— В понедельник выходной, — сказала десятилетняя Юдит.

— Уверен, они репетируют, в пятницу спектакль, — сказал десятилетний я.

— В понедельник нет репетиций. У актеров в понедельник воскресенье, так же как у евреев воскресенье в субботу.

— Тогда сегодня не понедельник, — сказал я, после чего она положила скрипку и принесла с маминого стола календарь.

— Посмотри, понедельник.

— Я не вижу, — сказал я.

— Прости, — сказала она. — Вот здесь, понедельник, восемь вечера, Тэ-Чэ.

— Ну да, “Трагедия человека”.

— Томаш Чапман, — сказала она.

— “Трагедия человека”, — сказал я.

— Чапман. Кстати, “Трагедию человека” запретили, после того как особо важные персоны из дома Горького стоя хлопали фаланстеру.

— Тогда кто-то другой. Она обещала, что Чапман больше сюда не придет.

— Они просто репетировали. Тебе мешает, что они репетируют дома? В театре ты же не полезешь на сцену во время представления.

— Я не могу спать, когда они кричат. Пусть не врет. Пусть мама не врет мне. И вообще Чапман не актер, он просто журналист.

— Критик. Это почти актер.

— Ну и что. Пусть ночью репетирует одна.

Юдит взяла меня за руку и отвела на кухню, намазала кусок батона плавленым сыром и вложила мне в руку, будто я в самом деле слепой, тут открылась дверь и вошла мама, но она даже не поздоровалась, даже не сняла каракулевую шубку — сразу побежала в ванную.

— Вот видишь, сегодня нет спектакля, — сказала Юдит, мы закончили ужинать и ушли в нашу комнату.

— У нее мигрень, сегодня не готовься к конкурсу.

— Давай играть в карты.

— Не могу, — сказал я.

— Тогда давай в домино. В домино можно на ощупь.

Минут через десять она-таки зашла к нам, одной рукой она прижимала к пульсирующим вискам мокрое махровое полотенце, другой сжимала ручку двери, сухожилия на руках были напряжены, как будто она сжимала нож, так ее руки были еще прекраснее, и на мгновение я даже забыл, что я слепой. Это длилось всего секунду и потом я снова стал смотреть на нее, словно через запотевшее стекло. Я уставился куда-то в пустоту и не видел ее глаз.

— Не смей вмешиваться в мою жизнь! Я не потерплю, чтобы из-за какого-то сопливого мальчишки меня так унижали! — сказала она и хлопнула дверью.

— Это она из-за Чапмана, — сказала Юдит.

— Ничего страшного. Наденешь на меня пижаму?

— Сколько ты будешь слепым?

— Пока не знаю.

— Почему ты не стал, например, глухим? Так она быстрее заметит.

— Не уверен. Мы ведь тогда не сможем разговаривать.

— В школе ты не сможешь быть слепым.

— Я не пойду. Утром я натру себе нос марганцовкой, как будто из него идет кровь.

— Можно я останусь дома? Мне же нужно заниматься.

— Лучше уходи. Я не люблю Вивальди.

— Жалко. Вивальди прекрасен, — сказала она. — Если ты слепой, ты не можешь читать. На самом деле ты ничего не можешь делать. Если бы ты был глухой, ты бы смог читать и не слышал бы, как я занимаюсь.

— Тогда мне промоют уши. Или проколют, как Лаци Эрвешу перед Рождеством.

— Она так и так отведет тебя к врачу.

— Но мне только посветят и потом закапают глазные капли.

— Откуда ты знаешь?

— Элемер рассказывал, как он ходил к врачу. Они с помощью каких-то капель расширяют зрачки, и целый день ты все видишь расплывчато, как будто у тебя слезы на глазах.

— Врач будет знать, что ты видишь.

— Откуда?

— Ты будешь мигать, когда тебе посветят. Настоящие слепые никогда не мигают.

— Спорим, я не буду мигать. Сыграем в гляделки.

— На что спорим?

— Если я не буду мигать, целую неделю ты будешь младшей.

— На это я не спорю. Мы уже решили.

— Хорошо, тогда ты принесешь мне патрон с кровью из маминой гримерки. Марганцовка щиплет нос.

— Ладно. А если я выиграю?

— На следующей неделе я напишу за тебя домашнее задание по венгерскому языку.

— По грамматике тоже, — сказала она.

— Ладно, — сказал я.

И Юдит на следующий день стащила для меня из театра целую коробку патронов с кровью, потому что я смотрел на нее, как настоящий слепой. Я не мигнул, даже когда она помахала нотами перед моим лицом.

— Ты выиграл, — сказала она и надела на меня пижаму, но мама заметила, что я слепой, только через два дня.

— Нам нужно пойти к врачу. Это ужасно, у тебя слишком часто идет кровь из носа. Ты постоянно пропускаешь уроки, — сказала она.

— Я наверстаю, — сказал я и собирался зачерпнуть себе чайной ложкой яйцо всмятку, но промахнулся.

— Что с тобой? — спросила она.

