— Ты на третьем этаже. Это высоковато для жуликов.

— Верно. А почему ты знаешь, что Заруский на втором?

— Потому что я и есть вор, — хрипло сказал Яша, пораженный собственными словами. У него перехватило дыхание и потемнело в глазах. В них снова заплясали огненные точки. В Яше словно бы заговорил дибук. Мгновенным током прошило позвоночник. Во рту снова, как перед обмороком, появилась безвкусная влага.

Эмилия, помолчав, сказала:

— Что ж, интересная мысль. Раз ты умеешь уходить в окно, значит, можешь влезть на балкон.

— Да.

— Почему же ты не отпер сейф? Если начал, надо было идти до конца.

— Иногда не получается.

— Ты так тихо говоришь, ничего не слышно…

— Иногда не получается.

— «Не умеешь, не берись», — такова пословица. Смешно сказать, но я почему-то недавно думала, что к Зарускому могут забраться. Все знают, что он держит деньги дома. Рано или поздно их обязательно украдут. Это судьба всех скупцов… Что ж, скопидомство — тоже страсть.

— Разновидность страсти.

— Какая разница? В смысле абсолютном любая страсть равно и бессмысленна, и разумна. Что мы об этом знаем?

— Ничего… Ничего мы не знаем.

Оба замолчали. Наконец Эмилия сказала:

— Что с тобой? Я бы хотела посмотреть твою ногу.

— Не сейчас…

— Почему не сейчас? Каким образом ты упал?

«Она мне не верит. Думает — шучу. Ладно, и так все пропало». Он взглянул на Эмилию, но увидел ее словно в тумане. В комнате, правда, было сумрачно: окна выходили на север и были задернуты гардинами бордового цвета. Все в нем онемело. Мозг как будто опустел и растерял мысли. Яшу охватило странное равнодушие, правильней сказать, равнодушие совершающего преступление или рискующего жизнью человека. Он знал: то, что он сейчас произнесет, станет роковым, но ему уже было все равно.

Он услыхал собственный голос:

— Я повредил ногу, прыгая с балкона Заруского.

Эмилия нахмурилась:

— Сейчас в самом деле не время для шуток.

— Я не шучу. Это правда…

В наступившей тишине было слышно, как за окном чирикают птицы. «Самое худшее позади», — сказал себе Яша. Сейчас он избрал наконец некую линию, чтобы одним махом покончить со всей этой историей. Он взвалил на себя слишком многое и должен был разом ото всего освободиться. Яша покосился на дверь, словно собираясь бежать, но потом уже взгляда не отводил и глядел Эмилии в глаза, однако не с вызовом, а с решимостью не позволить себе роскоши страха. Эмилия взирала на него без гнева, со смесью снисходительности и любопытства, и еще во взгляде ее, как у человека, понявшего бессмысленность собственных намерений, было что-то умудренное — как бы некое постижение напрасности и тщетности. Казалось даже, она сдерживается, чтобы не засмеяться.

— Я в самом деле не могу поверить…

— Но это правда. Я был у вашего дома вчера ночью. Хотел вас даже позвать.

— И вместо этого пошли туда?

— Я боялся разбудить Галину и Ядвигу.

— Мне все еще кажется, что вы шутите. Я же легковерная. Меня нетрудно обмануть.

— Я вас и не обманываю. Мне рассказывала про Заруского Ядвига, и я подумал, что это могло бы решить наши сложности. Но я занервничал… Такое, похоже, не для меня…

В глазах Эмилии погасло прежнее выражение.

— И вы пришли признаться в этом, да?

— Вы сами спросили.

— Что я спросила?.. А в общем, все равно… все равно… Если вы не ломаете комедию, я могу вас только пожалеть. Это значит тебя и себя. Если же вы здесь разыгрываете театр, мне остается вас разве что презирать.

— Я не пришел разыгрывать театр.

— Кто вас разберет? Похоже, вы просто не совсем нормальны.

— Возможно.

— Я как раз читала о женщине, позволившей себя увлечь безумцу.

— Это про вас.

Глаза Эмилии сделались неприязненными.

— Видно, мне уж так на роду написано. Стефан, да упокоится его душа в небесах, тоже был не без странностей. Хотя другого сорта. Вероятно, меня тянет к таким.

— Не вините себя. Вы самая благородная из всех, кого я когда-нибудь встречал.

