Лыков наблюдал, как из вертолета без опознавательных знаков высаживалась группа людей в ярко-синих и алых парках. У одного из встречавших теплая пуховая парка была коричневого цвета. Словно его облили шоколадом с ног до головы в капюшоне.

– Военные прилетели и с ними гражданские, большой бизнес. Значит, большой интерес во всем этом. К той нашей пробе, когда забор делали тестовый из керна, – никогда еще миляга Коньков не выглядел таким взволнованным, так и пылавшим азартом и любопытством, – нанокорпорация опять гонцов прислала, я с одним типом переговорил в столовой – он от концерна «Биотехника», Веретенников его фамилия, Павлом зовут, так он все меня расспрашивал, допытывался. Во-он он, а эти, которые вокруг него, это все сплошь военные, хоть и куртки МЧС напялили, не хотят перед американцами светиться. А у тех тоже на двух ученых из Колумбийского университета трое переодетых цэрэушников. Но наши с этим мирятся. Понимаешь? Все со всеми готовы примириться и все это терпеть – весь этот камуфляж, станция, штольня, бур – наши, криобот-зонд ихний. Значит, дело того стоит, чтобы забыть обо всем, чтобы работать сообща.

Лыков смотрел на военных в куртках МЧС, на менеджера корпорации «Биотехника» Веретенникова – бородача в коричневой парке. Наверное, специально бороду перед поездкой сюда в Антарктиду отпустил: щеки отморозить боится.

Возле бурового ангара кучковалась еще одна солидная группа – ученые. В центре – мощная фигура известнейшего российского полярника и депутата. Его тоже все за глаза зовут Борода. Раз и Борода прилетел из Москвы, бросив все думские дела, значит, дело действительно того… что-то грядет.

Или уже произошло, когда они извлекли тот ледовый керн и взяли пробы на анализ.

– Спецы из «Биотехники» искали тебя, у них там какие-то вопросы по технике бурения.

– Я сейчас приду, – но Иван Лыков не тронулся с места.

Если взглянуть на все это непредвзято, то в общем-то весь этот девственный первобытный пейзаж создан лишь из двух красок – белой, цвет снега и льда, и голубой, цвет небесного свода.

Чаша его переполнена до краев солнечным светом, что не греет тут, не дарит тепла.

Есть еще другие цвета – фиолетовые тени, например, розовая пена облаков, оранжевые пятна, черные точки, пульсирующая радуга, когда закрываешь глаза на секунду.

Кроме четырех основных элементов, тут всегда присутствует пятый. Это пустота. В этом Коньков, наверное, прав. Пустота включает в себя и это небо, и льды, и неизведанное озеро под ними, там, глубоко внизу. Темными ночами в сумасшедший мороз здесь падают звезды с неба и тихо, безмолвно приземляются в снег, застывая все новыми и новыми кристаллами льда.

Но покоя нет и тут. Пятый элемент, именуемый пустотой, покоем, безмолвием, потерял самую главную свою составляющую. В течение нескольких десятков лет на станции «Восток» первобытную тишину нарушал гул буровой установки, ледяная штольня росла, углублялась.

До воды подледного озера остается не так уж и много.

Что там внизу?

– Ты как будто спишь на ходу. Или грезишь, – Коньков потряс Лыкова за плечо. – Что, опять свои таблетки принимал?

– Нет.

– Ты слышал, что я сказал?

– Да, слышал.

– Если из-за одной только пробы из керна такой вселенский ажиотаж поднялся, то что же будет, когда пробьемся к воде? Ты «Секретные материалы» смотрел? А «Нечто»? Голливуд еще когда все это будоражить стал. Да что фильмы, ты в Интернете глянь – сколько пишут. Многие считают, что в озере подо льдами НЛО, космический корабль, потерпевший аварию в Антарктиде.

– Там нет никакого космического корабля, ты сам это прекрасно знаешь, – сказал Иван Лыков.

– Пусть так. Тогда что же там есть? Что мы нашли?

На расчищенную трактором запасную площадку у дизельной электростанции садился огромный грузовой вертолет с надписью «Россия» на борту.

Рев его винтов оглушал даже на таком расстоянии.

