– Пережила на всю катушку, – подсказал Мэрион.
– Взмыла до небес.
– Да, – сказал Мэрион. – Айтел знает много всяких штучек.
– Дело не в штучках. По-моему, Чарли неравнодушен ко мне. Ты и представить себе не можешь, какой он милый.
– Он в самом деле милый мужик, – сказал Мэрион.
– Он такой был смешной, когда увидел детей. Вейла проснулась и начала плакать, так он взял ее на руки и стал качать. И, клянусь, у него были слезы на глазах.
– Это было до того, как он тебе заплатил?
– Да.
– Ну, что тут скажешь? – произнес Мэрион.
– А вот тебя славным не назовешь, – сказала Бобби. – Ты не понимаешь. Я была сегодня в такой депрессии. Думала: не умею я, наверно, как следует заниматься этим делом, и Чарли Айтел так здорово меня подбодрил. С ним чувствуешь себя… человеком.
– Когда, сказал он, снова увидится с тобой?
– Ну, он ничего точного не сказал, но по тому, как улыбнулся, когда уходил, я думаю, через денек-другой.
– Пять сотен, – произнес Мэрион. – Учитывая, что одна треть идет мне, а две трети тебе, ты должна мне сто шестьдесят семь. Могу дать сдачу.
– Мэрион! – в изумлении воскликнула Бобби. – Я считала, что должна тебе всего семнадцать долларов. Ведь он же должен был оставить только пятьдесят,верно?
– Одна треть мне, две трети тебе – так положено.
– Но ведь я не обязана была говорить тебе, сколько он мне оставил. Ты наказываешь меня за то, что я такая честная.
– Крошка, ты просто не могла не похвастать. За это ты и расплачиваешься. Честолюбие. Во всем виновато честолюбие. У меня тоже есть честолюбие, которое должно быть оплачено.
– Мэрион, ты ведь не знаешь, что значат для моих детей лишние деньги.
– Слушай, – сказал Мэрион, – можешь пойти и утопить их. Мне без разницы.
И он подумал, не врезать ли ей. Он редко такое себе позволял, но она раздражала его. До того провинциальна и к тому же еще мазохистка. Считает, что уж очень опустилась. Вот какие типажи, подумал он, составляют его конюшню. Нет, ударить ее будет ошибкой. Через неделю Бобби будет с удовольствием этим заниматься.
– Мэрион, мне кажется, я должна кое-что тебе сообщить.
– Может, перестанешь объявлять о своих намерениях, а будешь просто говорить! – взорвался он.
– По-моему, я сильно втрескалась в Айтела, – напрямик заявила она, – и в связи с этим возникла определенная проблема, о которой тебе следует знать. Мэрион, я не создана для того, чтобы ходить по вечеринкам.
– Ничего подобного – создана. Я еще не встречал девчонки, которой это было бы не по плечу.
– Я подумала, что если у меня получится с Чарли Айтелом, ну, в общем, тогда я хотела бы бросить этим заниматься и считать мою работу маленьким эпизодом, который был в моей жизни, когда я сидела на мели. Я, понимаешь ли, думаю при этом о детях. – Бобби положила руку Мэриону на плечо. – Я надеюсь, ты не огорчишься и не будешь считать, что зря потратил на меня время. Понимаешь, я действительно сильно влюбилась в Чарли. То, что было сегодня ночью, случается не часто. На те деньги, что он мне дал – минус семнадцать долларов тебе, это из пятидесяти, – я могла бы начать добропорядочный образ жизни.
Мэрион не слушал ее. Он вспомнил о попугае, которого она держала, и представил себе, как она стоит перед клеткой в убогой гостиной своего коттеджа и, по-детски картавя, разговаривает с птицей; при этом он подумал, не перебрал ли марихуаны, потому что ему казалось, это птица разговаривает с Бобби, а теперь Бобби превратилась в птицу и разговаривает из клетки с ним.
– Послушай, – вдруг спросил Мэрион, – ты что, думаешь, Айтел зациклился на тебе?
– Уверена, что зациклился. Иначе он бы так себя не вел.
– Но он ведь не сказал, когда снова с тобой увидится?
– Я просто знаю, что это будет скоро.
– Давай выясним, – сказал Мэрион и потянулся к телефону.
– Не станешь же ты звонить ему сейчас, – запротестовала Бобби.
– Он не будет против, если я его разбужу, – сказал Мэрион, – просто примет еще одну сонную таблетку.
Он слышал на линии гудки телефона. Через минуту, а то и больше раздался звук рухнувшей на пол трубки, и Мэрион усмехнулся, представив, как Айтел, отупевший наполовину от сна, наполовину от нембутала, шарит в темноте по полу в поисках ее.
