Я пил кофе и слушал печальный рассказ, на заснеженном тротуаре появились первые группки туристов, несколько черных дипломатических машин пересекли площадь и завернули к Министерству иностранных дел.

– Всю жизнь я мечтала о настоящем доме, но до сих пор живу в преддверии какого-то непонятного храма, запахи которого проникают в щели мебели и въедаются во все предметы. Бывают минуты, когда я брезгую дотронуться даже до самой обычной вещи, мне кажется, что ее нам кто-то одолжил на время и что мы используем ее совсем не для того, для чего она предназначена. Я надеялась, особенно после рождения дочери, что муж забудет о втором городе, что его жизнь постепенно сольется с жизнью семьи, что его семейное положение перестанет быть ролью, которую он играет перед тем, как вернуться в свой дом за стеной… Но потом я поняла, что мужа связывает с другим городом нечто гораздо более крепкое, чем семейные узы. Наконец я смирилась с одиночеством, утешаясь тем, что у меня есть дочь, которая, к счастью, не имеет ничего общего со вторым городом, что я знаю всю ее жизнь и надеюсь, что в ней нет никаких темных углов. Она славная, изучает на педагогическом факультете чешский язык и физкультуру, а когда у нее есть время, то помогает нам в кафе… Но в последнее время мой страх вновь ожил: мне кажется, будто дочь и муж затевают какой-то загадочный заговор, они почти все время проводят вместе, почти все время что-то обсуждают. Однажды я застала дочь с книгой, написанной незнакомыми буквами. Наверное, она ее где-то нашла и открыла случайно. Ведь невозможно, чтобы кто-то, кто родился в нашем мире и прожил тут двадцать лет, так запросто переступил границу и стал жителем другого мира, однако страх теперь совсем лишил меня сна…

Кухонная дверь открылась, и в ней появился официант с подносом, на котором были две тарелки с омлетами, украшенными взбитыми сливками. Он направился к пожилым дамам, но мне показалось, что еще в дверях он бросил короткий взгляд на мой столик. Его жена тут же умолкла, встала и занялась веселой и шумной компанией, которая как раз вошла в бистро. Я посидел еще какое-то время, но женщина со мной больше не заговорила, она не смотрела на меня, даже когда муж был в кухне. Официант крутился возле моего столика, извинялся, что в бистро холодно, потому что центральное отопление в такой мороз не может прогреть помещение, навязал мне какую-то липкую трубочку с кремом, которую расхваливал как фирменное блюдо своего заведения. Что будет написано на наших лицах, когда мы снова встретимся ночью? Какими дорогами, вдоль каких стен он станет преследовать меня? Какое наказание назначит, когда охрана опять приведет меня к нему?

Я замахал счетом; в ту же минуту открылась дверь и в бистро влетела загорелая девушка с черными волнистыми волосами, в пестром синтетическом спортивном комбинезоне. Увидев мою руку со счетом, она крикнула:

– Я сама тут посчитаю, мама, можешь не подходить.

– Спасибо, Клара, – донеслось сзади.

Девушка взяла счет, долго складывала цену трубочки и кофе, ошиблась, засмеялась; наконец она все-таки справилась и положила счет передо мной на столик. Под столбцом чисел было написано крупным, немного детским почерком: «Если хотите узнать что-нибудь о другом городе и увидеть кое-что необычное, то приходите сегодня в три часа ночи на галерею колокольни храма Святого Николая на Малой Стране. Храм будет открыт». Я с каменным лицом расплатился, девушка весело поблагодарила за чаевые и побежала к родителям. Я вышел на площадь и отправился вниз, в город.

Около трех часов ночи я вошел в храм Святого Николая, пересек темный неф и по винтовой лестнице поднялся на галерею колокольни. Вдоль стен высились сугробы, на каменных перилах лежал нетронутый снег. Надо мной возвышался Град, крутые скаты кровли храма Святого Вита отливали бледным фантастическим светом в ослепительном сиянии полной луны. Небо было усыпано яркими звездами. Далеко внизу лежала Малостранская площадь. По ее пологому склону разливался грязно-желтый свет фонарей. Через площадь проехало и скрылось в Томашской улице такси; больше ничто не нарушало ее покой.

