаленном - его перемещениями на диване.

- Ты не дождешься от меня извинений, - закончила разговор Мими и яростно швырнула трубку - так музыкант захлопывает крышку рояля, отыграв мощный и сложнейший финал без единой ошибки.

Вывести любовника из себя было для нее настоящим удовольствием. Тогда она попросила меня:

- Если этот ублюдок позвонит, скажи, что я с проклятиями выбежала из дома. - Однако она ждала его звонка.

Яне сомневался, что Мими не заинтересуется Клемом - по крайней мере сейчас, поскольку в последнее время Фрейзер звонил регулярно, а она не спешила спускаться на мой вызов. Зная, что я снимаю трубку, Фрейзер попросил:

- Вы не могли бы ее поторопить, мистер Марч?

На что я ответил:

- Могу попробовать, но я не король Кнут [158]. - И оставил трубку болтаться на проводе.

- Чего тебе? - То были ее первые слова после того, как она положила тлеющую сигарету на ящик для инструментов. - Не могу с тобой говорить. Я расстроена. Если хочешь знать, что со мной, приходи и выясняй. - И затем в подчеркнуто веселой, безрассудной манере, свидетельствовавшей о нахлынувшем гневе: - Хорошо, если тебе все равно, то и мне наплевать. Нет, месячные не пришли, но не волнуйся, ты не обязан на мне жениться. Я не выйду замуж за человека, который не знает, что такое любовь. Тебе не жена нужна, а зеркало. Что? О каких деньгах ты говоришь? Ты мне должен сорок семь долларов. Вот так. Плевать, на что они потрачены. Будут нужны деньги - позабочусь об этом сама. Конечно, ты всем должен. Только не говори мне такую чушь. Пусть ее слушает твоя жена. Похоже, она все проглотит.

Фрейзер еще не оформил развод с женой, от которой Мими, по ее словам, спасла его.

- Помнишь фильм «Остров погибших душ»? Там безумный ученый превращает животных в людей? И те называют лабораторию «Домом боли»? Так вот, с женой он жил как одно из этих животных, - однажды сообщила мне Мими, рассказывая об их знакомстве. - У этой девушки была квартира, и трудно представить, как человек, подобный Хукеру, мог в ней жить; что бы я о нем ни думала, но ум, способность мыслить у него не отнять: когда он был коммунистом, его выбрали для учебы в Ленинском институте, где готовят национальных лидеров вроде Мао; он не попал туда, потому что его исключили из партии из-за германского вопроса. В квартире его жены в туалете лежали бархатные коврики - неловко было входить туда в обуви. Мужчине оставалось только примириться с этим. На самом деле женщины не лучше мужчин, Оги, - объявила она с характерным для нее шутливым гневом. - Ни к черту они не годны. Все хотят одного - мужика в доме. Именно в доме. Пусть сидит в кресле. Женщина притворяется, будто разделяет его мысли и говорит с ним на серьезные темы. О правительстве? Об астрономии? Пожалуйста. Она с легкостью заставит его поверить, что ей интересны партии и звезды. Женщины относятся к мужчинам как к детям: все равно, в какие те играют игрушки; главное, чтобы в доме был мужчина. Если мужчина социалист, и она будет социалисткой - еще более убежденной, чем он, а если он изменится и станет технократом, знай: это она подбила его и заставила думать, будто он сам сделал такой выбор. Все, что ей нужно, - мужчина в доме, и плевать, если она отрицает это. Ведь тут не лицемерие - гораздо глубже: желание владеть мужчиной.

Вот такими вещами - а их у нее хватало - Мими старалась завоевать ваше доверие. Проговоренное становилось для нее реальным. Она верила в слова, в обмен мнениями, и, убедив вас, сама приходила к тому же. В разговоре она кое-что позаимствовала у Фрейзера - неофициальный юридический подход, не всегда соответствующий личной беседе: он сидел, расставив длинные ноги и упершись в них локтями, руки сжаты, глаза очень серьезны; гарантией обычной болтовни здесь являлась только падающая на лоб прядь светлых волос. Мими копировала его манеру, насколько ей удавалось, но говорила более запутанно, страстно и быстро - словно стремительно ехала по узкой колее.

Мими находилась, как сказал обо мне Эйнхорн, в оппозиции; только она называла имена и проступки - была атакующей стороной, я же действовал иначе, в соответствии со своим темпераментом, и ей не удавалось меня убедить. Я не верил в ее правоту, поскольку склонен к эмпатии.

- Если ты не согласен со мной, тогда почему молчишь? Скажи, что думаешь, а не улыбайся моим словам. Ты стараешься казаться проще, чем есть на самом деле. Это нечестно. Если знаешь лучше, объясни.

- Нет, - сказал я. - Не знаю. Но мне не нравятся низкие оценки - проговаривая вслух, становишься их рабом. Разговор ведет человека вперед, пока он не убедит себя в том, во что сам не верит.

Мими приняла мои слова за резкую критику, каковой она и являлась, и ответила мне неприязненно, словно шипящая кошка, - лицо под стать словам:

- Послушай, ты, непроходимый тупица! Ты не знаешь, что такое негодование, - да это даже коровам известно! И что ты имеешь против слова «низкий»? Может, ты и свалке дашь высокую оценку? Кем ты хочешь быть, установкой для очистки сточных вод? Ну уж нет! Плохое - значит, плохое, но если тебе не противно, можешь с этой дрянью хоть целоваться.