Иван Лыков зашагал в направлении станции. Что бы там ни объявляли официально о приостановке бурения, какой бы режим секретности ни вводили, сегодня, и завтра, и послезавтра, и через месяц тут, на «Востоке», его рабочий день, его смена. Они будут долбить эту штольню до самого конца. До темной воды.

И если что-то, сокрытое подо льдами миллионы лет, затаившееся, грозное, лишь ждущее своего часа, вырвется на поверхность, значит, так тому и быть. Не в этом ли величайшая тайна природы, жажда познания, более сильная даже, чем инстинкт самосохранения? Они узнают, что там внизу, пусть даже потом погибнет весь мир и они вместе с ним. Они все равно всё узнают.

24 августа 2011 года

17 час. 00 мин.

В Главном зале Центра управления полетами Федерального космического агентства, столь хорошо всем знакомом по многочисленным телерепортажам в новостях, на секунду воцарилась абсолютная тишина.

Две команды операторов – за столами перед светящимися мониторами компьютеров и огромный экран во всю стену, поделенный на три части.

Секунды до старта ракеты-носителя «Союз-У» с грузовым космическим аппаратом «Прогресс» на борту.

Обычный штатный полет грузового корабля к международной космической станции, МКС. Но Главный зал на секунду замер.

В центре большого экрана картина, от которой захватывало дух: серебристая ракета на фоне оранжевых облаков, необычайно земная по своему внешнему виду и техническому исполнению, привычная по тысячам кадров прямых трансляций запусков, фотографиям, фильмам, хроникам и вместе с тем невероятная, фантастически прекрасная, как может быть прекрасным лишь космический корабль, настоящий космический корабль, что вот сейчас… сейчас… сейчас в клубах дыма, в огне, в тучах пыли взлетит…

Через секунду превратится в сияющую точку.

И отправится туда, куда мы все, все без исключения часто смотрим, запрокинув голову, и видим днем синеву, тучи, грозу, солнце, а ночью россыпь звезд.

Мы все смотрим туда, в небо, и хотим там быть.

Но летит туда этот космический корабль «Союз – Прогресс».

На космодроме Байконур за тысячи километров от ЦУПа все тоже на доли секунды затихло.

Порыв ветра умер, наткнувшись, как на упругую стену, на заросли тамариска и джузкузгума, вода реки Сырдарьи, рассекающей равнину Байконур, покрылась рябью, знойный вечерний воздух наполнился запахом полыни, пыли, машинного масла, гари.

Обратный отсчет…

В бункере управления на космодроме Байконур и в Главном зале ЦУПа в городе Королеве в Подмосковье десятки людей разом вздохнули полной грудью.

– Над космодромом погода ясная, погодные условия в норме…

– До пуска четыре секунды… три…

Рев, гул, грохот.

В действие пришли двигатели «Союза», и корабль задрожал, завибрировал, пытаясь сбросить с себя оковы крепежа, что все еще удерживали его на стартовой площадке.

– Три… две… одна… точка невозврата.

Заработали ракетные ускорители. От рева, от турбулентности, казалось, весь Байконур ходил ходуном.

– Полная мощность.

– Есть полная мощность.

Грохот реактивных двигателей, извергающих языки пламени, выхлопные газы цвета смолы, цвета пурпура, цвета пара, пыль, пыль, пыль, пыль…

В ЦУПе на большом экране сдвоенная команда операторов наблюдала, как «Союз – Прогресс» поднимался все выше и выше в этом многоцветном пылающем облаке.

Выше…

Выше…

Туда, наверх, откуда Земля – лишь голубой шар, окутанный мглой, туда, где парит в черноте, в невесомости, в пустоте космоса МКС, обращая все свои солнечные батареи к Гелиосу, ярчайшему из звезд.

Кто видел это, кто это знает, кто это прочувствовал, сделает все, чтобы спасти эту красоту, эту мощь, это великолепие, эту гордость.

Пойдет на все, лишь бы спасти, не дать разрушить или навредить чем-то.

– 17.01 – первая минута полета, полет проходит штатно.

В это время, когда в ЦУПе в Главном зале это сообщение появилось на табло над большим экраном, к которому были прикованы все взоры, в кабинете на третьем этаже без окон, со стенами, представляющими собой целиком один экран монитора, собранный из отдельных сегментов, дающий невероятные возможности слежения за всеми фазами подготовки к старту и запуску, у одного из находившихся в кабинете мужчин зазвонил мобильный телефон.