Ларс Петер занялся делом: насыпал овса, приготовил сечку для лошадей. Проходя мимо брата, он приостановился и задумался. Вот, значит, каким надо быть, чтобы водиться с людьми — гладеньким, чистеньким снаружи и холодным, бессердечным внутри. На этого вот никто не косился, не глядел свысока — только потому, что он был наглым. Женщины находили его красавцем и под вечер так и шмыгали по дороге мимо — как будто бы по делу, а мужчины… Да, их, пожалуй, покоряли его кутежи и драки из-за девушек.

Ларс Петер сунул ему руку за пазуху и вынул бумажник. Пуст! Ведь брат взял из общей кассы полтораста крон — деньги, отложенные на то, чтобы прикупить еще скота для хутора. Больше денег в доме не осталось. Стало быть, он спустил все!

У Ларса Петера затряслись руки. Он нагнулся к брату, словно желая схватить его за грудь, но выпрямился и вышел из сарая. Часа два-три бродил он около дома, выжидая, пока брат проспится. Потом вернулся на гумно. Пора им рассчитываться! Он растолкал Йоханнеса:

— Где деньги, на которые мы собирались прикупить скота?

— А тебе какое дело? — Йоханнес перевернулся на другой бок. Но Ларc — Петер поднял его, поставил его на ноги.

— Я хочу поговорить с тобой!

— Убирайся к чертям! — пробормотал Йоханнес и, даже не приоткрыв глаз, только пошатываясь, отправился подальше в глубину сарая и шлепнулся на сено. Ларc Петер принес ведро холодной воды из колодца.

— Теперь проснешься у меня волей-неволей! — сказал он и окатил водой голову брата.

Йоханнес, как кошка, вскочил на ноги, выхватил нож и с секунду покрутился на месте, еще не придя в себя от внезапного пробуждения. Потом разглядел брата и прыгнул к нему. Ларc Петер почувствовал укол в щеку, лезвие звякнуло о его коренные зубы. Ударом кулака он сшиб Йоханнеса с ног и навалился на него, чтобы вырвать нож. Йоханнес, по-кошачьи ловкий и проворный, всячески изворачивался, кусался и все пытался пырнуть брата ножом. На губах у него выступила пена. Ларсу Петеру приходилось руками отбиваться от ударов ножа, и кровь так и капала из порезов. Только притиснув Йоханнеса коленом, одолел его Ларc Петер.

Йоханнес лежал, ловя ртом воздух.

— Пусти! — хрипел он.

. — Ладно, если будешь вести себя как человек, — сказал Ларc Петер и слегка ослабил нажим. — Ты — мой младший брат, и мне бы не хотелось причинить тебе вред. Но и позволить тебе заколоть меня, как ты колешь свиней, я тоже не хочу.

Йоханнес вдруг напрягся и, упершись затылком и пятками в земляной пол, сделал «мост», чтобы легче сбросить с себя брата. Он уже высвободил одну руку и рванулся в сторону, чтобы схватить нож, валявшийся на небольшом расстоянии от него.

— Вот ты как! — сказал Ларc Петер и снова навалился на него всей тяжестью. — Так уж лучше связать тебя. Принесите веревку, дети!

Трое ребятишек, глядя на борьбу и сбившись в кучку у двери, стали прятаться друг за дружку.

— Ну?! — крикнул отец.

Кристиан побежал за Дитте, и она принесла веревку. Смело подойдя к боровшимся вплотную, она протянула веревку отцу и спросила:

— Помочь тебе, отец?

— Нет, не понадобится, девочка! — усмехнулся он. — Только придержи веревку, пока я скручу негодяя.

Он старательно связал брату руки на спине, поставил его на ноги и пообчистился.

— Валялся, видно, где-нибудь в грязи, как свинья. Весь измазался. Иди теперь смирно со мной в комнату, иначе — я не ручаюсь за себя. Как видно, против своей воли ты не стал сегодня убийцей.

Йоханнеса ввели в комнату и посадили на плетеный стул у печки. Детей выслали. Дитте и Кристиану отдан был приказ приготовить дядину телегу с упряжкой.

