Доводы Ньюмана были мне знакомы. Жизнь — это чертовски сложный квест, говорил он, а вы — герой этого квеста. Цель жизни — пройти квест до конца. А чтобы это сделать, необходимо разобраться, что именно вам нужно отыскать где-нибудь в далекой пещере, вооружиться, отправиться в путь, найти пещеру и добыть ту самую вещь. Любое препятствие на вашем пути — это чудовище. Как все просто! Никому и в голову не придет, что пещера может обернуться зубастым влагалищем или что ты провалишь все дело из-за каких-то там смеющихся птиц! Так или иначе, Ньюман не объяснял (и даже не признавался в том, что никакого объяснения у него не было) свой главный парадокс. Он не писал, как разобраться в том, герой ты или чудовище. Ведь кто-то должен быть чудовищем, иначе непонятно, почему остальные — герои. Вместо того чтобы решать эту проблему, Ньюман посвятил много времени критике греческой трагедии, которую он называл «порочной», и модернизма, который представлялся ему «жалким». Самым удивительным было его прочтение «Царя Эдипа». Эдип у него не был символом проклятия, которое накладывают на человека знание и желание, но являлся, в терминах Ньюмана, провалившимся проектом, прерванным квестом с надписью «игра окончена». Чтобы конец получился по-настоящему счастливым, Эдипу следовало умереть, родиться заново и начать с чистого листа. Вот только обидно было бы обнаружить, что это ты — чудовище, и вступить в борьбу с самим собой: монстру все же лучше находиться где-то вовне, чтобы ты мог его убить и двигаться дальше до тех пор, пока не отыщешь сокровище и принцессу и не достигнешь просветления, и уж тогда добро пожаловать на Путь к Совершенству. Его непонимание трагедии было настолько глубоко, что мне захотелось немедленно написать кому-нибудь возмущенное письмо. Но кому можно было об этом написать? Только Роуэну. Я вздохнула.
А не бросить ли мне писательскую профессию — вот на какую мысль навела меня книга Ньюмана. Большая часть из того, что он говорил о стандартной повествовательной структуре квеста, комедии и рыцарского романа, была правдой: даже дзен-роман, который я читала для «Орб букс», был пронизан жаждой перемен и стремлением героев жить лучшей жизнью. Сначала главные персонажи мечтают вырваться со своего острова, но потом понимают, что, оставшись там, смогут достичь просветления и отбросить все желания, — и парадоксальным образом начинают хотеть именно этого. Любое повествование — это рассказ о том, что люди стремятся изменить свою жизнь к лучшему, но затем все их мечты разбиваются: либо главный герой сам все портит раз и навсегда, либо перемены на некоторое время откладываются из-за родителей главного героя, ну или кого-нибудь еще, кто их заменяет. Единственное, что требуется от вас, говорила я писателям, приезжавшим на мои семинары, — поймать одну из этих нитей, завязать ее в узел, расположить в центре повествования и потом добавить уже столько других нитей, сколько душе угодно, так чтобы в конце концов сплетенная из них ткань выглядела цельной. Когда я говорила это, я думала о свитерах в технике фер-айл, [32]которые когда-то вязала Либби, и даже показывала писателям-призракам фотографии этих вязаных узоров, чтобы они лучше уяснили мою мысль. Мои ученики вечно смеялись над свитерами и кофтами с гигантскими снежинками и оленями, и все мы чувствовали себя одной большой семьей.
Закрыв книгу, я снова сварила себе кофе и съела еще один мандарин. Сверху внутри у него был мини-мандаринчик: будто большой мандарин произвел на свет свое подобие, пока рос на дереве. Где же Кристофер? Наверное, все-таки надо было давно позвонить его отцу. У чайника лежала та самая банковская ведомость с незаработанными авторскими отчислениями. Я терпеть не могла подобные письма: в них ничего невозможно было понять, и денег там тоже не было. Иногда в таких письмах говорилось, что три экземпляра моей книги продалось в ЮАР и еще одиннадцать — в Канаде. Ух ты! Будто мне и без того не из-за чего было раскиснуть. Но в конце концов я все-таки распечатала конверт: я всегда это делала, надеясь убедиться по крайней мере в том, что хотя бы одна из моих книг не принесла издательству убытков. Когда я достала из конверта лист бумаги, мне сразу же стало ясно, что это никакая не ведомость с незаработанными авторскими отчислениями. В руках я держала уведомление о перечислении денег из моего литературного агентства. «Арлекин энтертейнмент», значилось в верхней части листа. «Ј28000, комиссия агентству Ј2800. Итого переведено на счет: Ј25200».
