– Ох, деточка моя, ох, мой дорогой, – сказала Лулу, – если б только я могла ее прогнать. – И с видом озадаченного ласкового ребенка, словно она до тех пор не представляла себе такого, Лулу сказала: – А ты, оказывается, пострадал еще больше, чем я.

Она была доброй в ту ночь, мы лежали рядом, и по мере того, как час проходил за часом, отступал и мой страх, став под конец совсем слабым. Я снова чувствовал ее тело, мог заставить себя ласкать ее, ощущал и понимал, как оно прекрасно, и наконец, очарованный изгибом ее живота, наслаждаясь гладкостью ее бедер, влюбленный в ее едва намеченные груди, я смог снова овладеть ею. Это была наша лучшая ночь, ибо я любил ее, и она, по-моему, любила меня. Мы проникли друг в друга и еще долго потом лежали, глядя друг на друга и улыбаясь.

– Я люблю тебя, – шептал я ей, и ее глаза наполнились слезами.

– Я впервые чувствую себя женщиной, – сказала она. Однако еще до моего ухода наше настроение изменилось.

Если я любил ее в начале вечера, то сейчас любил куда больше, я никогда еще так сильно ее не любил, но это была горькая любовь, с ощущением утраты. Каждый из нас понимал, что после этой ночи дальше двигаться некуда.

Мой инстинкт не подвел меня. К следующему дню я уже потерял ее. Мы потеряли то, что имели. Мы больше не были близки и редко могли подняться над унылой депрессией, которая нависает над людьми, все еще находящимися во власти чувства и знающими, что у этого чувства нет будущего. Мы поступили так, как сказала Лулу, мы продолжали следовать тем же путем, мы даже делали вид, что ничего не произошло. И все это время я оплакивал наш единственный звездный час.

Мы по-прежнему совершали обход всех мест, понемногу ссорились, даже занимались любовью и все это время чего-то ждали. День, когда Лулу начнет сниматься в новой картине, приближался, и словно это был первый из серии дней, ставивших точку, – день, когда она уедет в киностолицу, день, когда я выну последние деньги из банка, день, когда мне придется расстаться с Дезер-д'Ор, – мы никогда об этом не говорили. Однажды она сказала мне, что Тедди Поуп и Тони Тэннер скоро приедут на курорт, чтобы сняться с ней для рекламы, и даже потрудилась рассказать сюжет фильма. Новая картина будет о треугольнике. В конце Тедди Поуп завоюет ее, а в середине фильма она будет считать, что влюблена в Тони Тэннера.

– Я не хочу, чтобы ты переживал, – сказала она мне. – Естественно, мне придется все время быть с Тони и Тедди. Студия хочет, чтобы была большая предварительная реклама этому фильму.

– Очевидно, я буду редко видеть тебя.

– Какая глупость! Ты можешь быть с нами все время. Просто когда нас станут фотографировать, тебе лучше будет отойти в сторонку.

– Я буду носить с собой опускную дверь, – сказал я.

– Ты совершенное дитя.

Как только Тедди и Тони приехали, наша жизнь изменилась. Вместо того чтобы бывать у Доротеи, мы объезжали клубы, где ужинают, и ночные клубы – Тедди с Лулу, а мы с Тони Тэннером сзади. Так прошла неделя – виски с содовой, темные залы с волнистыми стенами и ребристыми арками, свойственными архитектуре Дезер-д'Ор. Мы составляли любопытный квартет. Для публики снова пущен был слух о романе между Тедди и Лулу, и было сделано, наверное, сто снимков, как они смотрят друг другу в глаза, держатся за руки или танцуют вместе. Однако когда мы сидели за столом и поблизости не было фотографов, Тедди Поуп все внимание уделял мне, а Тони Тэннер затевал долгие беседы с Лулу. На заре, расставшись с актерами, мы с Лулу на час-другой оказывались вдвоем. Я никогда еще не видел ее такой счастливой. Она была в восторге, что при ней трое мужчин.

– Интересно, какую себя ты больше любишь, – заметил я после одного вечера.

– Ту, которая с тобой, – слишком уж быстро ответила она. – Этот Тони такая зануда.

А Тони был хорош собой. От природы. Высокий, с хорошо развитой мускулатурой и черными волнистыми волосами. На подбородке у него была ямочка. Хотя ему минуло двадцать пять, он все еще ходил враскачку и держался агрессивно, как некоторые актеры, не обладающие юмором. Я понимал, что отношусь к нему предвзято, но он раздражал меня.

