— Ну наконец-то, — сказал мужчина нервно, когда я освободил туалет.

— Простите, — сказал я, хотя у меня не было особенных причин извиняться. В заведениях, где всего одна кабинка, иногда приходится ждать, лично я никогда не штурмую дверь. Я заплатил Нолике и, прежде чем идти к Эстер, послушал возле стойки бара пятичасовые новости.

Они разговаривают, а может, ушли-таки в планетарий, думал я. Чего еще ждать от астронома, думал я. Им в голову не придет смотреть на небо без телескопа, думал я. Они даже облака ругают, потому что те заслоняют вид, думал я. Они просто сидят и считают, сколько кубосантиметров в этой кучке дерьма, думал я. По правде, я больше знаю об этом хреновом небосводе, чем все астрономы вместе взятые, думал я. А хорошо бы сходить в планетарий, думал я. И в Травяной сад, думал я. Я живу здесь тридцать пять лет, и все равно почти не знаю этот город, думал я. Я уже, наверно, сто лет не ходил по той стороне Броди, где нечетные дома, думал я. Не то чтобы это было супер важно, человек ко всему привыкает, думал я. С Юдит еще можно было гулять, и первое время с Эстер тоже, думал я. Но потом она привыкла к четной стороне, думал я. И на трамвай она садится только в последнюю дверь, какое упорство, думал я. В этом чертовом трамвае есть еще как минимум сорок дверей, думал я. Но ты конкретно обломаешься, когда поймешь, что астрономы тоже всегда садятся на шестой в последнюю дверь, думал я. А когда они целуются с библиотекаршами, отрыгивают им в рот свою мерзкую диссертацию, думал я. Я ни с кем не таскался в планетарий, думал я. И меня тошнило от собственного запаха, думал я. Я объедался мелками, потому что не хотел попадаться тебе на глаза, думал я. Хотя надо было сразу все рассказать, вместо того чтобы жрать мел, думал я. Пойми, сложно говорить правду, думал я. Но теперь уже, в общем^го, все равно, думал я. Прошлое не изменишь, думал я. Как будто будущее изменишь, думал я. Как правило, приходится выбирать между скрипкой и смычком, думал я. Стоп, это бред, думал я. Пусть не так много, но кое-что я могу изменить, думал я. Например, в любой момент могу перейти на четную сторону, думал я. Не будем больше пить чай, и я не буду читать свои опусы, думал я. Купим бутылку вина и пойдем на Остров, думал я. Может, сходим куда-нибудь поужинать, думал я. Астроном и психиатр пусть отдыхают, не их дело, с кем я иду ужинать, думал я. Привыкли встречаться по понедельникам, привыкнем жить нормально, думал я. Буду бродить перед библиотекой аккурат перед ее закрытием, думал я. Со стороны будет выглядеть, словно мы случайно встретились, думал я. Поначалу раз в два-три дня, а затем вообще буду приходить туда каждый день, думал я. По идее вот еще что могу сделать, под каким-нибудь предлогом сегодня заночую у Эстер, думал я. Например, совру, что маму надо положить в больницу, я же не выдержу один в пустой квартире, думал я. Не страшно даже, если она узнает правду, думал я. Это не такая грязная ложь, как следы от ногтей, откорректированные бритвенным лезвием, думал я. Пару ночей спокойно могу провести в прихожей, думал я. Рано или поздно она переберется ко мне под одеяло, думал я. Сегодня ладно, но завтра наверняка, думал я. В прошлый раз она даже обняла меня, еще чуть-чуть и поцеловала бы в губы, думал я. Но врач ничего такого не разрешит, думал я. Правда, это было от жалости: я сказал ей, что Юдит умерла, думал я. Но если могло быть из-за Юдит, спокойно могло быть и из-за чего-то другого, думал я. В конце концов, нельзя искоренить страсть по врачебному предписанию, думал я. Нельзя вытравить любовь с помощью одного ксанакса, думал я. Да, буду нагло врать, что положил маму в больницу, думал я — на двери я обнаружил записку, прицепленную скотчем, в которой сообщалось, что она уехала домой.