— Что за херня? — прошептала я.
Если это было правдой — а это не могло быть правдой, — то получалось, что я могла пойти на улицу и съесть там рыбу с картошкой, могла купить себе столько мандаринов, сколько душе угодно, могла в субботу захватить с собой к Либби букет цветов и бутылку вина, могла купить себе какой-нибудь одежды, могла починить машину, да бог знает сколько всего могла! Если это было правдой, то мне больше не стоило волноваться по поводу билетов в Лондон на мартовское заседание редколлегии. А еще можно было купить себе новую ручку. Положить денег на телефон. Снова подключить почтовый аккаунт. Заплатить за квартиру на несколько месяцев вперед и, может быть, наконец-то начать хоть иногда высыпаться. Можно было свозить мать и Тэза куда-нибудь отдохнуть. Им приходилось постоянно перезакладывать дом, чтобы помогать Тоби, и, хотя иногда Тэз зарабатывал неплохие деньги продажей своих картин, бывали месяцы, когда он сидел без гроша. Можно было все-таки слетать в Грецию и даже купить себе перед этим купальник. А еще наконец-то можно было сесть за роман и, ни на что не отвлекаясь, спокойно его дописать. Может, мне бы даже удалось снять себе небольшой кабинет, чтобы днем работать там, а не в библиотеке. Но, вероятнее всего, это были пустые мечты. Никаких денег, вероятнее всего, не было. Хотя вообще-то я ведь и в самом деле встречалась с Фред, и она наобещала мне золотые горы — просто я ей тогда не поверила.
В тот год, когда началась Национальная лотерея, я была в Брайтоне — писала там дипломную работу. По выходным я обычно ездила в Лондон, чтобы бесплатно обедать у матери, да и к тому же зимой там было теплее. Тэз говорил, что лотерея — это пустая трата времени и налог на оптимизм, но мы с матерью обе купили себе билеты первого тиража. Перед этим мы потратили почти целый день на то, чтобы спланировать, как мы распорядимся миллионами, которые наверняка выиграет одна из нас. Мы представляли себе огромные дома с бассейнами, путешествия и все, что принято себе в таких случаях представлять. Но еще приятнее было рассуждать о том, что часть выигранных денег мы раздадим. Мать говорила, что откроет женский приют с дизайнерской мебелью и кучей дорогой косметики. А я говорила, что найду студентку, которая, как и я, пишет диплом, но не имеет ни карьерных перспектив, ни денег, ни собственного жилища, и отдам ей сто тысяч фунтов. К тому моменту когда я перебралась в Дартмут, я уже много лет не приобретала лотерейных билетов, но не уставала удивляться, почему люди бросаются их скупать именно под конец розыгрыша, дожидаясь джекпота. Конечно, если ты и так миллионер, то особой разницы между пятью миллионами и одним для тебя нет. Однако, по-моему, во всех остальных случаях миллион — сумма более чем достойная. Но почему же тогда я сама ни разу не купила билет?
Я поднялась к себе в кабинет и зашла на сайт банка, ни на секунду не позволяя себе поверить в то, что это могло быть правдой. Но это все-таки было правдой: в графе «бизнес-счет» значилось Ј22340 — видимо, до перевода денег я ушла на этом счету в минус, но теперь долг был покрыт. Я перевела немного средств на личный счет, чтобы погасить долг и на нем, ну и чтобы иметь кое-какие карманные деньги. Когда с этим было покончено, на бизнес-счете лежало пятнадцать тысяч и еще около пяти — на личном. У меня еще никогда в жизни не было такого количества денег. Я оплатила через «ПэйПал» почтовые услуги своего провайдера, а затем положила небольшую сумму на телефон и смогла наконец получить сообщения от моего агента о том, что деньги поступили и их переводят мне на счет. Он писал, что волнуется, потому что я так и не ответила на его письма о предложении написать очередную книгу, и спрашивал, не сержусь ли я на него за то, что он сам подписал за меня контракт. Еще он интересовался, не стоит ли нам встретиться и обсудить наши нынешние и будущие проекты.