– Чарли, – бодрым тоном произнес Мэрион, – это Фэй. Надеюсь, не потревожил.
Бобби примостилась к нему, чтобы слушать ответы.
– А-а… это ты… – Голос у Айтела был хриплый. Последовало молчание, и Фэю передалось по проводам, как старается Айтел понять, что к чему. – Нет-нет, все в порядке. А в чем дело?
– Ты можешь говорить? – спросил Мэрион. – Я хочу сказать, твоей подружки нет рядом?
– Ну, в определенном смысле, – сказал Айтел.
– Ты все еще не проснулся, – рассмеялся Мэрион. – Скажешь своей подружке, я звонил, чтобы подсказать тебе, на какую лошадь ставить.
– Какую еще лошадь?
– Я имею в виду девчонку по имени Бобби, с которой ты встречался. Помнишь Бобби?
– Да… Конечно.
– Ну так вот: она только что ушла отсюда, и она все время говорила о тебе. – И нейтральным тоном, как судья на поле, добавил: – Чарли, не знаю, как обстоит дело с тобой, но Бобби клюнула на тебя. Бог мой, еще как клюнула-то.
– В самом деле?
Он все еще не пришел в себя, подумал Мэрион.
– Послушай, Чарли, постарайся собраться с мыслями, потому что мне надо планировать. – И очень отчетливо спросил: – Когда ты хотел бы видеть Бобби? Завтра вечером? Или через вечер?
Тут Айтел сразу проснулся. Сон исчез, как будто телефон был радиопроводником, стало хорошо слышно, и на другом конце теперь был напряженный, нервничающий и совершенно проснувшийся Айтел. Прошло, пожалуй, десять секунд, прежде чем он откликнулся.
– Когда? – повторил Айтел. – О Господи, да никогда.
– Что ж, спасибо, Чарли. Спи дальше. В следующий раз пришлю тебе девчонку другого типа. Привет твоей подружке. – И, состроив гримасу, Мэрион положил трубку.
– Он был сонный, – сказала Бобби. – Сам не понимал, что говорит.
– Я ему перезвоню.
– Мэрион, это было нечестно.
– Да нет, честно. Слыхала когда-нибудь про подсознание? Это оно говорило.
– Ох, Мэрион, – всхлипнула Бобби.
– Ты устала, – сказал он ей, – пошла бы поспала.
– То, что он говорил мне, было не с бухты-барахты: он так чувствовал, – выпалила Бобби и заплакала.
Фэй целых десять минут успокаивал ее и наконец отослал домой. На пороге, сконфуженно улыбнувшись, она протянула ему сто шестьдесят семь долларов, он похлопал ее по руке и велел отдыхать. Когда она ушла, он подумал, не стоило ли задержать ее подольше, и пожалел, что этого не сделал. Жизнь – вечное сражение с чувствами, и потренировать Бобби, когда она все еще лелеяла мысль, что влюблена в Айтела, было бы чем-то неизведанным.
Женское тщеславие. Мэриону хотелось раздавить его как таракана, и он пожалел, что выпил слишком много чая. Когда сидишь на чае, нельзя заниматься любовью – тело становится каким-то бесчувственным. А жаль, так как надо было бы заложить в мозг Бобби семя того, что никогда там не присутствовало, – зерно честности. Она никогда не любила Айтела, Айтел никогда не любил ее, даже полминуты не любил. Никто никогда никого не любил, за исключением редкой птицы, а редкая птица любит идею или ребенка-идиота. Заменить это людям может честность, и он вложит в них честность, вобьет им в горло.
И он подумал, что упустил редкий случай совершить это с Бобби. Ему следовало поступить так, как никогда не приходило в голову поступать: надо было попросить ее остаться. Она считала омерзительным то, чем занимается; он мог задержать ее на десять – двадцать минут, и ничего не предпринимать, совсем ничего. Почему раньше он так не подумал? И понял, что удержала его от этого гордость. Бобби ведь могла потом рассказывать об этом.
Неожиданно Мэрион решил расстаться с гордостью. Он это может. Он будет неуязвим, раз секс не интересует его, и тем самым станет выше всех. В этом тайна жизни. Все перевернуто, и надо поставить жизнь на голову, чтобы ясно все себе представлять. Чем больше Мэрион думал о том, что он мог бы проделать с Бобби, тем больше огорчался. Но ведь есть еще время вызвать ее, он может ее вернуть, и Мэрион улыбнулся при мысли о том, что ей придется в третий раз нанимать няню.