— Ничего, сейчас получится — сказал я и снова промахнулся, глядя куда-то в пустоту мимо ее синих глаз.

Она раздраженно подняла яйцо, вытерла скорлупу, и затем снова поставила передо мной, но моя рука не нащупала солонку. Я осторожно шарил по столу, чтобы не перевернуть чашку с чаем, наконец, я дотянулся до яйца, мама все больше злилась, она не допускала мысли, что я ослеп.

— На, вытри руку, — сказала Юдит и принесла фартук, я потянулся за ним куда-то не туда и подождал, пока она вложит его мне в руку.

— Что все это значит? — спросила мама.

— Он третий день не видит, — сказала Юдит.

— Что значит, не видит? Почему не видит?

— Потому что он ослеп. Когда здесь появляется Чапман, брат часами смотрит на лампочку накаливания.

— Господи! — вскрикнула мама, бросилась ко мне и обхватила мою голову ладонями, но я продолжал смотреть куда-то в пустоту мимо ее синих глаз.

— Кровь из носу у него идет от марганцовки, — сказала Юдит. — Потому что он боится на ощупь идти в школу.

— Господи боже мой, одевайся сейчас же, — сказала мама.

— Он не может. Третий день я его одеваю, — сказала Юдит.

— Почему вы не сказали? Почему все это время молчали? — спрашивала она, и первый раз в жизни я увидел, как она плачет, но я был слепым. Я позволил ей стащить с меня пижаму, надеть на меня первое, что подвернулось ей под руку, и натянуть ботинки на мои босые ноги.

— Мы не хотели мешать тебе перед репетицией, — холодно сказала Юдит, продолжая есть яичницу. — Кстати, ты не надела на него носки, — сказала она, наслаждаясь маминым отчаянием.

— Так принеси! — заорала мама.

— Все грязные, — соврала Юдит.

— Тогда принеси грязные, — сказала она тихо, потом вызвала такси и на руках донесла меня до машины.

— На Пала Хайма, — сказала она шоферу, и голос у нее был совершенно чужой. А я уже на проспекте Уллои понял, что буду мигать, глядя на лампу у врача. Я даже не смог смотреть в пустоту мимо маминых синих глаз. Когда она снова обхватила мою голову ладонями, мой взгляд утонул в ее ослепительных ирисах, и лицо стало совсем мокрым от слез, лучше бы я продержался хотя бы до больницы, но я прозрел. Я видел, как у нее вытягивается лицо и как оно каменеет, словно у памятника.

— Разворачивайтесь, — приказала она шоферу, тем же голосом она разговаривала с таксистом десять лет спустя, когда отвозила на Керепеши бутафорский гроб. Мы молча доехали до дома, она сухо сказала, не вздумай еще раз меня шантажировать, и ушла, не попрощавшись.

Трое железнодорожников ругали советские власти, которые выводили из страны свои войска. Из-за войсковой передислокации встали венгерские грузоперевозки, по ночам секретные составы со свистом мчатся через всю страну и увозят с собой что только можно. Должен же быть предел этому бардаку. После того как последний вагон покинет Захонь, мы окажемся в глубокой заднице. В ящиках с боеприпасами только для прикрытия лежат в ряд ручные гранаты, под ними паркет, выломанный в казармах. У Токоша они вынули окна. Слой окон, слой шерстяных одеял, чтобы не побились стекла, они вывинтили даже краны и душевые решетки. Тарелочные мины набиты аспирином, ружейные стволы шариковыми ручками и стержнями, а топливные баки в ракетах земля-земля вроде как уже набивают сегедской паприкой. Эти советские вывозят даже шоколад и парадскую минеральную воду. Если бы они могли, они бы вывезли всю венгерскую пищевую промышленность. А вот дерьмо, да, дерьмо остается здесь. Они потихоньку спустили дизельное топливо в Залу, чтобы было место для кускового сахара. Цистерны заполнены дорогущим кусковым сахаром, а рыба по ходу выпрыгивает на берег, чтобы не задохнуться от нефти. В окрестностях Печа даже у шестилетних детей есть противогазы, они ходят в них в детский сад, как инопланетяне, и гиблое дело отпускать ребенка в лес, потому что за кустами шиповника кучами лежат детонаторы. Одна учительница, плача, рассказывала корреспонденту, что попросила ластик у первоклассника, а у пацана в пенале одни автоматные патроны. Боевые патроны преспокойно лежали в ряд, как простые карандаши. И тогда она проверила у всех ранцы и нашла боеприпасов больше, чем книг и тетрадей. За тридцать патронов дают ручную гранату, такой курс, говорят первоклассники и еще жалуются, что им перепадают остатки, потому что четвероклассники нашли яму с оружием, и у них даже есть целый автомат. Представляете, говорят они, автоматом гораздо лучше рубить деревья, чем цепной пилой. Папа не меньше двух минут возится с кустом, а Шани Понграц из четвертого Б за полторы минуты выпустил очередь, и дерево вмиг рухнуло. Мы засекали по времени, и не волнуйтесь, мы все отошли.