— Теперь мы одни, и я скажу тебе, что ты вел себя, как отъявленный негодяй, — медленно начал Ларc Петер. — Я уже сколько лет тосковал по своей родине и семье, и ты как будто принес мне желанный привет из родного дома. Теперь я дорого дал бы за то, чтобы никогда не получать такого привета. Все мы здесь отнеслись к тебе хорошо. Люди мы неизбалованные, и тебе не стоило бы больших трудов остаться в наших глазах хорошим и добрым. А что ты принес в наш дом? Свинство, плутни, злобу! Ты понимаешь, конечно, что теперь между нами все кончено. Забирай свою телегу с упряжкой и что там еще можно считать твоим, и — марш! Денег не жди. Ты растратил больше, чем приходилось на твою долю.

Йоханнес не отвечал и все время смотрел в сторону, избегая встретиться взглядом со старшим братом.

Телега подъехала. Ларc Петер вывел Йоханнеса, приподнял и усадил, как ребенка. Потом израненными, окровавленными руками развязал веревку. Из щеки у него тоже все еще сочилась кровь, стекая на подбородок и одежду.

— Уезжай теперь, — грозно сказал Ларc Петер, смахивая кровь с подбородка. — И поживее!

Йоханнес с минуту сидел, покачиваясь, словно сонный. Вдруг встрепенулся, захохотал во все горло и, разобрав вожжи, погнал лошадь со двора. Обогнув дом, он помчался по проезжей дороге. Ларc Петер постоял, глядя ему вслед, потом пошел к колодцу смыть с себя кровь. Дитте помогла ему промыть раны и залепила их пластырем.

В следующие дни у нее с отцом было много дела по уборке Сорочьего Гнезда, надо было стереть следы летних занятий. Ларc Петер закопал в землю последние остатки падали, убрал со двора чурбан. И если какой-нибудь крестьянин стучался ночью кнутовищем в окошко и кричал: «Ларс Петер, у меня есть для тебя дохлая скотина!» — он не откликался. Он хотел окончательно отделаться от всяких воспоминаний о колбаснике, собачнике и живодере.

VIII

ОТЪЕЗД ИЗ СОРОЧЬЕГО ГНЕЗДА

Дитте работала и напевала. Все хозяйство лежало на ней, и она без устали сновала по дому. На глазу у нее была повязка, и всякий раз, проходя через кухню, она смачивала глаз какою-то желтоватой жидкостью. Это была моча — когда-то бабушка говорила ей, что это хорошее средство. Глаз сильно болел, под ним был огромный разноцветный синяк. Однако девочка была в хорошем настроении. Да, в сущности, больной глаз был причиной предстоящего отъезда из Сорочьего Гнезда — навсегда!

Ларс Петер вернулся домой, он ходил куда-то пешком. Повесив палку на кухонную дверь, он начал стаскивать с себя сапоги.

— Ну, как твой глаз? — спросил он Дитте.

— Теперь гораздо лучше. А что сказал учитель?

— Да что ж ему было сказать? Он считает, что ты правильно поступила, защищая брата, но ему не хочется вмешиваться в эту историю. И немудрено.

— Как так? Он же знает, как все вышло, и он такой справедливый.

— Ну да, само собой… Но, видишь ли, когда дело касается сына такого зажиточного хуторянина, то… Учитель — человек хороший, но и ему ведь есть-пить надо. Он боится ссориться с хуторянами. Они ведь все друг за друга горой стоят. Словом, он не советовал мне поднимать дело, — тем более, что мы все равно уезжаем. Он думает, что из этого ничего, кроме новых обид и травли, для нас не выйдет. И это верно! Они могут сорвать нам продажу с торгов, — сговорятся ничего не надбавлять… даже просто не придут на аукцион.

— Значит, ты не ходил с жалобой к сельскому фогту?

— Ходил. Но и он полагает, что из этого дела ничего хорошего не выйдет. Учитель сказал мне еще, что я могу оставить вас дома и не посылать в школу, пока мы не уедем отсюда. Ответственность он возьмет на себя. Все-таки он человек хороший, хоть и побаивается за свою шкуру.

Дитте была недовольна. Ей бы хотелось, чтобы задали хорошую трепку этому большому мальчишке, чтоб ему как следует досталось за то, что он сначала напал на Кристиана, а потом своим деревянным башмаком подбил ей глаз. Ее детский ум уже решил, что на этот раз они получат удовлетворение — ведь для начальства все люди одинаковы.

— А если б я была дочкой хуторянина, а тот мальчишка был из Сорочьего Гнезда — тогда что? — хриплым от волнения голосом спросила она.

— Ну, тогда фогт задал бы ему здоровую порку — самое малое, — ответил отец. — Так уж заведено на белом свете. Нам, людям маленьким, надо с этим мириться. И еще радоваться, если нас не оштрафуют за то, что нас же надули!