— А кто такой Джош? — спросила Ви.

— Мой друг, который придумал безумную теорию всего. Кажется, он и тебе о ней должен был писать.

— А, да, точно. И что, ты пойдешь послушать ее продолжение?

— Боюсь, что нет. Пожалуй, завтра вечером я посижу дома — буду вязать носок. Чаю?

С моря донесся всплеск, и Ви взяла посмотреть мое вязанье.

— Да, пожалуйста, — сказала она. — А потом ты расскажешь мне об этом своем носке, и мы сможем обсудить что-нибудь более интересное, чем Келси Ньюман.

Заварив чай, я рассказала, как вышло, что я начала вязать носки, и в какой-то момент мы все обнялись и как следует извинились друг перед другом за то, что произошло в Шотландии. Потом Фрэнк и Ви сообщили мне новости о Себастьяне и собаках, и о том, чем Фрэнк планирует заняться на пенсии, и о двух новых книгах, которые собирается написать Ви. Первая будет сводом историй без историй со всего мира, а вторая — книгой о прошлом без прошлого, собранием исторических инсценировок, которые она с товарищами устраивала на протяжении многих лет, где прошлое переносилось в настоящее. Я рассказала им, как случилось, что я вообще прочитала книги Келси Ньюмана, и как ушла от Кристофера и переехала в этот дом.

— Чтобы стать отшельником и писать о своих хобби в колонке, — закончила за меня Ви. — Мне это нравится.

— Мне тоже. Ну, правда, пока что я отшельник с разбитым сердцем. С отношениями у меня вообще как-то не ладится, сами знаете.

— Но на этот раз стоит постараться их сохранить, — сказала вдруг Ви. — Он тебя любит.

Я посмотрела на нее так, будто она угадала, что я ела на завтрак в течение недели или что лежало у меня в карманах. Может, она и в самом деле была сверхчеловеком?

— Да вы ведь даже не знаете, кто это!

— Нет, знаем. Он звонил нам, чтобы посоветоваться.

— Когда?

— На прошлой неделе. Ему придется нелегко. Наберись терпения.

— Правда? Он сам вам об этом рассказал? Я думала, что если я кому-нибудь скажу, то меня начнут убеждать, что для него это все несерьезно и мне не следует иметь с ним ничего общего, тем более что он для меня слишком стар. Мне жаль его, потому что, если из-за меня он уйдет от Лиз, его сочтут развратником, который предал старого доброго друга, — ну, знаете, люди всегда говорят одно и то же о мужчинах, которые разрывают давние отношения ради увлечения «сомнительной молодой особой». Но я ведь не разрушала их семьи — там все было не в порядке еще до меня. Если же он останется с Лиз, а у нас с ним тем временем начнутся отношения, получится, что он играет и с ней, и со мной — ее обманывает, а я для него недостаточно важна. Но если он не станет делать вообще ничего, то получится, что он ну совсем отказывается от жизни! И даже этот расклад, который кажется самым правильным из всех трех, все равно будет несправедлив по отношению к Лиз, потому что ей-то наверняка хочется, чтобы муж любил ее, а не оставался с ней исключительно из чувства долга.

— Он все это понимает, — сказал Фрэнк. — И пытается что-нибудь придумать.

— Иногда мне хочется, чтобы жизнь была больше похожа на твои истории без историй, — вздохнула я.

— Понимаю, — кивнула Ви. — В каком-то смысле она и в самом деле на них похожа. Просто нужно отмахнуться от фабулы, когда она становится чересчур запутанной. И заняться чем-то другим.

— Если бы он хотя бы позвонил мне или как-нибудь еще дал знать, что ему не все равно…

— Он позвонит, как только ему будет что сказать.

— Почему бы ему не написать мне любовное письмо?

— Потому что это будет нечестно. Не из-за того, что он тебя не любит, а из-за того, что знает, что пока не предпринял ради вашей любви никаких конкретных действий. За все долгие годы нашего знакомства Роуэн ни разу не сказал неправды.

— Но Лиз-то он наверняка постоянно врет.

Фрэнк пожал плечами:

— Может быть. А может, просто ничего не говорит.

— Наберись терпения, — повторила Ви. — Все уладится.