Она писала, что вернется через две-три недели, не сказала раньше, только потому что до последнего момента сама не знала, поедет ли, и решилась неожиданно, и чтобы я не сердился, и все в таком духе. Какое-то время я в оцепенении стоял перед дверью. Затем старушка с лестничной площадки спросила, кого я ищу, как будто не знала, как будто не она несколько лет назад написала донос на нелегального квартиранта, а я сказал: никого не ищу, тетя Короди, пожалуйста, успокойтесь и не переживайте, затем я отправился домой. Я пытался думать, что на самом деле это еще ничего не значит. Хорошо, что она наконец поехала домой, об этом в свое время даже врач говорил. И наверняка она поехала одна. Понадобились один аборт и одна драка, чтобы я смог узнать правду о ее прошлом, поэтому абсолютно исключено, что она могла взять с собой полузнакомого человека. Одно дело, прожив полжизни, возвращаться домой, и совершенно другое — идти с кем-то в планетарий. По идее даже лучше, что она поехала одна, думал я. Иногда компания абсолютно ни к чему, думал я. И я не могу надолго оставить маму дома, думал я. Хотя это бы многое решило, думал я. Другое дело, теперь она не сдохнет в одиночку, думал я. Что не так уж и плохо, думал я. Мы довольно долго тянули, в отличие от Юдит, думал я. Хотя нам пришлось хуже, чем ей, думал я. Глупость, думал я. Мне неоткуда узнать, как она жила эти годы, думал я. А господин из звукозаписывающей компании мог бы послать открытку, думал я. Вместо месячного пособия по уходу за сумасшедшей мог бы написать, что у его дочери остановилось сердце, думал я. Нужно сообщить маме, что ее дочь умерла десять лет назад, думал я. Слава богу, что она переписывалась со мной, неплохо было, думал я. И что я покупаю ей кремы от морщин на деньги моего отца, думал я. Может, она даже обрадуется, думал я. А вдруг она не сошла с ума, а просто не хочет ни с кем общаться, думал я. И от радости она преподнесет приятный сюрприз поклонникам, думал я. Скажем, спустится в гастроном за едой, думал я. Если не продавец, то я точно буду удивлен, думал я. Проблема только в том, что я устал, думал я. В остальном безупречная народно-музыкальная пьеса, но я почему-то зверски устал, думал я. Если в этом проводнике есть хоть капля совести, он найдет ошибку у меня в билете и вышвырнет меня из бегущего поезда прямо в пусту, думал я. Привет, венгерская пуста, думал я. Тогда тебе придется есть меньше хлеба, думал я. Потому что Господь Бог не побежит в гастроном, думал я. Или надевай свой пожранный молью костюмчик и вперед в гастроном, или ты сдохнешь от голода, думал я. Но больше ты не будешь мудровать надо мной, думал я. Больше никаких гдетыбылсынок, думал я. Будешь у меня лететь, пердеть и радоваться, думал я. Не думай, что я не посмею тебя ударить, думал я. Я схвачу тебя за твои обесцвеченные волосы и вытащу на улицу, думал я. Вцеплюсь в твой костюмчик и отволоку в Восточные Карпаты, и без всяких яких поцелуешь ей ноги, думал я. На коленях будешь благодарить Эстер за то, что она не позволила мне сдать тебя в сумасшедший дом, думал я. И обещаю тебе, если я начну писать твоей кровью, критики только возрадуются, думал я. Так что не смей мне говорить, веди ее в мотель, как остальных, думал я. Не смей швырять в меня червивым яблоком, если я спрошу, кто такая Эва Иордан, думал я. И никогда, никогда в своей гребаной жизни не смей у меня спрашивать, чтоэтозашалавасынок! Не смей притворяться, что не знаешь, а то я размозжу твою голову об звуковую колонку, мама! Меня не волнуют твои жалобы на сердце! Да, будешь слушать эту пластинку, пока не оглохнешь!

— Добрый день, — поздоровалась со мной жена Берени.

— Добрый день, — сказал я.

— Заходите? — спросила она и подержала дверь.

— Нет, — сказал я и внезапно почувствовал, будто я отрезал себя ножницами ото всех и вся.

Когда я распрощался с женой Берени и отправился в сторону площади Кальвина, я окончательно понял, что такое свобода. Даже если под свободой мы понимаем не эйфорию, какую чувствует пилот, взлетающий в небо, и не право выбора, и не странный, немного ханжеский, настрой, когда мы, сообразуясь с нашими моральными принципами, вольны решать или осуждать, и вдобавок решение целиком и полностью совпадает с самыми нашими тайными мечтаниями и чувствами. Свобода — это не черные чернила на белой бумаге. Не четыре скрипичные струны и не десять тысяч органных труб. Не Диогенова бочка и не мгновение, когда остановится бутафорский Божий будильник и неведомая сила раздвинет прутья в клетке ребер. По-моему, свобода — это состояние, когда ничто не привязывает нас к окружающей действительности. Когда у нас ни мечтаний, ни страстей, ни страхов. Когда у нас нет ни цели, ни бесцельности, когда этот вакуум абсолютного безразличия не причиняет нам боль. Свобода удивительна в своей бесцветности. Она совершенно непохожа на равнодушие, поскольку последнее невыносимо цинично, непохожа на отчаяние, когда нечего терять, потому что отчаяние всегда скрывает стыд или тайную надежду. Если уж совсем на все наплевать, это архичеловечно. Свобода — это антипод отчаяния, это обесчеловечивающее состояние.