— А кого вы встречали?.. Вышли из грязи, и сами такой… Простите мне эти жестокие слова. Я ведь говорю как есть. Вся вина на мне. Я же все знала, вы ничего не скрывали. В греческой драме есть что-то вроде фатума… как-то там это по-другому называегся… когда человек все знает, но вынужден поступать, как ему предопределено. Он видит бездну, однако должен в нее сорваться.

— Вы в бездну не сорвались…

— Глубже, чем это произошло со мной, пасть невозможно. Будь в вас хоть капля человечности, вы бы избавили меня от этого унижения. Могли бы не приходить. Я бы за вами посыльных не посылала. По крайней мере остались бы воспоминания.

— Я сожалею…

— Вам не о чем сожалеть. Я знала, что вы женаты. Вы признались даже, что Магда — ваша любовница. Не скрыли, что — атеист или как-то там еще выразились… Раз я смогла все это принять, с чего бы меня должен шокировать вор. Забавно, однако, что вы оказались таким никудышным вором.

Эмилия словно бы усмехнулась.

— При случае я мог бы оказаться и неплохим.

— Благодарю за обещание. Просто не знаю, что скажу Галине. — Эмилия изменила тон: — Надеюсь, вы понимаете, что вам следует уйти и больше никогда не появляться. Писать письма тоже не надо. Для меня вы умерли. Я фактически мертва тоже. Но у мертвых, увы, есть окружающие…

— Я и ухожу. Не опасайтесь, что когда-нибудь… — Яша сделал движение подняться.

— Погодите… Вы даже встать не можете… Что вы себе наделали? Вывихнули косточку? Сломали ногу?

— Что-то наделал.

— Как бы там ни было, в этом сезоне выступать вам не придется. Возможно, вы даже покалечились на всю жизнь. Видно, у вас какие-то заслуги перед Господом, раз он взыскивает с вас незамедлительно.

— Я просто недотепа.

Эмилия, низко опустив голову, вдруг закрыла руками лицо. Казалось, она что-то интенсивно обдумывает, даже растирает лоб кончиками пальцев. Когда она отняла руки, потрясенный Яша увидел другого человека. Он не поверил собственным глазам. За эти несколько секунд Эмилия постарела. Под глазами у нее появились мешки. Она словно пробудилась от короткого, но тяжелого сна. Даже прическа казалась растрепанной. Он увидел морщины на ее лбу и седые нити в волосах. Все случилось как в сказке, словно развеялись чары, сохранявшие ее молодой. Даже голос сделался бесцветный и постаревший. Она потерянно глядела на Яшу.

— Зачем вы оставили листок с адресами? И почему там был мой? Неужели… — Эмилия не договорила.

— Я не оставлял никаких адресов.

— Полицейский агент не выдумал.

— Не знаю. Клянусь Богом, не знаю.

— Не клянитесь Богом. Вне всякого сомнения, вы составили список, и он выпал у вас из кармана. Это мило с вашей стороны, что вы и меня не забыли.

Она устало улыбнулась улыбкой, какой обычно улыбаются те, кто переживает катастрофу. В уголках ее глаз сразу появилось множество морщинок.

— Это какая-то загадка. Я в самом деле начинаю сомневаться в собственном разуме.

— Да, вы больной человек.

Вдруг он вспомнил. Он же вырвал листки из записной книжки и скатал их в столбик, чтобы проникнуть в замочное устройство. Наверно, он его уронил… На одном листочке был адрес Эмилии… Кто знает, какие там еще адреса! До Яши вдруг дошло, что этими листочками он сам себя выдал. Возможно, там были адреса Вольского и других импресарио, адреса актеров, театральных директоров, фирм, у которых он покупал реквизит. Не исключено, что даже его собственные имя и адрес. Он частенько выводил их, украшая буквы завитками, хвостиками, росчерками и веточками. Яша не почувствовал страха, но что-то в нем словно бы издевалось: при первом преступлении, на которое он отважился, Яша сразу обнаружил себя. Он оказался из тех неудачников, кто, ничем не поживившись, оставляют неопровержимые улики. Полиция и суды к таким беспощадны. Он как бы снова услыхал слова Эмилии о тех, кто, видя бездну, делает шаг в нее, и ему стало стыдно за свою неумелость. «Значит, домой идти нельзя… Они разнюхают люблинский адрес тоже… И еще нога…»