— У меня есть подруга, у нее очень похожая ситуация, — сказала я. — Она никак не может решить, уходить ли от мужа к другому. Хотя, пожалуй, ситуация все-таки несколько иная.

Я ненадолго задумалась.

— Да. У нее тоже все сложно, но по-другому. И она тоже никак не может сдвинуться с места.

С тех пор как Либби приезжала ко мне на прошлой неделе, она никак не давала о себе знать, из чего я сделала вывод, что от Боба она пока не ушла.

— Нужно подождать, — сказал Фрэнк.

— Пожалуй, ничего другого мне не остается. Буду просто вязать второй носок и дожидаться весны.

Лабиринт оказался прекрасен. Выложенный из светлого камня простой узор был дополнен скамейками из того же камня — сидя на них, можно было смотреть одновременно и на лабиринт и на море. Между двух скамеек стоял мой клен. Вертолетиков на нем больше не было, вместо них на ветвях набухали новые почки. Мы с Ви и Фрэнком встали в шесть утра и приехали сюда, чтобы пройти по лабиринту, прежде чем Ви начнет готовить свою речь. Беша тоже была с нами и сидела в сторонке, с удивлением наблюдая за тем, как мы по очереди кружим по одной-единственной тропинке, ведущей от края к центру. Где-то над Кингсвером тем временем поднималось солнце. Первой пошла Ви, за ней — Фрэнк и последней — я. После этого мы уселись втроем на одну из скамеек и сидели так в тесноте, не произнося ни слова. Около семи Ви взглянула на часы, и через несколько минут на розоватой от восходящего солнца набережной появился Роуэн в пальто с деревянными пуговицами. Он тоже прошел по лабиринту — медленнее, чем все мы, — и после этого мы дружно отправились завтракать.

На открытие лабиринта пришли Джош и Питер, да и вообще все: бабушка Мэри, Рег, Либби и Боб — все, кого я когда-либо встречала в «Трех кораблях» и просто в городе. Даже Эндрю приехал из Торкросса. У Джоша был с собой его портфель, и я пообещала, что после открытия непременно познакомлю его с Ви за бокалом вина. Ровно в полдень церемония началась, и Ви прошла по лабиринту еще раз — медленно и тихо, на глазах у всех. В муниципалитете сначала хотели попросить ее торжественно разрезать ленточку, но так и не придумали, куда ее можно было приделать в лабиринте. В итоге они сымпровизировали и сделали так, как предложила Ви: положили обрезок красной ленточки в центр лабиринта. Поскольку я сама тоже успела пройти его, я примерно представляла себе, о чем в этот момент думала Ви, — хотя, конечно, наверняка я никогда этого не узнаю. Я тогда сама удивилась — мы все удивились, это выяснилось за завтраком, когда мы решили это обсудить, — что, проходя по такой коротенькой тропинке, можно успеть почувствовать надежду, разочарование, скуку, восторг — или вообще ничего, и с каждым шагом ощущения могут резко меняться. Ты понимаешь, что хочешь дойти до центра, но понимаешь и то, что лабиринт тебя постоянно от него уводит. Когда тебе кажется, что середина уже близко, ты вот-вот к ней подойдешь, тропа вдруг сворачивает и снова уводит чуть ли не к самому краю круга. И, оказавшись там, ты понимаешь, что с внешней стороны лабиринт охвачен кольцом, на которое тебе никогда не попасть, если будешь и дальше плутать по этой дорожке. Кольцо — отдельная тропа, она ни с чем не связана и никуда не ведет. Когда добираешься до середины, возникает странное ощущение, будто чего-то достиг, хотя на самом-то деле ты всего-навсего прошел по тропинке, которую кто-то для тебя проложил. Ты испытываешь к лабиринту то любовь, то ненависть, но никогда не чувствуешь себя так, будто тебе удалось его завоевать, — потому что думать об этом было бы просто смешно.

— Но самое восхитительное в этом процессе, — говорила Ви в своей речи, — что в любой момент можно сойти с тропы и прямиком добраться до середины. Почему же никто этого не делает?

Я вспомнила, что именно так поступила утром Беша, она будто хотела указать нам на нашу ошибку. Возможно, и Ви тоже вспомнила сейчас об этом, потому что посмотрела на Бешу и улыбнулась. Беша, на мой взгляд, выглядела просто ослепительно в обрывках выброшенной красной ленты.