– Эй, цыплята, – говорил он, – давайте загоним мышь в очередную ямку. – Этим он хотел сказать: «давайте двигать».

У Лулу всякое его высказывание вызывало смех. Он набрался разных манер разговора и пользовался ими, как палкой, которой выколачивают ковер.

– Милок, – перебивал он, если я начинал с ним препираться, – не глотай слова. Дискуссия должна быть без обмана.

Если женщина принималась нервно хихикать, он успокаивал:

– Дамочка, смажь свой инстинкт самосохранения.

Возможно, легче будет понять его, если я скажу, что наедине со мной он держался всегда по-дружески. В те единственные полчаса, что мы провели вместе, он не переставал восхищаться тем, что я летчик.

– Вам, ребята, – говорил он, кивая с серьезным видом, – в самом деле крепко досталось. Я был за океаном в командировке с развлекательной программой и в меру своих скромных возможностей видел, что это такое.

– Да, – сказал я, – в меру твоих скромных возможностей.

– Поэтому мне бывает стыдно и я чувствую себя полным ничтожеством, когда разговариваю с такими, как ты. Как все-таки…

– Насколько я понимаю, ты знаешь Мэриона Фэя, – прервал я его.

– Этого мерзавца. Пара девчонок, с которыми я знался, выполняли кое-какую работенку для него, и пошел слушок, что я сутенер. Такого рода вещи случаются, когда начинаешь преуспевать в нашем деле.

– А ты хочешь преуспеть, верно ⁷– осведомился я.

Он настороженно посмотрел на меня, словно пытаясь понять, насколько важно для меня хорошо к нему относиться.

– Как же иначе? А ты разве не хочешь? – Уголки его губ опустились. – Однако ничего у меня не выйдет. Никогда я ничего, дружище, не добьюсь.

– Неизвестно. Может, и добьешься.

– За мной тянется одна скандальная история. Я жил с одной трахалкой, и она втюрилась в меня. Только это была безнадега. Я терпел ее сколько мог, а потом сказал, чтоб она проваливала. И знаешь что? Она покончила с собой. Хочешь верь, хочешь нет, я ведь думал сделать как лучше. Какая заварилась каша! Говорят, что я довел ее до этого.

А когда Тони Тэннер был не наедине со мной, он держался иначе. При других он всегда нападал на меня. Они с Лулу, случалось, вели своеобразный обмен мнениями.

– Ты мальчик, которого ничто не способно возмутить, – однажды сказала она ему.

– Значит, невозмутимый? Лапочка, да я как кисель.

Лулу рассмеялась.

– Держу пари: чуть не теряешь сознание, входя в комнату.

– В твою милую комнатку? – Тони покрутил пальцем волосы. – Впусти меня, и я такую бурю устрою, что весь дом разнесу. – Он произнес это так громко, что люди за соседними столиками повернули к нам головы. Тони подмигнул им, и они снова опустили глаза в тарелку. – Какие же вы милашки, – произнес он, обращаясь к ним.

– О Господи, – тяжело вздохнул Тедди Поуп. В эти дни настал его черед сидеть с мрачным видом.

– В чем дело, – сказал Тони, – ты истекаешь кровью?

– Хотел бы я, чтоб ты уже стоял в рейтинге Биммлера, – сказал ему Поуп. – Стало бы легче дышать.

– А я хочу сообщить тебе новость, – сказал Тони, – знаешь, сколько писем от поклонников и поклонниц я получил на прошлой неделе?

Тедди зевнул и отвернулся.

– Как жаль, что ты боишься меня, – сказал он мне на ухо.

Его манера держаться многократно менялась. В первый вечер он принялся меня поддразнивать.

– Я вижу, ты так и остался застенчивым авиатором, – сказал он. И снова зевнул. – Извини. Я забыл, что ты влюблен.

Постепенно дело пошло на лад. После нескольких вечеров, проведенных вместе, он стал даже дружелюбен.

– Когда перевалишь за тридцать, как я, – сказал он однажды, – поймешь, что роман можно завести, лишь забыв об условностях.

А Тони с Лулу тем временем почему-то беседовали о Мессалине.

– У тебя от Мессалины ничего нет, мышка, – говорил Тони.