Через минуту открылись воротца, ведущие к лестнице, и в них появилась девушка из бистро в пухлом пуховике; куртка была расстегнута, под ней на черном свитере блестело перламутровое ожерелье. Она оперлась о каменный парапет, над ее темными волосами светились красные огни петршинских передатчиков.

– Внизу снова будет какой-то праздник? – спросил я.

Девушка не ответила, ее лицо с глубокими тенями под бровями и скулами оставалось бесстрастным.

– Не для вас святое тело Даргуза было растерзано тигром, – неожиданно промолвила она среди ночной тишины твердым, полным презрения голосом. – Не для вас он бродил в горячке по опустевшим паркам и вел на переливающейся мозаике храмового пола долгие диспуты с коварными священниками, пытавшимися победить его, используя силлогизмы, средним членом которых были норы слепых подземных коней, и постоянно отвлекая его, дружно указывая пальцами на десятитысячное войско коричневых мумий в блестящих золотых доспехах, которое как раз проходило мимо открытых дверей храма, вздымая дорожную пыль. Зачем вы суете нос в наши дела? Запомните: тот, кто перейдет границу, запутается в изогнутой проволоке, торчащей из вещей, которые вы считаете разбитыми и которые на самом деле вернулись к своему изначальному виду, тому, в каком выгравировали их на поверхности стеклянной звезды, блуждающей среди созвездий. Тот, кто захочет проникнуть в наш город, никогда не вернется, его лицо исчезнет в переплетении трещин на старых стенах, жесты растворятся в колебаниях ветвей кустарника на ветру. Не думайте, что ваша дерзость сможет навредить нам. Но вы посмели проникнуть в пограничные области нашего города, а это – надругательство над памятью тех, кто с холодным огнем в глазах пять тысяч лет назад свергнул изваяние крылатого пса посреди поляны в древнем лесу, а потом, как водится, и сам стал немного крылатым псом. Что вы хотите найти у нас? Даже если вам удастся подобраться к фонтанам во внутренних дворах королевского дворца и услышать их шум, к которому так внимательно прислушиваются наши философы, даже если вы сумеете пройтись по залам дворцовой библиотеки и заглянуть в тяжелые фолианты, на темных страницах которых горят огненные буквы, вы все равно ничего не поймете. Какие же вы все в вашем городе тупицы и тугодумы, вы забыли свой праязык и думаете, будто то, что тихо говорит на этом языке, немо, вы видите за границами вашего мира лишь хаос, разложение и тлен. Вы так прилежны и усердны, вы вечно что-то строите, но все ваши усилия – это только лихорадочный поиск утраченного начала, все ваши постройки – отчаянные попытки воссоздать золотые храмы и дворцы, неясные образы которых прочно запечатлелись в вашей памяти, – но при этом вы со страхом и отвращением избегаете того единственного пространства, где могли бы встретиться с живыми и истинными наследниками объекта ваших поисков, – презренных окраин. Вы не догадываетесь, что ужас, который охватывает вас на периферии вашего мира, – это предвестник сладостного возвращения, что гибель в девственных приграничных лесах – это триумфальное воскрешение. Если бы вы уселись посреди помойки или отправились за город, на свалку, чтобы медитировать над формами, которые обнажаются под распадающимися и гниющими масками, то это приблизило бы вас к таинственной цели вашего путешествия гораздо больше, чем сумбурное верчение круга ваших замыслов и их осуществления.

Я рассмеялся.

– Почему вы говорите «вы» и «ваш город»? Я знаю, что вы сама выросли в нашем мире, еще год назад вы, верно, и не подозревали о каком-то там другом городе.

Девушка подошла ко мне поближе и улыбнулась.

– Я обещала показать вам кое-что необычное. – Внезапно она прижалась к моему боку, обхватила рукой за шею, другую руку положила мне на плечо, повернула меня к тому месту, где галерея терялась в черной тени, и зашептала мне в ухо, негромко смеясь: – Это вон там, там, в темноте. Идите же, надо сделать всего несколько шагов. – Она подталкивала меня в темноту и непрерывно посмеивалась. Опершись подбородком о мое плечо, она весело говорила: – Ну что же вы? Надеюсь, вы не боитесь? Вы же хотели узнать наш город. Ничего не поделаешь, экскурсия начинается на башне.